Многие сцены призваны остаться в памяти символом еврейской парадоксальности: одновременно происходящие в городе погром и пасхальный седер, или то, как убежденный атеист, выросший в религиозной традиции, громит религиозную косность и ограниченность, но в час молитвы он, как самый старший и самый сведущий в религиозных вопросах, облачается в соответствующее одеяние и исполняет обязанности кантора, а закончив, продолжает с прерванного на полуслове места свою обличительную речь, клеймящую религиозное мракобесие.

Не только переводчики и текстологи, но и лингвисты найдут, что Словарь отвечает их нуждам в большей степени, чем его почтенные предшественники. Он снабжен приложениями, где словник сгруппирован по частям речи и для частотных слов указывает частотность употребления данного слова в Библии, для различных корней — в каких биньянах (породах) реализован глагол с данным корнем, какие мишкали (словообразовательные модели) характерны для библейского иврита и т. п.

Всегда как‑то оставалось в подтексте, что еврейская наука — это не то, что делают ученые для ученых, а то, что делают евреи для евреев. И вот — «Евреи», очередной том в серии «Народы и культуры», наряду с томами о русских, украинцах, белорусах, татарах, калмыках, народах Дагестана и многих других. Серия академическая, основное внимание уделено этнографическому подходу, но и историки, филологи, искусствоведы, демографы присутствуют среди авторов.

Еще в XX веке историки и критики сетовали на Иммануэля, писавшего дерзкие любовные истории и издевательские насмешки — о ужас! — на святом языке пророков и псалмопевцев. На том языке, замечу, на котором никто не говорил, и ни для кого он не был родным. Но сейчас ситуация иная, и Иммануэль из «запрещенного» поэта превратился в автора, которого стыдно не знать.

Офицер Армии крайовой Казимеж Мочарский оказывается в тюремной камере с группенфюрером СС Юргеном Штропом, организатором уничтожения Варшавского гетто, автором победной формулы «Варшавского гетто больше не существует», — и два зэка беседуют. Вернее, Штроп детально рассказывает о своей карьере, Мочарский больше спрашивает, третий заключенный, полицейский чин Шильке, своим молчаливым или ехидным участием не дает Штропу зарапортоваться.

Познакомившись с книгой Франсин Проуз, мы понимаем: то, что мы считали пройденным материалом, в действительности сложнее, чем казалось; то, что мы, по выражению Синтии Озик в эссе «Кому принадлежит Анна Франк?», принимали за знание, «варясь в соку собственной наивности», оказывается набором мнений и убеждений, часто навязанных нам.