Казимеж Мочарский
Разговоры с палачом
Перевод с польского И. Адельгейм. М.: Новое издательство, 2017. — 380 с.

Эта книга не очень‑то вписывается в мифологему. В мифологеме всё ясно: есть наши — беззаветный героизм, преодоление и победа, есть враги — бесноватые, истеричные, в финале сломленные и деморализованные. А тут кто наши? Мы же учили когда‑то и в кино смотрели, что Польшу освобождала Армия людова — коммунисты, а была там еще Армия крайова — ну, это правые, буржуазные, тоже против Гитлера, но они не наши. Книга же вот о чем: офицер Армии крайовой Казимеж Мочарский оказывается в тюремной камере с группенфюрером СС Юргеном Штропом, организатором уничтожения Варшавского гетто, автором победной формулы «Варшавского гетто больше не существует», — и два зэка беседуют. Вернее, Штроп детально рассказывает о своей карьере, Мочарский больше спрашивает, третий заключенный, полицейский чин Шильке, своим молчаливым или ехидным участием не дает Штропу зарапортоваться. Мочарский пытается понять или хотя бы показать, как вроде бы здоровый на голову (и даже наделенный административными способностями) человек европейской культуры, из обычной семьи, ходивший в школу и церковь, обыватель, становится гордым собой организатором массовых убийств.

Совместное заключение не слишком располагало к проявлениям ненависти. Тем более что и Штропу, и Мочарскому грозили смертные приговоры. Штропа повесили, Мочарского помиловали, но сообщать ему об этом не спешили, и еще несколько месяцев он провел в камере смертников. Между тем Мочарский, например, мерз по ночам больше сокамерников и потому ложился на сенник на полу в центре, а с двух сторон его согревали два эсэсовца, Штроп и Шильке. Его враги, недавно военные, а ныне — идеологические, с которыми он воевал, хотя и не в одном строю с нынешними хозяевами страны и тюремщиками.

В тюрьме Мочарский не мог записывать. На свободе он восстановил рассказы Штропа, сверяя по доступным источникам и документам.

Итак, рассказывает Юрген Штроп. Мы видим его юным бюргером, солдатом, молодоженом, участником парадов и совещаний, исполнителем и организатором полицейских, промышленных и военных акций. Мы видим жизнь, войну, трагедию народов его, Штропа, глазами. И всегда в подтексте — ну и что в нем особенного? Откуда это преклонение перед Гитлером и Гиммлером, судя по всему, искреннее? Эта вера в «арийскую теорию» — даже виски приглаживает, чтобы скрыть «широколобость» и соответствовать арийскому стандарту. Эта, тоже искренняя, вера, что всё зло — от евреев, масонов и коммунистов. Штроп даже озадачен горячностью, с которой собеседник (из уважения к нему Штроп даже именует поляков арийцами) защищает евреев. Собственную память и опыт Штроп старательно подправил под мантру о евреях‑врагах, заставив себя не думать о знакомых ему евреях, а с одним он вместе воевал в Первую мировую, и тот был ну уж такой немец‑немец, весь из себя патриот, — забыть! Евреи не способны к человеческим чувствам! В гетто они героически воевали — свести к формуле «боевики сопротивлялись изо всех сил»! Мочарский и Шильке даже ловили Штропа на преуменьшении собственных потерь. Штроп, self‑made nazi, заставил себя верить в то, во что следовало, и не думать, о чем не следовало. Дисциплина, восторг перед торжественными шествиями, высокими званиями и четкими формулами, здоровый карьеризм плюс снисходительно‑презрительное отношение к книжному «хламу». Любил природу, любил лошадей. По утрам гарцевал верхом в варшавском парке Лазенки. Кстати, там едва не состоялась роковая встреча: Мочарский как‑то обследовал парк для организации покушения, но от идеи пришлось отказаться: Штропа охраняли хорошо и дисциплинированно, Мочарский видел его лишь издали. И опять же о дисциплине. Заключенный Штроп, как генерал, получал двойную порцию еды, и ему не приходило в голову поделиться — всё по инструкции. Когда же Мочарскому удалось получить из соседней камеры сигареты на всех, Штроп едва не потерял самообладание — нарушение распорядка! Ну и этика сюда же — Штроп методично и хвастливо рассказывал, как руководил уничтожением тысяч людей, но почти вышел из себя, когда Мочарский упомянул о мародерстве и взяточничестве гитлеровских функционеров: «Клевета! Офицеры СС не брали взяток!» Что ж, организаторы сопротивления в Варшавском гетто могли бы возразить. Но возразить было некому.

Кстати, о том, чего в книге нет. Речь уже шла о мифологемах: они есть у всех — у русских, евреев, немцев (все, оказывается, ненавидели фашизм и участвовали в заговоре против Гитлера), поляков. Польская мифологема предполагает, в числе прочего, что поляки спасали и поддерживали евреев. Это не во всем верно, но не во всем и неверно. В гетто были бойцы, получавшие от Армии крайовой оружие и боевые награды, то есть их можно считать подразделением АК. Но, и Мочарский об этом упоминает, в гетто существовала масса направлений и политических ориентаций. Мы знаем, хотя и не из этой книги, что там были коммунисты, сталинисты и антисталинисты, левые и правые сионисты, бундовцы и т. д., и они не могли договориться, возлагать ли надежды на Сталина, укреплять ли связи с польским Сопротивлением или надеяться только на себя. Ожесточенные обсуждения с хватанием за пистолеты — и в результате неготовность к совместной с поляками борьбе была следствием проблем с обеих сторон, еврейской и польской.

Но мы читаем книгу не ради того, чего в ней нет, а ради того, что в ней есть. Читатель так или иначе спросит себя: что общего и различного у меня — с ним? Я не такой, как он, — может быть, это дело случайности или удачи? Во всяком случае, хорошо, что книга, подводящая к таким вопросам, теперь есть и на русском.