Их дом был и домом учения, и очагом еврейства, и «шатром Авраама». Там давали уроки, давали приют странникам, согревали еврейские души. Там КГБ устраивал обыски и погромы. Там говорили на идише и преподавали иврит. Там власти отключили телефон и туда не доставляли почту. И, между нами, там был зачат мой первенец.

Помнишь, Сонечка, — сказал он, прикасаясь ладонью к ее щеке и вглядываясь в ее светло‑зеленые глаза. — Я тебе когда‑то сказал, что мы навсегда останемся близкими друзьями. Это ведь дружба с тех самых наших золотых пярнуских дней. Да еще летние романы, которые иногда соединяют людей на всю жизнь.

Итак, ночь Песаха. Сокамерники мои, два убийцы‑рецидивиста («мокрушники»), пять воров («добрый вечер вашей хате»), наркобарон еще тогда не нарисовался, «скокач» (или «гоп‑стоп») по кличке Балаклава, поп‑«щипач» (настоящий батюшка, о нем — отдельно) и ваш непокорный слуга Абраша (Ребе).

Давай попытаемся спасти наш брак. Я предлагаю тебе пойти к раввину. Как он скажет, так мы и сделаем. Купим собаку или не купим собаку. Пусть ребе нам подскажет. Вот. Я с ним уже говорила, и он нас ждет.

И вот что я говорю тебе, Натан, — голос его окреп, а бледность почти прошла. — Ни за что на свете, ни под каким видом ты не станешь помогать сыну Ханоха Вайнштейна. Небо упадет на землю, Бней‑Брак полетит вверх тормашками, но ты не пожертвуешь этому молодчику даже одну каплю своей крови!

Анатоль постепенно обрастал знакомствами, снял квартиру в Берлине недалеко от Курфюрстендам — центральной улицы, третий раз развелся и четвертый раз женился. Один константный фактор слегка омрачал существование одесского фуфлодилера. Он постоянно попадал в какие‑то передряги, которые можно было бы охарактеризовать камбоджийским термином deep jopa. Так случилось и на этот раз.

Израильтяне поняли без экспертизы, что Толик перешел в новую шкалу: быть среди евреев‑тысячников (один еврей‑идиот на тысячу умных) ему стало скучно. Теперь кнессет должен был, по идее, внести Кацмана в Красную книгу еврейской фауны как исчезающий экземпляр редкого дебила. Но Толя был моим другом детства, и с этим приходилось считаться.

Запись в дневнике я прочел маме с выражением: — На уроке музыки и пения дразнил вместе с другими одноклассниками учителя. Музыкальная грамота — пять. Поведение — два. Тут я сделал театральную паузу. Дальше шла отсебятина, а точнее — отсашатина: — Результат: общий балл — семь. Средняя оценка: три с половиной, или четыре с минусом. Что‑то не так, мамочка?

Результат? Обширный инфаркт. Скорая помощь. Объяснения бледных консьержа и Франсуазы с врачами, а также клиническая смерть бедного Баруха, сначала в номере, потом в холле и потом еще в машине. В шестьдесят лет с любовью не шутят. Особенно с грузинско‑французской.

Как‑то еще в семидесятых, в Дюссельдорфе, после неудачной попытки объяснить «местным фашистским козлам», что такое коктейль «Краснопресненский» (пиво с водкой), он приобрел за тридцать тысяч марок титул немецкого барона. С тех пор друзья его не называли по‑другому, нежели «барон Дюссельдорфский фон Рабинович, хер Изя». Протрезвев, Исидор на всех обиделся за обзывалку, но сбагрить баронство обратно в магазин не получилось. Несколько лет назад он наконец втюхал титул за пятьдесят тысяч евро какому‑то чеченцу и теперь на всякий случай в Германии не живет.

Тата встречается с неким Семой, молодым человеком не чуждой мне национальности. В ответ на ее предложение пожениться, Семен сообщил, что он в принципе «за», но его родители хотели бы видеть будущую супругу одного с ними вероисповедания. И он тоже туда же: за последние пять тысяч семьсот лет в их семье это стало традицией, отступить от которой не хотелось бы. Тата поговорила с подругами, которые уже сталкивались в своей жизни с «нехристями», и те сообщили ей, что на самом деле у евреев все через ..., в общем, не все так просто.