Материал любезно предоставлен Tablet

Писательница отправилась в путь, чтобы разузнать о родне своего отца, — и вышла на отца психоанализа

Вопрос, сложнее которого нет, — «что значит имя», — занимал евреев задолго до того, как в Вероне им задались себе на беду мальчик и девочка, охваченные роковой страстью. Аврам должен стать Авраамом — иначе ему не быть прародителем народа; Яаков схватывается врукопашную с ангелом и получает имя Израиль. Для евреев имя — не идентичность, а судьба. 

Мишель Хальберштадт энергично кивает. Нельзя сказать, чтобы она была недовольна своим именем: оно безупречно старинное, благозвучное, галльское. Загвоздка в фамилии. Она никогда в жизни не встречала однофамильцев. А после смерти отца забеспокоилась: а что, если она — последняя из всех Хальберштадтов на свете?  

«Нежданно-негаданно мы с сестрой осиротели, — говорит она, — и до меня дошло: кто теперь будет носить это имя? Никто. В некотором роде его ношу я, но не станет меня — не станет имени». 

Это дополнительно осложнило ее отношения с собственной фамилией. «Хальберштадт», как всегда казалось Мишель, «режет слух». От такой фамилии «в быту хлопот не оберешься. «Как-как? Аль-бершт..?» «Как это пишется?..» «Так вы не местная?..»» 

Возможно, неудобная фамилия осталась бы лишь поводом для досады, для размышлений на досуге, а Хальберштадт В кино она работает под фамилией своего мужа, Петена. Здесь и далее примеч. перев. (она в числе известнейших французских писателей и кинопродюсеров, в ее послужном списке — фильмы Паоло Соррентино, Атома Эгояна и других современных мастеров) — человек очень занятой. Но ее отец за несколько дней до кончины, когда его память уже слабела, счел своим долгом спасти родных из мглы забвения. Он показал дочери портрет своей матери — ее звали Фейге, и он считал, что Мишель похожа на нее. И это был призыв отправиться в путь, на розыски Хальберштадтов.

Мишель скрепя сердце повиновалась. Собрав по крупицам то немногое, что знала о родне отца, она поехала в Гамбург, искать следы, хотя ее и не покидало чувство, что затея дурацкая. 

«Сижу в гостиничном номере, — рассказывала она, — делаю заметки в компьютере, а сама думаю: «Зачем я трачу деньги? Все равно ничего толкового из этого не выйдет — только тешу свое самолюбие»». 

В детективных романах именно на этом этапе должен появиться основной подозреваемый, который сдвинет сюжет с мертвой точки. И Хальберштадт вскоре отыскала такого персонажа — еврейского невролога из Австрии, известного во всем мире. Его звали Зигмунд Фрейд. 

Оказалось, у «отца психоанализа» была дочь Софи, и она вышла замуж в Гамбурге за молодого фотографа, которого звали Макс Хальберштадт, и тот приходился отцу Мишель двоюродным братом. Именно Макс сделал знаменитый снимок: «герр доктор», многозначительно зажав в пальцах сигару, смотрит в объектив насмешливо, не без недоброго предчувствия. Когда всплыл Фрейд, Хальберштадт поняла: книга будет.   

Книгу, которую она написала, — Néе Quelque Part («Рожденный где-то») — пока можно прочесть только по-французски. Это повествование, увидевшее свет во Франции в 2021 году, на редкость многогранно: тут и захватывающее расследование происхождения фамилии и семьи, и любовно написанные биографии как людей знаменитых, так и тех, кто остался в безвестности, и блистательные размышления о том, каких усилий стоило не оставаться посторонним там или сям, — об этой вечно терзающей евреев, народ вечных чужаков, тревоге. 

И посреди всего этого — Фрейд, каким вы его еще никогда не видели. Когда в историю семьи, над которой она работала, как бы невзначай вошел великий человек, Хальберштадт разом и обрадовалась, и опешила. 

Ее мать боготворила Фрейда. Мишель росла, читая его труды, и вынесла из них впечатление, что он всецело и безоговорочно посвящал себя работе. А теперь она подумала: Фрейд, с которым ей вскоре предстоит встретиться, Фрейд с фотографий в семейном кругу, вдруг окажется чудовищем — жестоким, властным самодуром. 

Но в письмах, которые она раскопала в ходе расследования, — переписке Макса с его знаменитым тестем, — Фрейд предстал совершенно иным. 

«Фрейд демонстрирует сердечность, шутит, всегда остается самим собой и ни за кого другого себя не выдает, — замечает Хальберштадт. — Он такой, какой есть, и знает, что с этим сопряжены могущество, знания, деньги и возможности, и он может все это дать окружающим.  Но когда он дает советы тем, кого любит, — это так сердечно и искренне, несказанно трогательно. Перед нами самый обычный папа и дедушка — просто так вышло, что он еще и Фрейд».

Воодушевленная нежданной и приятной вестью из прошлого, Хальберштадт продолжила поиски. Побывала в Южной Африке, где оказался Макс после трагической смерти Софи, ушедшей в 1920 году от гриппа. Посетила место рождения отца — маленький польский городок, пытающийся преодолеть свое тяжелое прошлое. Вникла в историю Палестины тех времен, когда израильского государства еще не было: еще одно место, где останавливались ее родные в своих нескончаемых странствиях: в Палестине какое-то время прожили и отец Мишель, и Макс. Лучше все-таки сохранить интригу и не вдаваться в подробности расследования Хальберштадт: они ждут читателей, желающих отправиться в путь вместе с нею.  

Но когда путь ее был пройден и книга дописана, Хальберштадт, по ее словам, ощутила странную, неведомую ей прежде умиротворенность.  

«Завершить книгу было все равно что установить надгробие на могиле отца, — говорит она. — Я пришла к нему на могилу и сказала: «Смотри, я рассказала твою историю, и, думаю, ты будешь этим гордиться. Ты заслужил свое место в ветвях генеалогического древа нашей семьи»».

Между тем в семье Хальберштадт далеко не все еще было очевидно. Отец Мишель выжил в Холокосте и очень редко говорил о том, кем был до того.

«Ему не хотелось причинять мне боль рассказами о прошлом, — говорит она. — Он хотел, чтобы я смотрела лишь в будущее. Но приходит время, когда тебе просто необходимо узнать побольше». 

Это чувство, говорит она, это некий зуд, еле уловимое, но неизменное беспокойство оттого, что никогда доподлинно не знаешь, где твои истоки, — вот что побудило ее расследовать историю своей фамилии. Причислять себя к Хальберштадтам казалось самозванством, потому что Мишель понятия не имела, кто такие Хальберштадты, кем они были до того, как их мир растоптали гитлеровские головорезы. 

«Мой муж католик, — говорит она, — он происходит из семьи французских буржуа. У него были прадеды, прабабки и дома, он знает свою родословную. У него стояла мебель, унаследованная от нескольких поколений. А я пришла в нашу квартиру с тремя чемоданами. Вот что значит быть евреем. Идешь по жизни налегке. Твоя весомость — внутри, не вовне». 

Быть одним из Хальберштадтов — понимаем мы, читая книгу, — значит нести с собой весомость (семьи, религии, традиций, истории, общей судьбы) всюду, где бы ты ни оказался. 

«Все они родились здесь, — пишет Мишель, — в Хальберштадте, городе в Восточной Германии, который евреи когда-то называли своим домом». 

Потом они бежали оттуда, но бегство не смогло их изменить. Даже вдалеке от Хальберштадта они оставались Хальберштадтами, потому что были теми, кто они есть, не благодаря земле под ногами, а благодаря своим душам.  

Потому-то, заверяет Хальберштадт, хоть ее книга и рассказывает о трудностях выживания и утратах, она не печальна. Отнюдь нет, это извечное и чисто еврейское напоминание: да, исторически мы чужаки, но это лишь означает, что, где бы мы ни оказались, мы повсюду дома.   

«Я хочу, чтобы читатель почувствовал: мы нигде не чужаки, — говорит Хальберштадт. — Мы всегда не чужаки. Мы в любом случае не чужаки на земле, на которой живем. Остается лишь научиться, как не быть чужаками». 

Оригинальная публикация: Sophie, Max, and Freud