Это было давно, в 1972 году, в Москве. Стояла тусклая и промозглая московская зима. Нас было несколько человек, и мы отмечали замечательный еврейский праздник Хануку… в тюрьме. Сразу оговорюсь, что участники этого празднества оказались в тюремной камере не за уголовные преступления, а совсем по другой причине.

То время — первые годы семидесятых — стало началом широкого еврейского движения за выезд в Израиль. Алия 70‑х, хотя и не сравнимая по размаху с большой алией 90‑х, своими масштабами разительно отличалась от предшествовавших лет. Отнюдь не гуманность советских властей была причиной этой метаморфозы, скорее наоборот: мощная пропаганда, машина подавления КГБ пытались на корню задушить растущее стремление евреев переехать на свою родину. Летом 1970‑го в Ленинграде было сфабриковано знаменитое «самолетное дело», после чего в целом ряде городов были проведены аресты и судебные процессы. Но именно в это время в странах Запада развернулось широкое движение в защиту советских евреев, что и заставило советские власти уступить.

Напуганные растущим движением за выезд власти стали проводить селективную политику, одним давались разрешения, другим отказывали в выезде, ссылаясь, как правило, на «секретность». Использовались и такие аргументы, как «государственные соображения», которые можно было использовать для отказа любому, кто обращался в ОВИР. В 1971–72 годах в Москве уже накопилась большая группа отказников. Среди них было много высококвалифицированных специалистов, представителей творческой интеллигенции — словом, весьма активной мыслящей массы людей, не готовых сидеть сложа руки. Важным элементом борьбы отказников было привлечение внимания общественного мнения на Западе к проблеме выезда евреев в Израиль.

В конце ноября 1972‑го группа отказников задумала провести публичную голодовку. Для этого был выбран Центральный телеграф, единственное место в центре столицы, открытое для публики все 24 часа в сутки, что делало его идеальным для подобных акций протеста. Около двадцати человек — научные работники, писатели, художники, врачи, преподаватели — уселись за большим длинным столом, где посетители писали письма и телеграммы. Со стороны было непросто догадаться, что здесь происходит, и поначалу «голодовщики» не привлекали к себе большого внимания. Вскоре, однако, о событии начали вещать «вражеские голоса», и на Центральный телеграф потянулись любопытствующие. «Искусствоведы в штатском» — люди КГБ — внимательно наблюдали за происходящим с первых же минут. Я, тогда начинающий отказник, не участвовал в голодовке, но, как и другие активисты, проводил много времени на Телеграфе.

Публичная голодовка еврейских интеллектуалов в нескольких сотнях метров от Кремля быстро стала одной из главных международных новостей. Власти явно были в замешательстве, и этим, видимо, можно объяснить, что поначалу к столь откровенным нарушителям «общественного порядка» не применяли силовых мер, но пытались убедить мирно разойтись по домам. Убедившись в стойкости и принципиальности евреев, власти прибегли к радикальному средству. Очистили от них Телеграф, а родственникам сообщили, что по Указу о «мелком хулиганстве» они осуждены на пятнадцать суток ареста.

Утром следующего дня шесть других евреев явились в тот же зал Центрального телеграфа. Мы отправили телеграмму на имя Брежнева, что объявляем голодовку протеста и требуем освобождения евреев, арестованных здесь ранее. Мы намеренно расположились в стороне, показывая, что не намерены мешать нормальной работе учреждения. Уже через пару часов большая группа милиционеров прибыла на место события и нас — по два‑три милиционера на каждого — вывели из зала. Во дворе ждал автобус, на котором нас перевезли в одно из районных отделений милиции. Нам довелось провести ночь в грязной каталажке, абсолютно лишенной каких‑либо атрибутов, необходимых для сна. Наутро поочередно, одного за другим «судили», и каждый получал по пятнадцать суток за мелкое хулиганство. И вот нас уже везут в тюремном «воронке». Куда — неизвестно.

В Хануку мы отмечаем важнейшее событие нашей истории — победу «слабых и малочисленных» евреев над «сильными и многочисленными» врагами. В те времена, почти двадцать два века назад, врагом евреев была огромная греко‑сирийская империя, где правил царь Антиох Эпифан из династии Селевкидов, потомок Александра Македонского. Он проводил политику насильственной эллинизации, запрещая евреям жить по законам Торы. Героическое восстание Маккавеев спасло еврейский народ от тотальной ассимиляции в языческую культуру. Восстание Маккавеев имело и важнейший общечеловеческий смысл — они спасли монотеизм и морально‑этические ценности Библии не только для своего народа, но и для всей будущей иудеохристианской цивилизации западного мира.

Коммунистические вожди СССР проводили в отношении евреев ту же политику древних диктаторов — насильственную ассимиляцию. И теми же, по существу, методами. Евреев СССР лишали самых основ духовной культуры: Библии, родного языка и истории. Была разрушена вся структура еврейской национальной жизни. Те, кто пережил нацистский Холокост, оказались в ситуации национально‑культурного геноцида в стране, которую считали своей и которую защищали в смертельной войне с фашизмом. Нашлись те, кто начал, задолго до Шестидневной войны, искать альтернативу — выезд в Израиль. После 1967 года началось нараставшее с каждым годом национальное пробуждение советского еврейства. Солидарность участников движения, наряду с верой в цели своей борьбы, были главной силой нашего противостояния властям.

Мы в тюрьме. Пока неизвестно в какой. Когда группой шли по длинному мрачному коридору, встречные зеки информировали: «Матроска». То была знаменитая московская тюрьма «Матросская Тишина». У одной из камер нас остановили, заскрежетал ключ в замке, и мы вошли в камеру. Там уже сидели два зека, и когда мы их разглядели, то пришли в настоящий восторг: это были наши ребята, те, кого забрали днем раньше на Центральном телеграфе. И их осудили на пятнадцать суток, а всего в трех соседствующих камерах было двадцать три наших человека. Мы радовались, что предстоящие пятнадцать суток не будем одиноки, и немедленно приступили к установлению контактов по «тюремному телеграфу» с соседями. Пусть несвободные, но мы были вместе, и это предвещало, что скучно не будет.

Условия содержания «суточников» весьма суровы. В отличие от основного контингента уголовников, нам не полагалось ни одеяла, ни матраца. Только через несколько дней настойчивых требований тюремщики принесли в камеру деревянные доски, которые мы уложили на голые металлические нары. В камере было холодно, но одеял нам не полагалось, и по ночам мы кутались в свои пальто или куртки. Но неудобства тюремного быта отступали перед отрадным фактом — мы вместе, и у нас много интересных общих дел. Одно из них — иврит, в нашей компании большинство составляли преподаватели иврита. В камере сразу же возник настоящий семинар, своеобразный институт усовершенствования преподавателей иврита, где менее продвинутые изучали под руководством более опытных структуры глагольных форм, модели построения существительных и много других тонкостей языка. Такой было бы непросто организовать на воле, где люди вечно заняты и никогда нет минуты свободного времени… Не говоря уже о внимании КГБ к подобным «антисоветским сборищам». В московской следственной тюрьме этот семинар продуктивно работал на протяжении всех двух недель нашего заточения.

Время в камере бежало быстро. Мы разучивали и пели израильские песни, слушали импровизированные лекции. Каждый рассказывал, что знал и как мог, но все привлекало общий интерес и часто возникали острые дискуссии. В нашей компании оказался и народный умелец, инженер, у которого были золотые руки. Валерий Крижак умудрялся «из ничего» делать удивительные вещи. В частности, изготовил полный комплект шахматных фигур из тюремной пайки: замачивал хлебную мякоть, и после специальной обработки она превращалась в клейкую массу, из которой Валера лепил весьма изящные фигурки. На грубых досках тюремного стола мы расчертили шахматную доску, и в камере каждый день проходили шахматные турниры. Это произведение тюремного творчества Валеры было столь высокого уровня, что мы серьезно обсуждали, что подарим по освобождении эти шахматы чемпиону мира, знаменитому Бобби Фишеру.

На время нашей отсидки пришелся большой «праздник» — 5 декабря, День советской Конституции, в которой были записаны многие права граждан, в том числе и право на проведение демонстраций. В свете этого сам факт нашего пребывания в тюрьме был символичным, и мы отметили этот день, как и полагалось «политическим». Когда утром к камере подкатила тележка с баландой и открылась «кормушка», все дружно закричали: «Голодаем!», «Требуем права на выезд в Израиль!» Мы написали заявления в Верховный Совет СССР с протестом против ареста и требованиями национальных прав советским евреям.

Не успели мы «отпраздновать» День Конституции, как приблизился новый праздник. Этот праздник мы действительно должны были отметить по‑настоящему. Ханука! Мы были преисполнены гордостью от своей принадлежности к потомкам древних еврейских героев.

Вместе с тем мы грустили, лишенные возможности по‑настоящему отпраздновать замечательный праздник. Ханука — это праздник Света, и по традиции в еврейских домах зажигаются свечи в честь «великого чуда, которое произошло там в те дни»: в Иерусалимском храме в течение восьми дней горел свет. Нам в тюремной камере никакого Света Хануки, увы, не светило… Правда, наш народный умелец как мог, старался порадовать нас и в эти праздничные дни. Из того же хлеба он изготовил дрейдл, ханукальный волчок, которым так любят развлекаться на Хануку дети. На четырех его гранях он выгравировал, как и положено, четыре ивритских буквы, начинающих слова традиционной ханукальной фразы нес гадоль хая шам, «чудо великое было там».

В самый день Хануки Валера с утра вдруг почувствовал себя плохо. Жаловался на боли в животе, стонал. К вечеру совсем занемог, просил позвать доктора. Мы стали стучать в дверь, кричать. Кормушка открылась, просунулась голова охранника, который спросил: «Че тебе?» Валера со стоном проговорил:

— Ой, плохо мне! Врача скорей позови!..

Через несколько минут в камеру явился тюремный доктор в белом халате. Валера продолжал стонать.

— Доктор! Помогите! Замучил меня геморрой… свечи… пожалуйста… дайте…

Через десять минут в камеру передали геморроидальную свечку.

Остальное, как говорится, было делом техники. Спички в камере полагались наравне с махоркой. Свечку мы растопили в алюминиевой ложке. Из ниток, которые надергали из тряпок, скрутили фитиль, и Валера своими умелыми руками слепил из парафина геморроидальной свечи настоящую свечу с фитилем.

В тот вечер праздника Хануки 1972 года (в 5732 год от Сотворения мира) в камере «Матросской Тишины» случилось еще одно ханукальное чудо — зажегся Свет Хануки. «Свеча горела на столе… Свеча горела». Как у всех евреев во всем мире.

Мы, восемь евреев, стояли вокруг стола, читали по памяти слова ханукальных благословений:

Эти свечи мы зажигаем в память о чуде, которое Ты явил предкам нашим, в память об избавлении, которое Ты сделал для наших отцов в те дни, в это время, посредством храбрых служителей твоих — Маккавеев.

Благословен Господь, за то, что мы достигли, досуществовали и дожили до этих дней.

Благословен Господь, который сделал чудеса нашим отцам в те дни, в это время.

Наша свеча горела недолго. Может быть, полчаса. Но мы долго не расходились по нарам в ту ночь. Запертые в тюремной камере, мы переживали высокие чувства сопричастности героическим предкам, с особым чувством осознавая, что и сейчас, как «в те дни, в это время», мы живем в судьбоносное время, когда решается судьба нашего народа.

С того праздника прошло много лет. Я много раз отмечал Хануку в торжественной обстановке, с красивыми ханукальными подсвечниками, с вкусной праздничной трапезой… Но самой памятной для меня остается та Ханука, отпразднованная более тридцати лет назад в московской тюрьме «Матросская Тишина».

Книгу воспоминаний Иосифа Бегуна «Скрепляя связь времен…» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»