«Никогда не хотел выпячивать еврейство, — признавался Зимин, — но и скрывать — это было бы предательством мамы». Документалист Виталий Манский успел снять несколько фрагментарных интервью с Зиминым. На вопрос, как тот впервые осознал себя евреем, получил ответ: «Меня осознали. Это был сравнительно короткий период в моей жизни, когда не уставали подчеркивать, кто я есть: 1941–1944 годы. Город Кизил на Урале — Кизиловский угольный бассейн, эвакуация. Антисемитизм был тотальный, самый унизительный и омерзительный. Там я пошел в первый класс».

Они с Аловым все делали вместе, хотя были совсем друг на друга непохожи, и не столько возраст — разница была всего в четыре года, сколько опыт — Алов был на фронте, а Наумов, самый младший на курсе, пришел во ВГИК после школы — часто ставили их на разные позиции. Они спорили по поводу всего на свете, включая кино, каждый конкретный эпизод. Впрочем, и совпадений было много. Принадлежность к еврейству — может быть, главное.

Я смотрела на счастливое лицо Юрия Борисовича, купавшегося на вернисаже во всеобщих восторгах и поздравлениях — выставка приурочена к его 80‑летию, которое художник отметил 15 сентября, — и пыталась вспомнить, сколько же шла «Сказка сказок» в моем детстве. Ее крутили в главном столичном кинотеатре «Россия» — обычно там шли сборники, постоянно менявшиеся, но «Сказку...» показывали нон‑стоп, и всегда был народ. А теперь, когда, не удержавшись, я подошла к Норштейну, мой вопрос — «сколько же она шла?» — его явно обрадовал: «Вы помните, да? 1979 год, все говорили, что будет провал, а она шла 14 месяцев!»

В Еврейском музее и центре толерантности — новый исполнительный директор. Впервые этот пост занял человек, профессионально связанный с искусством — Кристина Краснянская, основательница галереи «Эритаж» и глава попечительского совета MOMus — «Музея искусства модернизма — коллекции Костаки в Салониках». Напомним, в знаменитую коллекцию Георгия Костаки вошло собрание русского авангарда. О том, что ждет Еврейский музей, Кристина рассказала обозревателю журнала «Лехаим».

«Как ты мог все это смотреть тысячи раз, бедный мой мальчик», — написал Сергею Лознице Отар Иоселиани, посмотрев фильм «Бабий Яр. Контекст». Лозница упоминает об этом в одном из интервью, которых много дал в Каннах. Видеодокументы, свидетельства, доказательства преступлений, занимающие на экране минуту‑две, а иногда секунды, режиссер, отсмотревший для фильма дикое количество хроники 1941–1946 годов, вынужден был многократно пересматривать. И в конце концов нашел кадры, позволившие реконструировать события 80‑летней давности, использовав последний шанс вытащить их из небытия, не дав уйти в давно забытое прошлое.

Это мультипликационный сериал о традициях иудаизма, рассмотренных на примере отдельно взятой семьи. В этой семье есть мама, папа и трое детей: начитанный старший Даня, его веселая сестренка Дина и малыш Яша. Он еще не научился говорить, но готов стать супергероем и день за днем оправдывать прозвище Раби‑Мэн. Некоторые серии проверял лично главный Раввин России Берл Лазар.

Фильм «Меер Лански», снятый американским режиссером Итаном Рокуэем и только что вышедший в российский прокат, во всем следует традициям банальных заокеанских байопиков. Но посмотреть его все же стоит — ради Харви Кейтеля, сыгравшего главную роль. С самим Меером Лански Кейтеля многое роднит. Как минимум, общее происхождение, с поправкой на время и место рождения. Этот фильм, по большому счету, про правила жизни Меера Лански, которые он перечисляет, словно отливая в бронзе.

Александр Меламид выставил свой «ответ Уорхолу». Он отсылает к давней серии Энди Уорхола «10 евреев ХХ века». Только Уорхол изобразил десятку звезд — самых выдающихся представителей мирового еврейства. А Меламид предпочел им «Других 10 евреев ХХ века». Преступников, уголовников, палачей, о которых рассказал обозревателю журнала «Лехаим» Ирине Мак.

В нежной и трогательной картине о старой фрау, сначала изгнанной из родного Берлина, а потом по воле мужа в него вернувшейся, нет ничего от привычных фильмов о Холокосте, составляющих в последние годы чуть ли не отдельный жанр. На протяжении всего фильма меланхолическая история о выжившей в Катастрофе немецкой еврейке стремится к печальной развязке — но в финале режиссер приготовил зрителям почти хэппи‑энд.

«Я вырос во времена несвободы — в Польше, в мрачную послевоенную эпоху, когда у власти были коммунисты. Мы были к тому же евреями — неассимилированными евреями, всегда очень заметными на общем фоне. Ни у кого не было иллюзий, что мы можем быть союзниками власти. Все в стране было пропитано авторитарной атмосферой, все стороны нашей жизни. С тех пор я знаю, что ничего не может быть страшнее тоталитаризма и угнетения, это главная угроза».

Лагерная история чешского городка‑крепости Терезин сохранила для потомков много выдающихся примеров триумфа еврейского духа, его победы над страшной прозой жизни. Более 600 спектаклей и более сотни музыкальных произведений, больше 2500 лекций, сотни пьес, тысячи картин поставили, прочли, сочинили, написали узники гетто.

Еврейский след в авангарде — вклад в это искусство многих молодых талантов, ринувшихся в столицы из местечек, — оказался весьма существенным и заметным... Выставка вытаскивает еврейскую тему из творчества художников, для которых она была, казалось бы, не характерна — Фалька, Лабаса. И напоминает о существовании Еврейского историко‑этнографического общества, учрежденного в 1863 году бароном Гинцбургом.