Зимняя ночь была долгой и холодной. Нищие и бродяги, которые спали, растянувшись на скамьях  дома учения, зашевелились, стали просыпаться. Один почесал себе голову, другой вздохнул, третий закашлялся. Свеча в подсвечнике у святого ковчега бросала на стены и потолок дрожащие тени.

В передней послышались шаги, кто-то отряхивал снег с обуви. Дверь открылась, вошел бледный худой человек, покрытый снегом. Нищие сели.

— Эй, откуда это ты посреди ночи? — спросил один.

— Я заблудился. Я шел в Люблин пешком, но дорогу совсем завалило. Идти дальше было невозможно. Чудо, что я выбрался.

— В такую метель это больше, чем чудо.

— Тебе надо в субботу сказать благодарственную молитву, — крикнул кто-то.

— Ты, конечно, хочешь есть, — сказал третий нищий.

— Прежде всего, пить.

Пришелец снял потертое пальто, а под ним другое. Когда он вошел, его борода была белой от снега, но снег растаял, и она стала черной. Он не был похож на обычного нищего или бродягу, скорее на торговца, заблудившегося по пути на ярмарку. У него была сумка и корзинка, какие носят ешиботники.

— Что тебя погнало в дорогу в такую погоду? — спросил четвертый нищий. — Не мог взять сани?

— Саней не было, и зачем лошади тащить меня, когда есть ноги?

— Если хочешь, могу дать кусок мяса, — сказал один. — Вчера мне дала его одна добрая женщина.

— Мяса? Нет, спасибо.

— Ломоть хлеба?

— Хлеб, да. Но надо вымыть руки.

— В передней есть умывальник.

— Спасибо. Потом.

— Боишься, что мясо не очень кошерное?

Пришелец помолчал, словно обдумывал ответ. Потом сказал:

— По мне, все мясо некошерное.

— Ты совсем не ешь мяса? 

— Совсем.

— Что же ты делаешь в субботу?

— Суббота — день отдыха, а не мяса.

— Кто же ты? Отшельник?

— Можно и так сказать.

— Ну, так вот оно что.

Нищие стали перешептываться. В Литве отшельники не редкость, но в Польше их мало. Один из нищих спросил:

— И вина не пьешь? 

— Нет.

— Как же насчет четырех стаканов вина, которые полагается выпить на Пейсах?

— Эти четыре стакана я выпиваю.

— Что ты еще себе разрешаешь? 

Все ждали ответа, но незнакомец молчал. Он расхаживал взад и вперед по дому учения. Погрел одну руку у горячей печки и подошел к книжному шкафу. Вытащил книгу, глянул и поставил на место. Никто не ожидал, что он заговорит, но внезапно пришелец приблизился к нищим и сказал:

— Всемогущий Господь послал нас в этот мир терпеть страдания. Мы никогда не избежим их.

— Кто это сказал? Богачи позволяют себе наслаждаться жизнью!

— Да? Я сам был богачом, но это не принесло мне радости, — сказал пришелец.

— Болел?

— Я был крепок, как сталь. И теперь еще крепок, слава Богу.

— Говоришь загадками.

— Друзья мои, сегодня мне все равно не спится, — пришелец заговорил громче. — Если хотите, я вам расскажу кое-что. Тянуть не буду, перейду прямо к сути. Может быть, извлечете из этого какой-нибудь урок. Если только не хотите спать.

— Нет. Давай, послушаем.

Пришелец что-то пробормотал. Казалось, он колебался. Вновь поглядел на книжный шкаф, словно ожидал ответа или позволения. Сел на скамью и начал:

— Я родился в Радоме. Мой отец, да покоится он в мире, был богат по-настоящему. Я не хвастаю, однако скажу, что был парнем ученым, и сваты бегали за мной еще до того, как я стал бар мицва. Я женился на девушке из города Пилиц, она была единственной дочерью в семье. Тесть был богачом и взял меня в дело. Поскольку дочь была единственная, после его смерти (через сто двадцать лет, как говорится) все принадлежало бы мне. Детей у нас не было. Это, конечно, несчастье, но что мы могли сделать? Тесть торговал древесиной, и, откровенно говоря, я должен был стать процветающим торговцем. Все конкуренты были у меня в кулаке. Если бы кто-нибудь сказал тогда, что я стану, как вы говорите, отшельником, я бы засмеялся. Моя жена, Эстер ее звали, делала покупки в Радоме, иногда в Варшаве, поскольку Пилиц был маленький городишко. У жены было много драгоценностей, мы держали двух служанок, и в будни ели жареных голубей и марципаны.

Когда детей нет, ребенком в доме становится мужчина. Разрешите вам сказать, я ни в коем случае не был святым. Я почти полностью отдался мирским страстям. Для виду ежедневно изучал Талмуд, но на деле поступал, как мне нравилось. Ел, конечно, кошерное. Чем некошерная пища лучше кошерной? Но я особенно любил то, от чего и другие не отказываются, понимаете? По натуре я человек страстный, и одной жены мне было мало. Жена была болезненной, да еще две недели в месяц женщина нечиста. Я разъезжал по делам, и так получалось, что часто возвращался домой как раз в эти дни. Меня это очень огорчало. Поэтому, если встречалась аппетитная бабенка, я не мог бороться с искушением. Я знал, что это смертный грех, но находил всякие оправдания. Злой дух отлично умеет учить. Может так повернуть дело, что будешь есть в Йом Кипур свинину и чувствовать себя святым.

Однажды летним вечером я возвращался в повозке домой. Было два пассажира — я и женщина из местечка близ Люблина. Называть имена нет смысла. Ночь была темная и теплая. Возница как раз оказался глухим. Ну, условия великолепные. Я завязал разговор с нею. Ее муж был человеком благочестивым, — членом раввинского суда. Обычно я брал горничных, брошенных жен или трактирных служанок, хотя предпочитал всегда замужних женщин. На сей раз Нечистый почему-то дал больше, чем обещал.

— Борух, — сказал он мне, — не будь дураком. Она созрела, только бери. Пользуйся в свое удовольствие.

Я придвинулся к женщине, но она была холодна. Я стал говорить, как она умна и красива, она понемногу оттаивала. Что дальше? Я согрешил с ней в ту же ночь, прямо в повозке. На дороге было полно камней, повозка тарахтела. Как я сказал, тьма была непроглядная, а возчик глух, как стена. Когда это произошло, я остолбенел, удивился, что жена набожного человека, еврейка из приличной семьи, так пала. Хотя я чувствовал, что ухватил лучший кусок в своей жизни, все же что-то мне не нравилось. Нечистый продолжал успокаивать меня:

— Разве царю Давиду разрешали жениться на Вирсавии? Он просто послал ее мужа Урию на войну. Ну, а все прочие святые были вправду так уж хороши?

У Нечистого есть ответы на все.

Однако, после того, как двое встретились на пути и позволили себе такое, они чувствуют себя пристыженными, даже чужими. Я сел в одном углу, она в другом. Через некоторое время веки мои отяжелели, и я задремал. Мне приснился человек. Увидел я его так ясно, как наяву. Маленький, с белокурой бородой, в бархатном лапсердаке и туфлях, похожий на раввина. Прежде я никогда его не видел, и даже во сне знал это. Я заметил шишку на правой стороне его лба. Он подошел ко мне очень близко и сказал:

— Борух, что ты сделал? За такое преступление теряют грядущий мир.

— Кто вы? — спросил я во сне, и он ответил:

— Какая разница? Глаза видят только при свете, но душа может видеть и во тьме.

Вот его слова. Я задрожал и проснулся. Я не знал, почему, но его слова подняли в душе моей бурю. Я услышал, как женщина завозилась в своей сумке, и спросил:

— Тебя дома ждет муж?

— Зачем тебе знать? — спросила она.

— Просто интересно, — сказал я.

— Слушайте, сударь, — сказала она. — Что было, то было. Я вас не знаю, и вы меня не знаете. И кончим на этом. Скоро я буду дома, с мужем, а вы придете к своей жене. Давайте считать, что ничего не было.

Такие речи я слышал от распущенных служанок, поварих и тому подобных, но был поражен, когда это сказала такая женщина. Я замолчал. Уронил голову и снова задремал. Сразу же явился тот самый человек, белокурая борода, бархатный лапсердак и шишка на лбу. Он простонал:

— Ты больше не можешь называться Борухом. «Борух» означает «благословенный», а ты проклят.

Я содрогнулся и пробудился в холодном поту. Женщина, видимо, тоже заснула. Я сказал ей что-то, она не ответила. Прямо как написано в Книге Притч: «Она поела и вытерла рот и сказала, что не сделала ничего плохого».

Я вернулся домой потрясенным. Прежде меня никогда не раздражали женщины, с которыми я имел дело. С чего на них злиться? Но к этой я чувствовал неприязнь. Что-то жгло меня, и я не знал почему. Я слышал, что кто-то упрекает меня, но кто именно и что он говорит, я не мог сказать. Начал думать. Если такая женщина, жена ученого человека, может столь легко предать его, нельзя быть уверенным ни в одной. И если так, то это просто конец света. Я также подумал, что она может забеременеть и родить своему мужу ублюдка. Я не находил покоя. Я стал бояться, что попал в сорок девятые врата Осквернения. Я по-новому посмотрел и на собственную жену.

Кто знает? Со мной она кажется хрупкой, но когда я в отъезде, может внезапно выздороветь. Мира в моей душе уже не было, ни в эту ночь, ни в последующие дни и ночи. Я стал так дико ревновать, что когда приходил мясник, и жена покупала у него телячий рубец, я уже подозревал худшее. Воображал, что она ему подмигивает и кивает. Так проходили недели. Обычно время лечит. Но тут тревога все росла. Мозг у меня разрывался. Я серьезно страшился сойти с ума и кончить жизнь в доме сумасшедших. Одно время думал пойти к врачу и рассказать о своих муках. Я страшно возненавидел жену, хотя в глубине души знал, что она порядочная женщина, что ее ни на миг не посещали похотливые мысли. На минуту возвращались прежняя любовь к ней и желание видеть ее счастливой и здоровой. А потом я желал ее смерти и мечтал о всевозможных способах жестоко отомстить. Если она говорила с мужчиной, хотя бы с водоносом, я не сомневался, что они планируют не только предать меня, но и убить. Короче говоря, я был на краю безумия, может быть даже убийства. Друзья мои, не смотрите на меня так. Это может случиться с каждым, если он не обуздает силы зла, сидящие во всех нас. Один шаг в сторону от Бога, и ты уже во власти Сатаны и ада. Вы мне не верите, нет?

— Верю, верю, — сказал один нищий. — В нашем городе помещик задушил жену за то, что она улыбнулась другому помещику. Он пытался убить и его, но тот убежал.

— Но они были язычники, не евреи, — сказал другой нищий. — И не знатоки Торы, как, очевидно, вы.

— Дьявол искушает всех, — сказал третий нищий. — Он может напасть и на восьмидесятилетнего раввина. Я слышал это от проповедника в Замостье.

— Верно, верно, — сказал пришелец. — Тогда я не знал этого, теперь знаю. Хотелось бы знать больше тогда, меньше бы мучили сны.

Минуту все молчали. Нищие переглядывались и пожимали плечами.

— Теперь послушайте! — воскликнул гость. — Однажды утром я пошел в дом учения и увидел человека с белокурой бородой, в бархатном лапсердаке и шишкой на лбу. Собравшиеся встретили его с большим почтением. Я спросил, кто это, и мне сказали, что это член раввинского суда другого города. Меня словно ударили молотом по голове. Это был человек из моего сна. Я побелел и задрожал. Вокруг меня собрались люди и спрашивали:

— Борух, тебе нехорошо? В чем дело? Я схватился за голову и выбежал на улицу. Я пошел к жене и сказал:

— Эстер, забирай всё — все дела. Считай себя вдовой.

Она подумала, что я помешался.

— Что случилось? — спросила она, но слова не шли, хотя хотелось сказать ей правду. Она в тот день была не здорова, и я боялся, что мои слова убьют ее. Изменить жене — одно дело, убить ее — совсем другое. Судя по ее виду, она могла умереть на месте. Раз я не мог сказать правду, пришлось выдумывать, что у меня какие-то неприятности с делами. Она пыталась утешить меня. Сказала:

— Успокойся. Это только деньги. Твое здоровье важнее для меня, чем все деньги в мире.

В этот момент я понял, что, подозревая невинное существо, можно дойти до худшего из преступлений.

В ту ночь я глаз не сомкнул. На миг захотелось просить прощения за то, что я подозревал ее, но Нечистый сказал мне:

— Если бы тот, с чьей женой ты грешил, хоть немного подозревал бы ее, он действовал бы также трусливо, как и ты. Все жены одинаковы — лгут и предают. Когда Храм еще стоял, если мужчина ревновал, он вел свою жену к священнику и заставлял ее выпить воду горечи. И если она изменяла, у нее пучило живот, а ляжки усыхали. А в наше время жена может блудить сколько угодно, и петух не подаст голоса.

Ненависть к жене сразу же вернулась.

Я почувствовал, что должен бросить ее. Так и сделал. Я понимал, что бросить порядочную женщину — худший из грехов. Но знал также, что, получив бумагу о разводе, она может выйти замуж опять. И я уехал в далекий город, заказал писцу документы о разводе и послал ей с нарочным. Я понимал, что остаться вместе — гибельно для нас обоих.

— И вы никогда не возвращались? — спросил один.

— Никогда.

— И никогда не хотелось?

— Хотелось не раз, а тысячу. Но я не мог сделать этого.

— Может быть, она, когда вы оставили ее, была беременна?

— Я знал, что нет.

— По-вашему, вы поступили правильно?

— Нет, я был не прав, но за годы странствий я слышал столько рассказов об изменах, что навсегда потерял веру в человечество. Я пришел к выводу, что остается одно — бродить по свету. Более того, я никогда не остаюсь на одном месте дольше одного-двух дней, чтобы ни к чему и ни к кому не привязаться.

— И вы всегда на бегу?

— Я бегу только от себя самого. Такой, как я, всегда должен быть одинок.

— Сколько же вы думаете здесь оставаться?

Пришелец подумал.

— Я уже наговорил достаточно. Уйду на рассвете.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 35)