Ночь на 16 июня. В Бат‑Яме, рядом с детским мячиком — воронка. Уцелевший плюшевый медведь лежит в стекле и пыли, будто ждет, что ребенок за ним вернется.

А он не вернется.

В эту ночь Иран выпустил баллистические ракеты по Израилю — не по базам, не по позициям ЦАХАЛа, не по военным объектам, а по жилым кварталам. По спальням. По лестничным пролетам. По детским кроваткам.

«Вчера вечером они снова стреляли по Хайфе. Погибли четыре женщины (погибли в городе Тамре. — Ред.). А вы спрашиваете, зачем нужна операция?» — говорит один из израильских офицеров.

Он не повышает голоса, не жалуется. Он просто сообщает факты, как врач — диагноз.

Разница между Израилем и Ираном не в количестве ракет. Разница — в цели.

Израиль бьет по объектам, где производят уран, ракеты, системы наведения, дроны. Иран — по людям.

Израиль атакует склады с твердотопливными ракетами Shahed Haj Qassem, которые готовят под ядерный заряд. А Иран запускает эти ракеты в Петах‑Тикву, чтобы попасть в дом, где ребенок спит под флагом с оливковой ветвью.

Израиль уничтожает центрифуги в Натанзе, потому что знает: через месяц‑два они будут обогащать уран до 90%. Иран в ответ целится в окна, больницы, автобусные остановки, детские площадки.

Это не взаимные удары, а война света с тьмой. Не симметрия, а трагедия, в которой одна сторона соблюдает Женевскую конвенцию, а другая целится в утреннюю молитву и обеденный перерыв.

В Иране создают ракеты, чтобы однажды сбросить их с целью уничтожить. Их цель — стереть. Их стратегическая задача — очистить землю от евреев.

У Израиля цель другая: не дать стереть себя. Операция «Восстающий лев» началась не потому, что Израиль жаждет войны, а потому что он не может допустить ее со стороны тех, кто на деле давно ее ведет, но делает вид, что это не агрессия, а политика.

Одна из иранских ракет упала рядом с автобусом. Взорвалась в воздухе, но ударной волны хватило, чтобы разрушить здание. Люди выжили чудом. В ту же минуту другая ракета поразила целый блок дома в Рамат‑Гане. И там чуда не случилось.

В этой войне нет места для фраз типа «обе стороны должны сдерживаться». Одна сторона делает все, чтобы защитить своих граждан, и не может не отвечать. Другая делает все, чтобы убивать, и ей достаточно тишины международных организаций.

И все же это не только о ракетах, это о мире. Потому что даже если бы не было ядерной программы в Фордо, если бы не было трех тысяч иранских ракет, хватило бы одного мертвого ребенка. Ради него — против его участи — Израиль обязан был подняться.

«Мы не ищем перемирия. Мы ищем конца», — сказал президент США.

Это будет не конец войны, а конец страха. Конец права убивать за веру. Конец лицемерной нейтральности, за которой больше не стоит гуманизм, ибо она покрывает убийства.

Если одна армия целится в склады, а другая в людей, то это не конфликт, а испытание человечности. И если Израиль останавливает руку, занесенную над Хайфой, Беэр‑Шевой, Бат‑Ямом, — он делает это за всех, кто еще верит, что есть различие между больницей — и военной базой, между ребенком — и центрифугой, между добром и злом.

Это различие и спасает мир.