В четверг в Париже умер Клод Ланцман, журналист и режиссер, чья одержимость Холокостом привела к созданию «Шоа», поворотного фильма, оживившего историю уничтожения евреев через воспоминания свидетелей. Ему было 92 года. Работавшее с ним издательство Gallimard подтвердило его смерть; он скончался в больнице Св. Антуана.

Ланцман, сын ассимилированных французских евреев, попробовал в жизни многое. В 18 лет он возглавлял молодежную коммунистическую ячейку Сопротивления и рисковал жизнью, провозя оружие под носом у гестапо в Клермон‑Ферране, в центральной Франции. Он стал заметной фигурой среди левых интеллектуалов, будучи протеже Жана‑Поля Сартра, любовником Симоны де Бовуар на протяжении девяти лет и коллегой их обоих в журнале про культуру Les Temps Modernes, где долгие годы он был главным редактором.

Фильмом «Шоа» (ивр. «катастрофа») Ланцман затмил все, что сделал до того. Фильм вышел в 1985 году и вскоре получил всемирное признание и как важное историческое свидетельство, и как оригинальное и прекрасное произведение искусства: 9,5‑часовой фильм, в котором нет ни единого кадра хроники с газовыми камерами или живыми скелетами, обнаруженными союзниками в нацистских лагерях смерти. Вместо этого Ланцман нашел и проинтервьюировал живых свидетелей: офицеров и администраторов, работавших в лагерях, выживших узников, включая ветеранов восстания в Варшавском гетто в 1943 году, и поляков, жителей Треблинки, Хелмно и Освенцима — городков, соседствующих с концлагерями.

Неутомимый интервьюер, он использовал любые уловки, чтобы выудить из своих собеседников их удивительные истории: снимал исподтишка, утверждал, будто он французский историк, стремящийся восстановить историческую истину.

Франц Сухомель, бывший эсэсовец, занимавшийся умерщвлением заключенных в Треблинке и осужденный за военные преступления на шесть лет тюрьмы, рассказал Ланцману (не под запись, как тот его уверил), что утверждения евреев, будто в Треблинке в газовых камерах убивали 18 тысяч человек в день, неправда — на самом деле в день убивали от 12 до 15 тысяч, причем, заметил он с гордостью, когда все шло гладко, вся операция — от прибытия поезда с евреями до сжигания их тел в печах — занимала около двух часов.

В начале фильма Симон Сребник, который во время войны был подростком и смог выжить в Хелмно во время ликвидации лагеря, через несколько десятилетий приезжает в Польшу из Израиля. Его тепло встречают поляки — деревенские жители. Они стоят на ступеньках римско‑католической церкви, в которой в войну держали евреев перед отправкой в лагеря.

«В окружении этих доброжелателей, — написал Винсент Кэнби в своей рецензии на фильм в The New York Times, — мистер Сребник выглядит так, будто выиграл в лотерею, хотя не хотел этого выигрыша и не знает, что с ним делать».

«Шоа» никогда не задумывался как чистой воды документальный фильм или устная история, скорее как игровое кино, основанное на реальных событиях, «вымысел на тему реальности», как называл его сам Ланцман. По его словам, фильм был намеренно художественным, чтобы «сделать невыносимое выносимым».

Поэтому фильм инсценирует некоторые эпизоды прошлого с подлинными их участниками в качестве «актеров». Зачастую лица свидетелей на экране перемежаются мирными польскими сельскими пейзажами — видами тех мест, где происходили описываемые ужасы.

Ланцман пять лет монтировал снятые материалы, а перед тем он провел семь лет за съемками. Отчасти потому так долго, что, уже посвятив проекту четыре года, он впервые поехал в Треблинку и там увидел то, что «заставило меня заново начать с нуля».

В своей автобиографии «Патагонский заяц» (вышла в 2009 году, англ. перевод — в 2012‑м) Ланцман писал: «Я вообще не хотел приезжать в Польшу и приехал, будучи настроен крайне высокомерно, желая лишь убедиться, что мне не нужно было приезжать».

Но на станции Треблинка «переключение с мифа на реальность было подобно ослепляющей вспышке; давно знакомое название, наконец, обрело реальные очертания, и это тут же стерло всё, что я выучил об этом месте».

В тот же день он принялся за лихорадочную работу, опрашивая горожан, собирая их воспоминания о лагере смерти, о прибытии вагонов, заполненных обреченными, о смраде горелой плоти и трупов, гниющих в братских могилах. Ланцман понял, что подлинная тема его фильма — сама смерть.

Ланцман был человеком твердых убеждений. Он, например, считал неприемлемым употреблять слово «Холокост», буквально означающее «жертву всесожжения», применительно к геноциду. Он был против «товаризации» геноцида в фильмах вроде «Списка Шиндлера». Он считал, что польский антисемитизм являлся «необходимым условием» геноцида. И действительно, поляки в «Шоа» выставлены в таком свете, что после премьеры фильма в Париже польское правительство потребовало его запрета.

«Шоа» — второй фильма Ланцмана. Первым был фильм «Почему Израиль» (1973). Он продолжал снимать важные фильмы вплоть до своей смерти, используя обширный запас съемочных материалов, не вошедших в «Шоа». «Отчет Карского» (2010) посвящен напрасным усилиям Ян Карского, героя польского Сопротивления, которого Ланцман подробно интервьюировал, сообщить союзникам о том, что происходит с евреями Европы. Что очень характерно для Ланцмана, этот фильм был задуман как гневная отповедь молодому французскому романисту, осмелившемуся, как казалось Ланцману, «присвоить» героический образ Карского.

«Последний из несправедливых» (2013) — очень тяжелый фильм о предательстве, пособничестве и выживании, в центре которого — фигура раввина Биньямина Мурмелштейна, входившего в управляющий совет показательного немецкого лагеря Терезиенштадт. В этом году Ланцман выпустил фильм «Шоа: четыре сердца», в нем — производящие сильнейшее впечатление свидетельства четырех женщин, переживших Холокост.

Ланцман был человеком прямолинейным, властным, неуживчивым и при этом очень заметной фигурой во французской интеллектуальной и общественной жизни. Он был леваком, дружил с президентом‑социалистом Франсуа Миттераном, критиковал колониализм и в то же время защищал Израиль. Человек безграничных, бальзаковских страстей, он стал «режиссером, превратившим собственную жизнь в роман», как гласит заголовок в газете Le Monde.

Но при этом его репутация и даже, пожалуй, смысл жизни зиждились на одном‑единственном достижении — на фильме, отнявшем у него 12 лет жизни. Этот фильм — шедевр, разительно отличающийся от всего остального, что сделал Ланцман. Это как если бы уважаемый, но малоизвестный придворный композитор написал вдруг симфонию Бетховена.

«Шоа» регулярно показывали в европейских странах, а в январе 2012 года его передавали по турецкому телевидению — первый показ «Шоа» в мусульманской стране. Ланцман тревожился из‑за того, что фильм «пропал с американских экранов» после того, как американское телевидение показало его как сериал в 1987 году, и радовался, когда он был повторно выпущен в США в 2010‑м.

В том году он приезжал в Нью‑Йорк. Ему было 85, и он, как всегда, раздражался на попытки «объяснить» Холокост или сделать из него духоподъемное развлечение. «Вопрос о том, почему евреи были убиты, — сказал он в интервью The Times, — тут же обнаруживает собственное неприличие». 

Оригинальная публикация: Claude Lanzmann, Epic Chronicler of the Holocaust, Dies at 92 ‑ The New York Times