Собрание сочинений

Такие люди были раньше

Авром Рейзен. Перевод с идиша Исроэла Некрасова 5 января 2020
Поделиться

Авром Рейзен (1876–1953) — еврейский прозаик, поэт, драматург, уроженец Минской губернии. Его юношеские литературные опыты были замечены классиками И.‑Л. Перецем и Шолом‑Алейхемом. В 1911 году он эмигрировал в США, публиковал свои произведения в «Ди цукунфт» и газете «Форвертс». В 1928 году побывал в СССР, тогда же, в конце 1920‑х и в 1930‑х, в СССР вышло несколько его книг на идише и в русском переводе. Ныне издательство «Книжники» готовит сборник рассказов Рейзена под названием «Такие люди были раньше»: эта книга станет возвращением писателя к русскоязычному читателю спустя почти 90 лет.

Три оберега

Когда началась война, Хаим‑Бериш, богатый хозяин из Польши, сразу смекнул, что времена наступают тяжелые. Теперь ему долги не вернут, но это ерунда, даже смешно. Он сам должен людям куда больше, чем они ему. Не заплатят — ну, так и он не заплатит, в итоге даже в выигрыше останется. Плохо только, что в лавках теперь ни хлеба, ни крупы в кредит не дают.

Зато Хаим‑Бериш получил моральную поддержку аж от самого царя. У него от царя бумага, где написано черным по белому, причем на идише, что если он, Хаим‑Бериш, будет истинным патриотом, то получит все права и сможет проживать где хочет и делать что хочет, отдавать детей в школу и ездить на все ярмарки, даже в Нижний…

Это напечатанное по‑еврейски письмо от самого царя Хаим‑Бериш бережет пуще глаза. Носит в правом кармане брюк, где еще до войны носил кошелек. Ведь это не просто письмо, а, можно сказать, вексель, причем не лишь бы какой, а царский.

— Лучше денег!

И хотя день ото дня все хуже и хуже, Хаим‑Бериш с векселем в кармане не унывает и, когда говорит со стариками (молодых‑то всех на войну забрали!), не забывает с гордостью добавить:

— Да, пока что все плохо, но зато потом, потом… Вы ж понимаете… Сам царь пишет…

У останков своего жилища, разрушенного на Восточном фронте во время Первой мировой войны. Фрагмент.

А что потом? Если русские проиграют войну и победит Франц Иосиф, то этот вексель не вексель и был.

И тут Г‑сподь совершает чудо: Франц Иосиф тоже присылает Хаиму‑Беришу письмо, напечатанное на чистейшем идише, и такое теплое, даже лучше, чем от царя:

«Если ты, Хаим‑Бериш, будешь добр к австрийцам, то я, Франц Иосиф, тебя не забуду. Получишь в свое распоряжение все, чем богата моя страна, — и Буковину, и Галицию, и Моравию, и Богемию. Сможешь делать что душа пожелает. Только будь человеком, выполняй что прикажут, а уж я‑то о тебе позабочусь!»

Опять повеселел Хаим‑Бериш. Спрятал бумажку в другой карман: если к царскому письму положить, то вроде как шатнез Сочетание в ткани льняных и шерстяных волокон. Тора запрещает использовать такую ткань. получится. Не годится!

Два монарха обещают Хаиму‑Беришу сладкую жизнь, но пока хуже некуда! Вся торговля прахом пошла, того и гляди голодать придется.

Но Б‑г милостив, и, когда стало совсем худо, приходит третье письмо, сразу на идише и на святом языке, от кайзера Вильгельма!

И Вильгельм сулит Хаиму‑Беришу больше, чем царь и Франц Иосиф, вместе взятые, не будь рядом помянуты.

Золотые горы обещает, как только Польшу захватит.

Лишь бы Хаим‑Бериш ему не мешал, а уж он‑то знает, как за это отблагодарить.

Дивится Хаим‑Бериш и думает: «Г‑споди! Чем я заслужил такую милость, что три монарха, да еще каких — три туза Европы! — у меня помощи просят?»

Но, наверно, они знают, что делают. Не стали бы правители просто так к нему обращаться.

Третье письмо, от Вильгельма, Хаим‑Бериш спрятал во внутренний карман.

В трех карманах бумаги носит, в каждом по царскому письму.

Кажется, вот‑вот все наладится. Должен же кто‑нибудь наконец победить. Но не тут‑то было!

Приходят в город русские и начинают крушить все подряд. Полон дом солдатни, дочек надо в подвале прятать. Что из съестного найдут, тут же сожрут.

Немец приходит — еще не легче! Прежде чем занять город, он любит попугать немножко, из пушек пострелять. Вот и беги из города без оглядки!

Бродит Хаим‑Бериш где‑то в поле, ощупывает карманы, не потерял ли письма от трех правителей, а что делать, знать не знает.

С одной стороны, приятно — письма от величайших правителей в карманах лежат!

С другой стороны, в поле холодно, а от дома, наверно, камня на камне не осталось. Пока цари‑короли свои обещания выполнят, Хаим‑Бериш тут замерзнет, а жена и дети с голоду помрут.

Хаим‑Бериш уже готов от всех радостей и почестей отказаться, которых ему наобещали, лишь бы в город пустили, к дому и лавке. Ничего ему не надо, хоть бы при своем остаться.

Однако с правителями тяжело дело иметь. Они тебе понапишут, что в голову взбредет, а ты им ни слова ответить не можешь.

«Нет уж, лучше с ними не связываться!» — злится Хаим‑Бериш.

А в ответ — пушечные залпы. Он уже выучил этот язык, только не знает, который из правителей с ним разговор ведет: немецкий, русский или австрийский.

И с тремя оберегами в карманах во весь дух удирает в ночную тьму.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Такие люди были раньше

Проповедник взглядом пригвоздил меня к полу, и я не могу даже пошевелиться. Он громко, пламенно говорит о мерзости ростовщичества и о наказании за него на том свете, описывает адские муки, а я во все глаза смотрю на своего Арона‑Хаима, наблюдаю за ним и дивлюсь, что он слушает, как все остальные: так же напряженно ловит каждое слово, так же вздыхает, но не более того. Неужели ему не страшно?

Такие люди были раньше

За два дня до Пейсаха дочки возвращаются домой. Едва заслышав их голоса, Лейба пугается до смерти: рай кончился, начинается ад! Но, похоже, он ошибся. Три сестры с веселыми, добрыми улыбками заходят в дом, держа в руках узелки. Лейбе кажется, он их не узнает. Неужели это его дочери?

Такие люди были раньше

Пан Шейнман, собственно говоря, под ослом не подразумевал никого, кроме осла, настоящего осла, которого он решил воспеть за его терпеливость, но Шейнману понравилось, что цензор усмотрел тут какие‑то намерения. Значит, он, Шейнман, отчаянный человек, готовый в тюрьму пойти за свои вольные мысли. Он сразу возгордился, вспомнил, что Достоевский за свое острое перо четыре года провел на каторге, вспомнил Короленко, чью биографию он отлично знал. Теперь он с ними в одном ряду! Написал поэму про осла, но это не осел, а тот самый… Что ж, цензор верно понял его мысль.