Авром Рейзен (1876–1953) — еврейский прозаик, поэт, драматург, уроженец Минской губернии. Его юношеские литературные опыты были замечены классиками И.‑Л. Перецем и Шолом‑Алейхемом. В 1911 году он эмигрировал в США, публиковал свои произведения в «Ди цукунфт» и газете «Форвертс». В 1928 году побывал в СССР, тогда же, в конце 1920‑х и в 1930‑х, в СССР вышло несколько его книг на идише и в русском переводе. Ныне издательство «Книжники» готовит сборник рассказов Рейзена под названием «Такие люди были раньше»: эта книга станет возвращением писателя к русскоязычному читателю спустя почти 90 лет.

Националист и американка

Беркин — националист, и все еврейское для него мило и дорого. Лучшая на свете улица — Гестер‑стрит Нью‑йоркская улица, в начале ХХ века населенная преимущественно еврейскими иммигрантами, в шутку называвшими ее Эстер‑стрит.
, самый прекрасный, зеленый и цветущий парк — Гестер‑парк. Ну а еврейская кухня, еврейское искусство — это само собой, тут и говорить не о чем. Гои, повторял Беркин, даже готовить не научились, к тому же у них ума нет: в любое блюдо траву пихают. А это доказывает, приходил он к заключению, что они до сих пор не вышли из скотского состояния… Что касается пения, то тут тем более все ясно: это исключительно еврейское занятие. Еврей поет, а гой орет.

Беркин состоял в национальном клубе. Все члены клуба носили значок с национальным символом, идущим от самого царя Давида. Царем Давидом клуб весьма гордился, но больше всех им гордился Беркин. Даже считал себя его отпрыском, уверял, что он царского рода. Так его дядя, который в Европе живет, записал в своем очень старом молитвеннике.

Поэтому нетрудно догадаться, сколь велика была досада Беркина, когда он, пламенный еврей, влюбился в американизированную девушку, которая о еврействе никакого представления не имела, хоть и родилась в «иудейской» семье.

Но Беркин утешил себя, что вернет девушку к еврейскому народу и его традициям, постепенно воспитает в ней здоровый национализм.

Первым делом он поменял ей имя. Ее звали Леонора, а он переименовал ее в Лею. Леоноре это не слишком понравилось. «It is very funny!» Это же смешно! (англ.)  — скривила она хорошенькие розовые губки. Но Беркин нашел выход. В глаза он называл ее Леонорой, а за глаза говорил: «Моя Лея, дай ей Б‑г здоровья».

Разобравшись с именем, он перешел к еврейской кухне.

— Леонора, мы сегодня в еврейский ресторан идем!

— Наверно, это будет забавно, — заинтересовалась красавица Леонора.

— Что значит «забавно»? — чуть было не обиделся Беркин. — Наоборот, это очень серьезно. Даже антисемиты признают, что в еврейской кухне немало отменных блюд.

И, не на шутку волнуясь, он повел ее в еврейский ресторан.

Едва они вошли, к ним подскочили все три официанта и наперебой стали звать каждый за свой столик. Леонора шепнула Беркину, что «it is very funny», но он возразил, что в хорошем ресторане так и должно быть: все официанты стараются угодить посетителям.

Они сели за столик в углу, Беркин открыл меню и засветился от гордости: исконная еврейская кухня! Леонора, то есть Лея, дай ей Б‑г здоровья, теперь наверняка станет настоящей дочерью еврейского народа. Пусть только пару ложек супу съест…

Но Лея, то есть Леонора, не выдержала экзамена. Суп, как и положено, был очень острый, с перцем и другими пряностями. Проглотив одну ложку, она поморщилась, закашлялась и мило улыбнулась:

— It is very funny!

Беркин не растерялся и предложил ей попробовать другое блюдо, но она хлопнула его по руке:

— Come! Пойдем! (англ.)

Беркин огорчился, но подумал, что для его Леоноры еще не все потеряно. Он покажет ей другие еврейские ценности и в конце концов вернет ее к ее народу, вере и традициям.

И однажды вечером он пригласил ее в еврейский театр.

— Еврейское искусство, — агитировал Беркин по дороге, — пока еще немного примитивное, но очень своеобразное, оригинальное. Наши драматурги, — настраивал он Леонору на нужный лад, — люди из народа, простые, не слишком образованные, но зато их пьесы — естественные, не приукрашенные, будто созданные самой природой.

Леонора, или Лея, дай ей Б‑г здоровья, как Беркин величал ее за глаза, явно заинтересовалась. Ей стало любопытно: пожалуй, на это и правда стоит посмотреть.

Поднялся занавес. На сцене стоял «народ»: молодые евреи с приклеенными бородами, женщины средних лет, старики и старухи.

— Кто это? — наивно спросила Леонора, с удивлением глядя на сцену.

— Хор, — объяснил Беркин. — А еще будет балет, восточные танцы. Это историческая постановка.

— А где же певицы и танцовщицы? — еще наивнее спросила Леонора.

— Что значит «где»? — пожал плечами Беркин. — Разве не видишь? Вон женщины на сцене. Они и будут танцевать.

— It is very funny indeed! Это и правда забавно! (англ.)
 — засмеялась Леонора. — Чтобы такие женщины танцевали! Нелегко им придется. Poor women! Бедняжки! (англ.)
 — посочувствовала она престарелым танцовщицам.

— Ты просто не понимаешь! — вышел из себя Беркин. — У каждого народа свои традиции. Мы, евреи, — «рахмоним бней рахмоним» Милосердные, сыновья милосердных (др.‑евр.). . По‑английски это «sentimentalists, the sons of sentimentalists», — объяснил он. — И если хористки чуть хрипловаты, а танцовщицы чуть полноваты, им все равно не отказывают. Традиция у нас такая!

— Прекрасная традиция! — Леонора была тронута. — Она очень мне нравится. Но прошу тебя, милый, давай уйдем после первого акта. Мне что‑то нездоровится.

Когда закончился первый акт и они вышли из театра, Беркин понял, что воспитание Леоноры началось неудачно. Нужно было начинать не с еврейской кухни и театра, а с религии. Лучше бы он привел ее в синагогу. Там бы Леонора сразу увидела, что за народ евреи.

Но было как раз время праздников, и во все синагоги пускали только по билетам. И Беркин отложил поход в синагогу на потом.

А пока они с Леонорой, то есть Леей, дай ей Б‑г здоровья, отправились гулять на Бродвей, где горят тысячи огней, и кажется, что тут всегда веселый, нескончаемый праздник.