Вошли муж с женой — порознь — в нашу квартиру и сразу стали ругать друг друга. Она была молода, но в старушечьем чепце, и лицо у нее было старое, слезящиеся глаза и покрасневший нос. Она высморкалась в платок и пожаловалась моей матери:

— Он садист, убийца. Он не человек, а душегуб.

— Что он вам сделал?

— Он кровосос.

— А именно?

— Я не могу описать это. Он сосет меня, как пиявка. Он хорош только, когда хочет меня.

Молодая   женщина что-то прошептала матери на ухо. Мать кивнула, давая понять, что такова женская доля.

— Ребецн, он высасывает из меня жизнь, и без причины. Я хотела убежать. Но куда я пойду? Когда родители выдают дочь, они не хотят видеть ее снова. У нас в доме был гой, он говорил: «Выбросив хлам, не хочешь его вернуть».

— Человек не хлам, — решительно сказала мать.

— Когда у тебя пять дочерей, хочешь избавиться от них и слышать только хорошие новости от них издалека. Моя мать хорошая женщина, но может быть такой резкой, что душу выворачивает. Здесь я хозяйка. 

— Вы правы. В таком деле спешить нельзя, — согласилась мать. — Иногда человек ведет себя ужасно, потом внезапно становится хорошим. Мужчины не говорят, что их мучает. Держат при себе.

— Он приходит к вам. Что он говорит? — спросила женщина.

— Ничего плохого, Б-же упаси!

— Все же, что он говорит?

— Он жалуется на других, не на вас.

— Так. Но дома я — козел отпущения. Это моя вина, что его не пригласили в городские шойхеты. Он бродит с ножом в руке, и иногда я чувствую, что он хочет убить меня, Б-же упаси.

Мать содрогнулась.

— Простите меня, вы говорите глупости.

— Я боюсь его. Он только и делает, что точит нож и пробует лезвие пальцем. Он не святой, ребецн. Он подстриг бороду.

Мать побледнела. 

— О чем вы говорите? 

— Для чего нужна круглая бородка? — сказала женщина. — Он стрижет ее. Стрижет. А еще он ест до утренней молитвы. 

Мать стала поправлять свой парик.

— Я не хочу больше слушать.

— Ребецн, он приходит ко мне в нечистые дни.

Мать гневно взглянула на меня.

— Почему ты здесь стоишь? Иди к своим книгам. Не торчи в доме весь день, как старик.

Я пошел во двор и размышлял: что такое «нечистые дни», и что значит «приходит ко мне»? Раз они живут вместе, он всегда с ней. Так или иначе. У взрослых такие странные тайны.

Дня через два Вольф-резник пришел к нам. Это был человек среднего роста, довольно толстый, с округлой бородой, краснощекий, с глазами навыкате. Взгляд его был холоден и жесток, как у дохлой рыбы. Он раскатывал «р», и слова падали из толстых губ, как камни.

— Дела плохи. Нехороши. Ужасны. Сперва приходит пристав, затем городовой. Каждого надо подмаслить. Если нет, я не могу работать. Если у резника нет разрешения — получает три месяца тюрьмы. Торговцы гусями знают это и дурачат меня. Платят мне половину того, что резникам с лицензией. Они грубияны, которые никого не уважают. Худшие бандиты в Варшаве! Несколько часов повозятся — и суют в карман пятьдесят рублей каждую неделю, а я — вкалываю допоздна и едва свожу концы с концами. Мне трудно покупать одежду. Я слепну, работая в подвале. И к тому же моя жена — мотовка. Только и знает покупать и покупать и швырять деньги. Люди думают, что резники купаются в деньгах, но я в долгах постоянно.

Отец слушал, перелистывая книгу. Он не терпел этого шойхета и его рассказы. Тем не менее, если пришел еврей, его нельзя выставить, Б-же упаси. Мать также сидела за столом.

— Женщина лучше понимает, что нужно для дома, чем мужчина, — сказала она. — Лучше, чтобы мужчина не вмешивался в хозяйство.

— Если б она не тратила последнюю копейку. Нормальные женщины покупают, когда им что-нибудь нужно. Но она покупает просто так. Это род сумасшествия. У нас в доме достаточно мяса. У шойхета оно всегда есть. Я получаю цыплят, гусей, уток, даже индейку на Пейсах. Но все равно она бегает каждый день в мясную лавку и покупает говядину, потроха, и кто знает, что еще! Если б она это ела! Но она нюхает и откладывает в сторону, что терпимо зимой, но летом мясо портится и начинает вонять… И из-за него ужасные болезни.

Я тоже слушал и решил, что обе стороны правы. Но почему он приходит к ней в ее нечистые дни, я не понимал. Чуть было не спросил, но сдержался.

Некоторое время все молчали. Фитиль лампы впитывал керосин. Затем Вольф-резник сказал:

— Мне советуют уехать в Америку. — Он произнес «Америку» с раскатистым «р».

— В Америку?

— Резник там сколотит состояние.

— В Америке не остаться евреем, — сказал отец.

— Там евреи так уж евреи, — ответил шойхет. — Шойхет там еще и моэль; профессия, которая делает тебя богачом. Я знал одного маленького шойхета, настоящий шлимазл. Однажды он зарезал петуха, и тот даже с разрезанным горлом бегал вокруг и кукарекал.

Мать изменилась в лице.

— Не говорите таких вещей.

— Но это правда. Шлимазл не мог сделать разрез, где нужно. После этого он уже не годился в резники и уехал в Америку. В Нью-Йорке он стал богачом. Там у шойхетов даже нет бород. 

— Они бреют бороды? — вскричал отец.

— Они их сводят какой-то пудрой. Мы получили его фотографию, он стоит с голым лицом, похожий на денди с Маршалковской. Я бы его не узнал. Он также развелся и женился на нью-йоркской девушке.

— А что стало с первой женой? — спросила мать. 

— Кто знает? 

У меня чесался язык. Хотелось крикнуть: «Вы тоже срезали свою бороду!». Но я сдерживался изо всех сил. Тогда отец сказал:

— К чему все это приведет? Мы не живем вечно и когда-нибудь должны будем дать отчет. В Америке люди тоже не живут вечно.

— Нет, но пока человек живет, он живет взаправду! — упорствовал Вольф-резник. — Там шойхет — как здесь муниципальный писарь. Отработал свои два часа — и делай, что хочешь. Он носит модные платья, как немец или француз, и гуляет в парке с женой. А когда режет, надевает белый фартук.

— Но кто проверяет их ножи?

— Кому нужна проверка? Шойхет сам знает закон. Вот если не знает — плохо. В Америке шойхет не изучает Тевуос Шор. Он только смотрит в книжечку правил или учит Йойре Део и Беер Эйтев. И само собой, он не советуется с При Мегадим. Главное тут — сделать все быстро. Гои убивают своих животных машиной…

— Хватит!

Шойхет ушел. А через два дня его жена снова появилась.

— Ребецн, я больше не могу.

Она не кричала и не плакала, но шипела, как гусыня, плевалась, как змея. Она поднесла руку к горлу, показывая, как высоко вода.

— Что теперь? — спросила мать.

— Ребецн, он хочет ехать в Америку. Что мне делать? Как я могу туда? Он или сумасшедший — пусть это будет с моими врагами, — или еретик. В нем дибук, сомненья нет, злой дух! Что мне делать? К кому идти? Варшава такой большой город…

— Он хочет ехать один?

— Думаете, я поеду в Америку с ним? Варшава недостаточно трефная? Мне нужна Америка? Там евреи работают в Субботу, горе нам! Люди там ходят вниз головой, голова на земле, ноги в воздухе. Все говорят по-английски, и только дьявол понимает их. Я не поеду в Америку.

— А он на самом деле хочет ехать?

— Ребецн, он говорит, что поедет! Каждые два дня у него новая безумная мысль. Сейчас он хочет купить граммофон, где музыка идет из огромной трубы. Я говорю ему, где это слыхано, чтобы у шойхета было что-нибудь такое? Это больше подходит безбородым музыкантам. Но это — как говорить стенке. Он хочет переменить жизнь. Ребецн, на самом деле ему нужна новая жена.

Жена шойхета зарыдала и высморкалась в платок громко и надсадно:

— Что мне делать?

— Он хочет развестись? — спросила мать.

— Почему бы нет? Он ищет молодую. Он хочет распущенную девку, простоволосую, которая не держится еврейства. В Америке жена шойхета ходит с непокрытой головой, со спутанными волосами, и они идут вместе в театр… Кто знает, есть ли у них там миква? Там мир вверх дном, и туда он хочет бежать и оставить меня брошенной женой… Так скажите, что мне делать?

— Пусть он даст вам денег.

— Он говорит, никаких денег у него нет. Я не знаю, где он их держит. Он кричит, что весь в долгах. Сколько нам нужно? Нас только двое. Он режет весь день. Он зарабатывает на жизнь, да. Прячет деньги, а если я покупаю килограмм мяса, так как от цыплят меня воротит, он начинает орать. Ребецн, нехорошо так говорить, но я не хочу есть птицу, которую он убил. Он нечист. Я хочу кошерное мясо, которое строго проверено. Мой дедушка, да покоится он с миром, постился каждый понедельник и четверг. Когда он умер, на него положили Талмуд. Моя бабушка, да покоится она с миром, была святая, выдающаяся женщина. В нашем доме за три дня до Пейсаха скребли плиту, пока она не начинала блестеть. Прошлым праздником мы даже не ели кнедлики. В Америке он совсем озвереет. Если он здесь подстригает бороду, что он сделает там?

— Плохи дела, — сказала мать.

— Развестись с ним?

— Это, конечно, лучше, чем остаться агуной.

Жена шойхета ушла. Мы слышали, как она плачет на лестнице. Я вышел во двор, и ноги сами повели меня к темному подвалу, где Вольф забивал. Сперва я ничего не видел, но скоро глаза привыкли к темноте. В подвале были перья, кровь и клетки с живой птицей. Вольф стоял, работая у кадки, полной крови. Он схватил птицу с силой и, как мне показалось, со злобой. Запрокинул ей голову, выдернул несколько перьев, сделал надрез и бросил цыпленка девушке в кровавом жакете, которая ощипывала. У девушки была большая грудь, толстые руки, шея, красные щеки и глаза, черные, как вишни. Она сидела на сапожничьей скамейке и с убийственной яростью ощипывала еще дрожащую птицу.

Я смотрел, раскрыв рот. Секунду назад птица была жива, а минутой позже все ее перья исчезнут. Другие птицы высовывали головы из клеток, оглядывались, кудахтали и закрывали свои красные веки. «Как Б-г мог видеть это и молчать? — спрашивал я себя. — Зачем Он создал мир? Зачем Ему нужен такой мир? И кто заплатит всем этим маленьким цыплятам за их страдания?». Я был зол на Вольфа-шойхета за эти убийства. Я вспомнил, что он приходит к жене в ее нечистые дни, и почувствовал тошноту. 

Два месяца спустя Вольф развелся с женой и дал ей несколько сот рублей. Еще до отъезда в Америку он стал в Варшаве носить европейскую одежду, показывался во дворе в короткой куртке, длинных штанах и лакированных ботинках. С жилетки, покрывавшей его толстое брюхо, свисала, болтаясь, цепь от часов. Говорили, что у Вольфа любовная связь с девушкой, ощипывающей птиц, и он думает взять ее в Америку. Моя мать подходила к окну поглядеть на преображенного Вольфа-шойхета, позабывшего стыд. Она хотела, чтобы отец подошел к окну тоже, но он сказал: «Зачем? Пустая трата времени».

Отец взял священную книгу, которая была рядом с ним, словно чтобы спрятать лицо от мира и его наслаждений и соблазнов. 

Прошел год. Шойхет уехал в Америку. Его жена выехала с нашего двора. Однажды она передала привет через соседок, которые рассказали нам, что бывшая жена шойхета вышла замуж за грубого и необразованного мясника. Теперь она носит не старомодный чепец, а кудрявый парик замужней женщины. Она стоит у прилавка в белом фартуке, как прирожденная жена мясника. Моя мать выслушала соседку в молчании. Глаза ее были полны грусти. 

— Ну вот, каковы люди! — заметила она.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 49)