Когда писавший на идиш поэт Авраам Суцкевер сказал, что поэзия спасла ему жизнь, он имел в виду это более буквально, нежели думали многие из его слушателей.
В 1944 году Суцкевер и его жена Фрейдке должны были пройти через минное поле, чтобы достичь самолета, который доставит их на свободу. И для этого они пошли шагом в ритме поэтического метра — короткий, короткий, длинный, а иногда и длинный, короткий, длинный. Его стихи о Холокосте в Вильнюсе и его роль в спасении бесценных еврейских текстов от нацистов побудили советские власти — вероятно, самого Иосифа Сталина — направить не одну, а две спасательные миссии в оккупированную нацистами Литву, чтобы доставить Суцкеверов в Москву. Два года спустя ему было поручено давать показания от имени Советского Союза на Нюрнбергском процессе в Германии с целью привлечения нацистских преступников к ответственности.
Спустя почти десять лет после его смерти в 2010 году в Израиле, удивительная история жизни Суцкевера впервые рассказывается в отмеченном наградами документальном фильме, сопродюсером которого является его внучка Хадаса Кальдерон-Суцкевер при финансовой поддержке Claims Conference. «Вы могли бы взять жизнь Суцкевера от начала до конца, и это было бы самым удивительным путеводителем по самым драматическим моментам в еврейской истории 20-го века», – говорит ученая-идишистка Рут Виссе в фильме под названием «Черный мед: жизнь и поэзия Авраама Суцкевера». Он получил награду «Яд Вашем» за фильмы о Холокосте на прошлогоднем Иерусалимском кинофестивале.
Рассказы Суцкевера из Вильнюсского гетто в Литве, которые он написал и датировал в описательных стихах, являются одними из самых необычных и впечатляющих свидетельств этого ада на Земле. Выжил только 1 % из примерно 40 000 заключенных. Одно из стихотворений «Учительница Мира» рассказывает о том, как учительница Мира Бернштейн заботилась о своей уменьшающейся группе подопечных в гетто — сиротах, чьи родители были убиты. В честь этой учительницы Суцкевер назвал одну из своих двух дочерей Мира. В другом стихотворении рассказывается о том, как партизаны делали пули из свинцового набора еврейской типографии Рома в Вильнюсе, потому что «еврейская храбрость, которая заключается в словах, должна эхом отзываться в мире пулями», как писал Суцкевер. Еще в одном стихотворении рассказывается о том, как Бруно Киттель, офицер СС, который наблюдал за ликвидацией Виленского гетто, убил человека, держа пистолет в одной руке и играя другой рукой на пианино.
Стать летописцем гетто не было естественной задачей для Суцкевера. Перед войной его внимание к красоте природы, как он помнил ее с детства в Сибири, сделало его аутсайдером вильнюсской еврейской литературной сцены с ее социалистическими и политическими темами. В гетто стихи Суцкевер стали мрачными, особенными и личными. Самым пугающим примером является его описание того, как он держал безжизненное тело своего первого ребенка. Рожденный в больнице гетто, новорожденный был отравлен сразу же после рождения по приказу нацистов, которые запретили там роды. «Я хотел поглотить тебя целиком, дитя моё / когда я почувствовал, как твоё маленькое тело охлаждается между моими пальцами / как теплая чашка чая», – писал он. Мать Суцкевера также была убита недалеко от гетто, и он тоже писал об этом. Его отец умер в Сибири, когда ему было 7 лет, что заставило семью переехать в Вильнюс. Суцкевер говорил, что он верил что создание превосходной поэзии сделает его неуязвимым для нацистов. Это могло бы объяснить его необычайную готовность рисковать собственной жизнью.
В 1943 году ему как писателю было поручено сортировать и каталогизировать избранные еврейские произведения, которые нацисты хотели сохранить для своих архивов об уничтожении европейского еврейства. Но Суцкевер и горстка других членов «бумажной бригады» рисковали своими жизнями, чтобы переправить за пределы гетто и спрятать сотни бесценных документов, которые сегодня находятся в Израиле, благодаря их действиям. В 1943 году Суцкевер и его жена сбежали из гетто. Во время побега немецкий часовой заметил Суцкевера после наступления комендантского часа, вспоминал поэт. Вместо того, чтобы бежать или просить о пощаде, он подошел к немцу и сказал ему: «Я рад, что встретил вас. Не знаете ли Вы, куда я могу пойти, чтобы там не было немцев?». Часовой позволил ему бежать, а женщина-нееврейка прятала его в своем картофельном погребе, пока он не присоединился к партизанам, – сказал Суцкевер. От партизан его стихи и некоторые спасенные документы дошли до Москвы, предоставляя ранние и пугающие доказательства того, что происходило с евреями Литвы.
Тексты дошли до ключевых лиц на московской литературной сцене военного времени, включая писателя-еврея Илью Эренбурга, бывшего одним из немногих интеллектуалов, которым Сталин доверял. В 1944 году был послан самолет, чтобы забрать Суцкеверов из партизанского лагеря, где Фрейдке выполняла роль медсестры. Но он был сбит немецким зенитным огнем. Второй самолет был отправлен через две недели. Суцкеверам пришлось пересечь минное поле, чтобы добраться до него. «Некоторое время я шел анапестом, иногда я шел амфибрахием», – сказал Суцкевер своему другу и переводчику Дори Манор, ссылаясь на размеры поэтического метра. Фрейдке шла по его следам: «Я погрузился в ритм мелодии, и под этот ритм мы прошли километр через минное поле и вышли на другую сторону», – писал позже Суцкевер. Он нес металлический чемодан, сделанный из крыльев первого самолета. Чемодан содержал исторические документы, в том числе программу концерта Филармонического оркестра Виленского гетто. (Почти все его музыканты были уже убиты к тому времени, когда Суцкевер привез брошюру в Москву.)
Через два года после его эвакуации, о которой было рассказано на первой полосе ежедневной газеты «Правда», издававшейся коммунистической партией, Суцкевер давал показания на Нюрнбергском судебном процессе в Германии. Он хотел давать свои показания на идиш, но советские власти заставили его сделать это на русском языке. В 1947 году Суцкеверу разрешили эмигрировать. Нью-Йорк, где его ожидали теплые объятия идишских литературных кругов, был очевидным выбором. Вместо этого Суцкеверы выбрали раздираемый войной Израиль, где идиш был маргинализирован правительством, которое поносило его как уродливое последствие жизни в диаспоре. Тем не менее, Суцкевер основал в Израиле высоко ценимый еженедельник на идиш «Di Goldene Keyt» («Золотая цепь»), который активно работал в течение 46 лет до закрытия в 1995 году.
В Израиле Суцкевер был признан как один из великих поэтов на языке идиш — Дан Мирон, ученый-идишист и литературный критик, короновал его как «короля идишской прозы во второй половине 20-го века». Но после его смерти в возрасте 96 лет, Суцкевер остается в значительной степени неизвестным для потребителей массовой литературы в Израиле, несмотря на то, что получил самую престижную литературную награду в стране — Премию Израиля — в 1985 году. Отказ Суцкевера сделать документальный фильм о нем при его жизни был типичен для его скромности, которая в какой-то степени обеспечивала его относительную неизвестность, сказал Хаим Чеслер, соучредитель культурной организации «Limmud FSU» работающей на территории бывшего СССР.
В мае «Limmud FSU» провел показ фильма «Черный мед» в Минске (Беларусь) впервые на территории бывшего СССР. (Следующий показ фильма в США запланирован на 15 сентября в еврейском общинном центре «Камп Олами» в Миннеаполисе.) Суцкевер не потерял голоса в своей новой стране, и он написал одно из самых длинных и сложных стихотворений, когда-либо написанных о войне Израиля за независимость, «Духовная земля». Внезапно, «он смог обновить себя и поэзию на идиш, работая с беспрецедентным материалом», – сказал Бенни Мер, писатель и переводчик с идиша.
