Где даже смерть любимыми стихами
Сквозь полотенца говорит.

Смерть как повод для чтения.

Нынче многие, я в том числе, достали с полки книги стихов Олега Юрьева, чтобы перечитать их.

Потому что Олег Юрьев умер в ночь с 5 на 6 июля.

Русская литература обязана Олегу Юрьеву столь многим, что ей (в отличие от нас) горевать не о чем. Написанное им не было, а есть и будет. Будет прочитано новыми читателями в первый раз. Будет перечитано теми, кто читал. Мы будем меняться, и значит, стихи и проза Олега будут меняться — и в этом, самом прямом смысле слова Олег Юрьев не «был», а «есть и будет» в русской литературе, как есть в ней все великие поэты и писатели.

Некролог — не критическая статья, некролог, написанный другом, — тем более.

Вот несколько слов на скорую, трясущуюся от горя руку.

Прозаик, переводчик, эссеист, драматург Олег Юрьев, профессиональный литератор очень высокого класса, существенно обогативший русскую словесность, был все‑таки в первую очередь великим поэтом. Поэт Юрьев нечто необратимо поменял в составе русской поэзии. Если в будущем некий русский поэт напишет стихи, на которых никак не скажется поэзия Юрьева, то квалифицированный читатель отметит: «Вот стихи, на которых никак не сказалась поэзия Юрьева». И это будет их — этих еще не написанных стихов — свойством.

Олег Юрьев — он сам это подчеркивал много раз — писал стихи, чтобы узнать, «о чем они». Каждое его стихотворение было эманацией всего его «культурного тела», каждое говорило о главном и вечном, исходя из эмпирики наличного бытия, которое всегда присутствовало в стихах как данность. Этой данности принадлежали и 1959 год рождения, и Ленинград, в котором он родился, и русский язык, и собственное еврейство. Все — и место, и время, и действие, и происхождение — доставшееся ему (как и каждому из нас) случайно, он превращал в неслучайное, в единственно возможное, в обязательное. Для Олега Юрьева его еврейство было не отвлеченной идеей, религией или идеологией, а формой собственного носа и скептическим, близоруким прищуром собственных глаз. Уж такой он был человек, и поэт такой. Самосознающий.

Я уже много лет читаю роман Олега Юрьева «Полуостров Жидятин» со своими студентами на курсе «Еврейская литература на русском языке». Этот роман — сильно увеличивающий и приближающий как зеркало большой кривизны, как близорукие очки Олега с большими диоптриями, один из лучших о нас, о русских евреях, о петербургских евреях.

Самое страшное слово в любом некрологе — самое в нем частотное: «был».

Что это значит? Перестал писать. И читать перестал. Его талант страстного и пристрастного читателя был не меньше писательского. Я за несколько дней до смерти Олега прочитал новую книгу его не столько критических, сколько читательских статей. Читал, и восхищался, и не соглашался, и сердился, и радовался.

О потере для близких и друзей — я в их числе — промолчу. Тут все, как обычно. В груди давно знакомое ощущение выбитого окна, и ночной сквозняк дует из пустоты, и нечем заткнуть дыру…