По натуре я человек страстный, и одной жены мне было мало. Жена была болезненной, да еще две недели в месяц женщина нечиста. Я разъезжал по делам, и так получалось, что часто возвращался домой как раз в эти дни. Меня это очень огорчало. Поэтому, если встречалась аппетитная бабенка, я не мог бороться с искушением. Я знал, что это смертный грех, но находил всякие оправдания. Злой дух отлично умеет учить. Может так повернуть дело, что будешь есть в Йом Кипур свинину и чувствовать себя святым.

Помимо своей ненависти к греху и разврату, отец не мог понять, как человек может позволить своей жене, матери его детей, забавляться с другим мужчиной.Отец продолжал, говоря, что это против естественного порядка вещей. Только грешники переворачивают закон вверх дном. Мужчина, слушая отца, все более горбился. Казалось, он переломится пополам.

Дядина старшая дочь от первой жены, Фрида, осталась в России, в семье своей матери, и стала с тех пор легендой. Остальные дети родились от Сары, и все, кроме одного, были рыжими. В семье говорили, что, женись дядя Иосиф на женщине своего круга, дети были бы блестящими, как он сам, но Сара была простой женщиной, и дети пошли в нее.

В частном доме, где занимался первый класс, я обнаружил, что мои ученики — не дети, как я думал, а юноши и девушки (и девушек как-то больше). Эти девушки, мои ровесницы, некоторые даже старше меня, надели свои лучшие платья. Я предстал перед ними в длинном лапсердаке, бархатной шапке, пейсы развевались... Как у меня, застенчивого по природе, хватило наглости занять эту должность, не знаю, но по опыту мне известно, что застенчивые люди иногда храбры.

Но была и трагедия — у дочери все время рождались мертвые дети, несмотря на то, что радзиминский ребе каждый раз обещал мальчика и живого. Доктора считали, что нужна операция, ибо каждые роды становились все опаснее для самой роженицы. Но сколько бы не спрашивал реб Иосеф радзиминского ребе, тот отвечал:— Я ненавижу нож!

Евреи общались с машинистом непринужденно, словно он был шабес-гой, который пришел в субботу в еврейский дом затопить плиту, и то и дело просили остановиться. Однажды во время одной долгой остановки из избушки вышла босая еврейка в платке. Она угостила маму черной смородиной, услышав, что едет дочь раввина, Башева. У мамы не было аппетита, но мы с Моше съели все, выпачкав губы, языки и руки. Годы голода сказались на нас.

В Рейовике был лагерь для русских военнопленных... Русские пытались говорить по-немецки, и это звучало, как испорченный идиш. Но некоторые евреи среди них действительно говорили на идише.Русские пленные строили новую дорогу от Рейовика до Звердзинека и продолжали работать на следующий день, когда мы уехали. Пока царь Николай рубил лес, казаки учили идиш! Возможно, Мессия уже в пути!

Я переменил несколько хедеров, и в каждом у меня был друг. Иногда по вечерам мы встречались возле рынков и шли по тротуару, беседуя, составляя планы. Моих друзей звали Мендл Бессер, Мотл Горовиц, Аврам Как-Его-Бишь, Борух-Довид... Лидером более или менее был я, говорил я им то, что твердил мне старший брат. Мы очень доверяли друг другу, пока я не заметил, что они недовольны мной. Их возмущало, что я верховожу, — меня следует немного осадить.

Считалось, что реб Ичеле — торговец, но он проводил дни в молитвах, устраивал ужины для хасидов, обсуждал дела праведников и изучал Мишну. Он был настолько же мал, насколько жена его была огромна, и озабочен хасидскими делами не меньше, чем Шпринца — лавкой. Ичеле стремился делать все одновременно: он цитировал «Зогар», слушал рассказы реб Меера-Евнуха, размышлял над толкованием трудного слова и собирал деньги для какого-нибудь бедняка.

Мне не хотелось жениться и создавать новые жертвы для новых убийц. Два моих младших брата стали коммунистами и кончили жизнь в сталинских тюрьмах или на северныз рудниках. Третий брат поехал в Израиль и погиб от арабской пули. Отца, мать и сестру убили нацисты. Да, я стал контрабандистом, и моя контрабанда — я сам. Мое тело — контрабанда. Мой приезд в Америку в 1949 году был, можно сказать триумфом контрабанды. Шансов выжить и приехать в Америку было меньше самого малого.

Под балдахином стояли старик и красивая молодая женщина. Четверо мужчин держали веревки балдахина. Отец дал жениху и невесте вина. Все вскричали: «Мазл тов!» и пили коньяк с бисквитом. Все было приготовлено первой женой. Говорили, что старуха пошила белье и юбки невесте, ибо той нечего было надеть.

Вошли муж с женой — порознь — в нашу квартиру и сразу стали ругать друг друга. Она была молода, но в старушечьем чепце, и лицо у нее было старое, слезящиеся глаза и покрасневший нос. Она высморкалась в платок и пожаловалась моей матери: — Он садист, убийца. Он не человек, а душегуб.