Денис Безносов
ТЕРРИТОРИЯ ПАМЯТИ
СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2024. — 376 с.

Плотность описания просто поразительная. Экфрасис художественной фотографии. Потом фотографии начинают сменять одна другую. Возникает ощущение киноленты. Кажется, что читаешь киносценарий. Потом думаешь: это режиссерская версия сценария, над которой кроме того поработали художник кинокартины и ее оператор. Потом: это писал только режиссер (единство стиля!), но одержимый манией гиперконтроля, для которого и оператор, и художник — только две дополнительные пары рук, которыми он должен управлять как своими собственными. Этот режиссер (его можно даже представить: допустим, это мужчина с властными жестами, уверенный в собственном призвании, некто вроде Эйзенштейна) видит будущее гениальное кино у себя в голове. Осталось только добиться, чтобы его правильно сняли и выпустили на экраны.

Стремление к выпуклой предметности, упорядоченности, структурности объяснимо. Автор романа «Территория памяти» Денис Безносов — прежде всего поэт, то есть человек, мыслящий связями между словами, структурами, повторами, ритмами. Вот и обсуждаемый роман ритмически выстроен безукоризненно — это даже не стихотворение, а огромная поэма в прозе.

Или все‑таки проза? Наверное, проза. Но странная, а значит, требующая странной рецензии, поэтому погодим с обсуждением содержания.

Рецензия, как правило, располагается между редко реализуемыми полюсами: брезгливым «никому не советую такое читать» и восторженным «всем прочесть обязательно!». Нормальная рецензия не может настаивать на том, что книга адресована всем или, наоборот, никому. Рецензент сочиняет для себя читателей обсуждаемого сочинения, а потом объясняет, чем именно их, этих вымышленных читателей, оно может заинтересовать.

Кто же они, потенциальные читатели «Территории памяти»? Ценители продвинутой современной прозы, любители сложных формальных экспериментов? Но их, кажется, не должны волновать те этические и философские проблемы, которые составляют стержень романа. Любители истории, знатоки философии? Но зачем им такая странная упаковка для научных идей?

Автор бесстрашно садится не на двух, а на произвольном количестве стульев. Уже одно это если не привлекает внимание, то вызывает любопытство.

Персонажи этой сложно сконструированной прозы — лица исторические и много чего о себе и от себя сказавшие: писатели, философы, филологи, психологи и один кромешный негодяй. И даже он оставил после себя тексты, например выступления на собственном процессе. Речь идет об Адольфе Эйхмане.

Соседство не случайное: процесс над этим нацистом вновь пробудил желание или, вернее, выявил необходимость осуществить профессиональную экспертизу — выяснить границы добра и зла, вины и ответственности, в чем, собственно, и состоит одна из обязанностей философов. Добро ходит в связке со злом. Разговор о нацизме притягивает фигуры Карла Ясперса и Ханны Арендт — интеллектуалов, написавших ключевые европейские тексты о Катастрофе. А уже от них во все стороны тянутся и сплетаются нити дружб, влияний, встреч и взаимоотношений. Появляются все новые персонажи: Вальтер Беньямин и друг его юности Гершом Шолем, американский социальный психолог Стэнли Милгрэм, товарищ Ясперса по Гейдельбергскому университету выдающийся филолог Фридрих Гундольф, у которого писал докторат о забытом романтике Шютце некто Геббельс, ставший потом тем самым рейхсминистром пропаганды, а еще прекрасный австрийский драматург Томас Бернхард… Ну и так далее.

Автор романа щеголяет эрудицией. В романе полно скрытых и явных цитат из русской поэзии и мирового кинематографа. Первые я, кажется, опознал, вторые, плохо разбираясь в кино, не очень. Рядом с многочисленными цитатами присутствуют еще и подробные экскурсы в историю — Вены, европейских кофеен или судетской земли, а также многих других мест и обстоятельств. Это уже выглядит некоторым перебором, художественно оформленным пересказом Википедии. Возможно, это мое личное пристрастие, но писать длинно без крайней надобности не стоит, даже если пишешь хорошо.

Поговорим, однако, о достоинствах книги.

То, что самая страшная рукотворная катастрофа, во‑первых, рассматривается в зеркале философской рефлексии, а во‑вторых, становится предметом модернистской литературной игры, говорит о простой и неизбежной вещи: время все дальше отодвигает от нас Холокост. Теперь уже не «Вопрос о виновности» Ясперса или «Банальность зла» Арендт являются попыткой осмыслить случившееся в Европе в середине ХХ века, а случившееся вспоминается лишь как повод к написанию этих выдающихся философских работ. Чем дальше, тем больше Холокост будут вспоминать как элемент реального комментария к самодостаточным и самоценным философским текстам. Тем более что историческая конкретика постепенно забывается, а новых поводов для размышлений над текстами Ясперса и Арендт меньше не становится.

Так все‑таки, что же такого изобрел писатель Денис Безносов, ради чего стоило бы прочесть эту многословную книгу? Ответ не в буквах, а… в знаках препинания.

Кажется, ни в одной книге сопоставимого объема я не видел такого количества запятых. Весь текст представляет собой бесконечные перечни деталей — все более мелких и подробных: обстоятельств места, времени и образа действия. Каждый (только зачем?) в состоянии попробовать вспомнить все — все предметы, виды и фактуры, все вкусы и запахи всего, что с ним случилось в жизни. Каждый может попробовать, в меру таланта и объема памяти, стать сам себе Прустом. Только зачем?

Безносов создает фантомы рассуждающих философов, ученых и негодяев, делая их не столько рассуждающими или чувствующими людьми, сколько людьми вспоминающими. По воле автора каждый из его персонажей — это бесконечная, неостановимая цепочка воспоминаний. Эти цепочки переплетаются, сходятся и расходятся, образуя капиллярную сеть дорог и тропинок, по которым движется повествование, причем во все стороны сразу. Автор назвал свой роман «Территорией памяти», но ткань повествования представляет собой подробнейшую топографическую карту этой территории. На карте возделанные поля соседствуют с пустошами, хорошо известные участки с малоизвестными. Роман в целом — не только территория памяти, но и топография этой территории.

Мне было интересно читать эту книгу. Она вовсе не конспект по истории или истории мысли. Ни Ясперс, ни Беньямин, ни авторы французского «нового романа», ни Арендт, ни многие другие не станут понятней благодаря этой книге. В конце концов, кому нужно — прочтет первоисточники. Роман написан не с образовательными целями, да и не пишут романов с такими целями.

И Ясперс, и Арендт, и Натали Саррот, и, легавдил Не рядом будь помянут (ивр.); остается в очередной раз пожалеть, что в русском языке нет похожего оборота риторической брезгливости. — Примеч. авт. , Эйхман — всего лишь проекции, тени на стене платоновой пещеры. Причем эта пещера — даже не размышления автора, а его стилистические упражнения. Пишу это с чувством полного одобрения: художественная книга — всегда упражнение в стиле, а для умных мыслей есть другие жанры.

И все‑таки за стилистически сложным кружевом ассоциаций проступает одна важная и, в сущности, простая мысль. Все, что осознали, а осознав, написали лучшие умы о невмещаемо огромной беде, которую называют то Шоа, то Катастрофой, то Холокостом (я предпочитаю Хурбм, так это называется на идише), — все это подпорки памяти, которая нужна не для того, чтобы что‑то предотвратить (опыт убеждает в обратном), а для того, чтобы остаться самим собой — всем вместе и каждому в отдельности.

«Территория памяти» — не очень простое и не очень приятное чтение. Но, кажется, необходимое.