Авром Рейзен (1876–1953) — еврейский прозаик, поэт, драматург, уроженец Минской губернии. Его юношеские литературные опыты были замечены классиками И.‑Л. Перецем и Шолом‑Алейхемом. В 1911 году он эмигрировал в США, публиковал свои произведения в «Ди цукунфт» и газете «Форвертс». В 1928 году побывал в СССР, тогда же, в конце 1920‑х и в 1930‑х, в СССР вышло несколько его книг на идише и в русском переводе. Ныне издательство «Книжники» готовит сборник рассказов Рейзена под названием «Такие люди были раньше»: эта книга станет возвращением писателя к русскоязычному читателю спустя почти 90 лет.

Критик

В газете, где Борис Голдин работает уже несколько лет, он отвечает за театральную критику. Но это не значит, что он свободен от другой работы, которой газета требует от сотрудников с приличным окладом. Если в еврейском квартале распоясались гангстеры, Голдин кладет в карман заряженный револьвер и отправляется по злачным местам, где узнает такие новости, которых другой газете в жизни не раздобыть, разве что очень повезет. Если от миллионера сбежала жена, Голдин обязан первым уведомить об этом читателей своей газеты, да еще и подробно описать, звездное небо было в ту ночь или облачное. Если еврейка мыла окно и, не дай Б‑г, вывихнула руку и попала в больницу, Голдин должен представить газете полный отчет, сообщить, какой сустав пострадал, сколько у женщины детей, давно ли она в Америке, вдова или разведенная.

Голдин не отказывается от такой работы, но она ему не нравится. Обычно люди не любят то, к чему их принуждают.

Зато свою рубрику театральной критики он обожает. Объявления на последней странице, где и что идет, — это тоже его работа, но раз в неделю Борис пишет длинные критические статьи, как играли актеры и, главное, что представляет собой сама пьеса, хорошая или так, бульварщина.

Все его статьи подписаны полным именем, это очень престижно. Ведь многие его коллеги пишут только короткие заметки или пересказывают статьи из других газет, поэтому печатаются без подписи.

Несмотря на престижную должность театрального критика, Борис ведет себя с коллегами довольно демократично, но все же иногда не может удержаться, чтобы не показать своего превосходства: ведь он на дружеской ноге со всеми служителями Мельпомены от кассиров до звезд обоего пола и в театре пользуется, если можно так выразиться, неограниченной свободой. Его сажают на любое место. Если бы он захотел сидеть в оркестре, среди музыкантов, его бы и туда пустили. Нужно в ложу — пожалуйста, а когда он приходит в театр один, без дамы, и говорит, что все места ему надоели и он хочет смотреть пьесу, стоя в ложе за спиной тех, кто там сидит, ему тоже разрешают, хоть это и незаконно. А он иногда выражает такое желание: пусть все видят, что он в театре свой человек и может даже стоять, если хочет.

Статьи Голдин писал сразу, придя домой из театра. Когда опускался занавес, он заглядывал за кулисы высказать свое мнение обеим звездам — «ему» и «ей», после чего отправлялся домой в прекрасном настроении, исполненный любви и жалости ко всем живым созданиям, включая даже автора пьесы, хотя тот на самом деле заслуживал хорошей порки. Но Голдин не только щадил его, а даже возносил до небес, не скупился на похвалы и ставил в один ряд с кем‑нибудь из великих английских драматургов, разумеется уже умерших.

Иногда Голдину очень хотелось поругать и актеров, и автора. По природе Борис был честен, редко позволял себе даже малейшую ложь, но едва он выводил заголовок «В театре», как сразу становился другим человеком и уже просто не мог написать худого слова ни о пьесе, ни об артистах.

И вдруг он заметил, что артисты и драматурги перестали его уважать. Наверно, они сами хотят, чтобы их немножко поругали. Он понял это, когда разговаривал с автором драмы «Убитые миры». Было очень сложно определить возраст этого высокого, худого человека с маленькими глазками, и поэтому он казался молодым старичком.

— Как вам моя последняя статья о вашей пьесе? — спросил его Голдин.

— В целом неплохо, — ответил драматург, — но вы там слегка перегибаете. Публику настораживает, когда все слишком хорошо. Не повредит, если вы намекнете… Понимаете?

И «звезды» в последнее время начали относиться к нему с холодком. Борис уже забыл, когда артист угощал его сигарой. Голдину сигара как собаке пятая нога, он сигареты курит, а от сигар у него с первой затяжки голова кружится, но сигара — это признак, что с ним считаются. И примадонна стала с ним явно холодней. Почти не улыбается при встрече, и ее рукопожатие совсем не то, что раньше. Бросит пару слов и тут же пытается от него отделаться, даже не извинившись за свое неглиже, чего прежде не бывало.

А сколько он ее нахваливал! С Эстер‑Рохл Каминской Эстер‑Рохл Каминская (1868–1925) — известная еврейская актриса и театральный деятель. сравнивал, с Сарой Бернар и другими ярчайшими звездами мировой сцены. Теперь Борис ясно понял, что переборщил с похвалами. Вот живой пример, мистер Путерман, критик из другой газеты. В каждой статье издевается над актерами, пишет не стесняясь, что театр превратился в балаган, где только пляшут да кривляются, но именно он, этот Путерман, у театральной братии в любимчиках. С примадонной под ручку ходит, она его дружески по щеке похлопывает, и с драматургом — не разлей вода.

И Голдин решает, что пора уже начинать говорить правду. Пора вернуть себе прежнюю репутацию. А тут, на его счастье, новая пьеса, о которой надо писать статью, оказалась такой, что ее сам Б‑г велел в клочья порвать… Голдин садится за письменный стол и потирает руки, как человек, приступающий к хорошему, важному делу.