Прожив полтора года взаперти в доме, где когда‑то работал ее отец, 14‑летняя Анна Франк писала о том, как ей хочется быть обычным подростком, выходить на улицу и «смотреть на мир» . Она завидует людям, которые заходят в дом «со свежестью ветра в одежде и холодным от мороза лицом». За стенами Убежища, которое она делила с еще семью евреями в самом центре Амстердама (Нидерланды и бóльшая часть Европы находились под контролем нацистов), бушевала Вторая мировая война, и режим Адольфа Гитлера пытался истребить евреев и других людей, которых он считал недочеловеками.
Дневник Анны Франк стал одним из самых известных текстов о Холокосте, и, поскольку писала его обычная девочка, оказавшаяся в самых ненормальных обстоятельствах, война и геноцид в нем гуманизируются. Хотя ее хроника войны — не единственная такого рода, даже для той войны, этот дневник приобрел невероятную известность. За многие годы было продано более 25 млн экземпляров этого текста, переведенного больше чем на 70 языков. По мере того как события, сформировавшие недолгую жизнь Анны Франк, все больше и больше уходят в прошлое, радует, что ее рассказ продолжает увлекать новые поколения.
Поэтому такой интерес и такое разочарование вызвало издание «Дневника Анны Франк: Графическая адаптация», подготовленное Ари Фольманом и художником Дэвидом Полонски. Подробнейшие иллюстрации отображают элементы рассказа Анны прекрасно и с юмором. Но в них нет таких фрагментов, как «мы еще любим жизнь, голос природы еще говорит в нас, мы еще надеемся», и девочка, которая придала очертания невообразимому, потерялась, а ее сила рассеялась. Фольман и Полонски, конечно, не хотели «потерять» дневник, но недостатки адаптации сами по себе показательны, благодаря им видно, что придает такую мощь оригинальному тексту.
Неповторимые особенности Анны Франк и ее дневника в чем‑то даже противоречат друг другу. С одной стороны, она была весьма одаренным писателем, способным на тонкие наблюдения за людьми и миром, способной и развитой не по годам. Фольман, похоже, прекрасно понимает, насколько рискованно переводить слова Франк в иллюстрации, и в послесловии пишет: «С течением времени писательский талант Анны становится все более впечатляющим <…> Невыносимым кажется необходимость отказываться от поздних записей в пользу иллюстраций, поэтому мы предпочли включить длинные фрагменты целиком, не иллюстрируя их». Но адаптация — это в любом случае отбор, и поэтому переход к тексту не дает возможности увидеть именно то развитие, которое описывает Фольман, и в результате читатель не в состоянии оценить талант Анны.
С другой стороны, тексты Анны Франк очень жизненны, особенно для юных читателей. Великолепно написанный текст заставляет читателя вообразить себя в голове у Анны, а ее — в своей. Она — это ты или кто‑то из твоих знакомых. Первые записи из дома описывают знакомую повседневную жизнь: друзья, мальчики, школа, семья. По мере ухудшения ситуации, а дневник постоянно перескакивает с описания жутких мировых событий на типичные, но тонко выраженные размышления подростка, читатель следует за автором и начинает ощущать, как живой и реальный человек переживает неописуемые события. История больше не кажется далекой, и ты начинаешь понимать не только то, как люди видели войну, но и как ты мог бы видеть войну, будучи подростком.
В изданной в 2009 году книге «Анна Франк: Книга, жизнь и жизнь после смерти» Франсин Проз рассматривает дневник как литературное произведение, поражаясь искусству, с которым юный автор прорабатывает характеры, детали, диалоги, монологи и ритм. Джон Берримен тоже отмечал «невероятное самоосмысление Франк, необычную искренность и непривычную силу выражения» в статье 1967 года «Развитие Анны Франк», в которой он называл дневник «самым впечатляющим рассказом о нормальном развитии подростка, который мне когда‑либо доводилось читать».
Хотя графическая адаптация передает в какой‑то степени личность, энергию, боль и творческие способности Анны Франк, она настолько сокращенная, что читатели теряют нить внутреннего монолога автора, продуманный и тонкий взгляд на мир и трехмерность повествования, которые позволяют им ощутить связь с рассказчицей. В книгу вошла только часть материала, 25 месяцев, проведенных Анной в Убежище, и они мелькают гораздо быстрее.
В одну из первых ночей, проведенных в Убежище, семья спускается вниз, чтобы послушать радиопередачу из Англии. В комиксе показана группа из четырех человек, стоящих вокруг приемника, но здесь нет замечания Анны: «Я страшно боялась, что кто‑нибудь может нас услышать, и просто умоляла папу вернуться со мной наверх»». В книге получили отражение удивление и ощущение новизны от первых дней в Убежище, но совсем нет беспокойства и тревоги, которые ощущала Анна в тот момент и которые не пройдут в течение следующих двух лет. Именно это придает рассказу многомерность и делает героиню такой живой и реальной.
Спустя более чем год Анна Франк пишет в дневнике, что у нее пропал аппетит. В комиксе она изображена привязанной к стулу, и с обеих сторон от нее стоят машины, которые пытаются с ложечки накормить ее рыбьим жиром и пивными дрожжами (на самом деле эти лекарства давали Анне люди, с которыми она жила, а вовсе не аппарат). В книге говорится о том, как страшно было в Убежище по воскресеньям. Анна пишет: «…настроение в доме гнетущее, сонное и тяжелое, как свинец, за окном не слышно пения птиц, самая мертвая и удушающая тишина висит в воздухе и тянет меня за собой, как будто хочет утянуть в глубину подземного мира». В иллюстрированной книге нет ни единого упоминания о том, как она беспокойно бродит из комнаты в комнату, «как певчая птица, у которой грубо выдрали крылья и которая в совершенном мраке бьется о прутья своей тесной клетки». Не объясняется, что она предпочитает ложиться спать, «чтобы скоротать время, тишину, да и жуткий страх, потому что убить их невозможно».
Читатель комикса узнает, что больше всего Анна мечтает «стать когда‑нибудь журналисткой, а потом знаменитой писательницей». Но разве это позволяет увидеть, как она пытается вообразить свою будущую жизнь, которая не должна быть похожа на жизнь «всех тех женщин, которые делают свои домашние дела, а потом их никто и не вспомнит», что она творчеством хочет «продолжать жить и после смерти»?
Пропущенные детали и записи (несколько десятков по сравнению с английским изданием 1995 годом, которое в 1998‑м было дополнено обнаруженными новыми записями) — это огромное количество неуслышанных мыслей. И хотя адаптации теоретически должны делать сокращаемый текст более емким, потери неизбежны. Многочисленные облавы и страхи, тревоги и ночные кошмары сводятся к нескольким поверхностным эпизодам. Длинные и сложные сюжеты — такие как отношения Анны с Петером ван Пелсом, мальчиком чуть старше ее, который тоже скрывался в Убежище, ее другом и первой любовью (с которым она впервые поцеловалась), — получились довольно неуклюжими. Анна, как и другие люди, скрывавшиеся в Убежище, становится более плоской, а бóльшая часть внутренних монологов — о самой себе, о судьбе евреев в Европе, о героических помощниках и многом другом — сводится к нескольким словам или вообще теряется.
1 августа 1944 года Анна написала грустное письмо, в котором жаловалась, что может показать миру только свою «необузданную веселость», а не «более красивую, чистую и глубокую сторону». Горечь сочится со страниц, это письмо совершенно не похоже на одну из самых оптимистических записей о войне, сделанных непосредственно перед этим. Но дальше становится еще хуже. И в адаптации, и в дневнике голос Анны сменяется голосом неизвестного рассказчика, который в третьем лице сообщает об аресте, депортации и смерти Анны и всех прятавшихся в Убежище, кроме отца.
Однако различие между двумя версиями заключается в том, что к этому моменту дневника читатель уже так давно живет жизнью Анны, что ее умолкнувший голос и внезапное исчезновение обрушиваются на него с невероятной силой. Он воображает себе топот тяжелых сапог по лестнице, треск книжного шкафа, грубые приказы, брошенные испуганным нелегалам. Эта сцена не описана ни в одной из версий. Заключительные слова в них одинаковы. Но дневник погружает читателя в такой ужас, какой комиксу не под силу. Ведь пришли не за каким‑то неизвестным нелегалом. Пришли за Анной Франк.
Нельзя сказать, что Фольман и Полонски не внесли в интерпретацию чего‑то нового. Внесли. В книге целый ряд сильных и поэтичных рисунков, например разворот, иллюстрирующий запись: «Я вижу нас восьмерых вместе с Убежищем, словно кусочек голубого неба, окруженный черными‑пречерными тучами <…> в отчаянных поисках спасения мы наталкиваемся друг на друга». Но эти образы лишь дополняют слова Анны, а не заменяют их. К этому моменту, пишет Фольман в послесловии, у него появились «тяжелые сомнения», как можно сокращать, «сохраняя верность всему тексту». В целом рассказ становится короче, проще и наивнее. Это имело бы смысл, если бы основной аудиторией комикса были дети, которые еще не готовы читать дневник целиком, но рассуждения о сексе и урок по женской анатомии сохранены, так что вряд ли это так.
И дело не в том, что комиксы или графические романы не очень подходят для освещения темы Холокоста. Эти способы передачи информации, как и многие другие, в том числе искусственный интеллект и виртуальная реальность, представляют поле для эксперимента, поисков нового способа поведать о важном — это становится все важнее по мере того, как время и его свидетели уходят. Но формат должен соответствовать истории, а в случае с историей, сила которой заключается именно в литературном мастерстве и яркости мышления подростка, в дневнике кроются такие глубины, которых не повторить в иных жанрах.
Сейчас, когда американские студенты, взрослые люди и правительственные чиновники демонстрируют зияющие провалы в знаниях о Холокосте, когда в США происходит все больше антисемитских инцидентов, когда американцы узнают из новостей, что тихим дождливым субботним утром в питтсбургскую синагогу ворвался безумец с оружием и убил 11 человек, сообщив полиции, что он «хотел, чтобы евреи умерли», дневник Анны Франк должен звучать как можно более реально.
Фильмы, пьесы и комиксы, основанные на дневнике Анны Франк, должны подталкивать читателя, начинать разговор, наводить на мысль, а не заменять собой оригинал. Оптимальный способ удержать историю в сознании заключается в том, чтобы читать дневник и продолжать позволять оригиналу вдохновлять на создание пересказов и интерпретаций, которые могут осветить отдельные аспекты и привлечь новую аудиторию. Все это вместе побуждает к разговору и напоминает об умной, живой и разносторонней девочке, которая скрывалась с 13 лет и погибла в 15.
Графическая адаптация содержит длинные цитаты из последних записей Анны — тех самых, из‑за которых нам так тяжело осознать, как резко и внезапно все рухнуло. Но пропуски перед ними сильно смягчают удар. В комиксе отсутствует не столько какой‑то конкретный факт или событие — в нем нет чувства близкого знакомства, которое растет постепенно, укрепляется и углубляется, пока не наступает момент, которого так долго боялась эта девочка, ставшая твоим другом и образом тебя, момент, отнимающий у нее все мечты о том, какой будет жизнь «после войны». Последние страницы адаптации похожи на конец книги, а не на конец жизни.
Оригинальная публикация: The Quandary of Illustrating Anne Frank
Анна Франк и другие
The New Yorker: Как детские книги должны рассказывать о Холокосте?
