205 лет назад умер государственный деятель и поэт Гавриил Державин

Старик Державин евреев заметил. Но, в гроб сходя, не благословил…

Как же не заметить евреев, когда после трех разделов Речи Посполитой вместе с обширными землями Россия приобрела столько странных на вид, нищих подданных какой-то другой, непонятной веры!

В новом крае сразу случились неприятности. Самая заметная пришлась на долю нового царя Павла Первого в 1799 году: в местечке Сенно, близ Шклова, где, по слухам, местные евреи убили, как обычно, христианку — на свою пасху.

В связи с этим хозяин Шклова отставной генерал-лейтенант Зорич, и без того «теснивший притеснения», жестоко наказал всех, на кого православные указывали пальцем: подвергал евреев телесным наказаниям, приказывал своим подчиненным колотить их, лишал имущества, взимал всяческие поборы, «оставив без платежа один только воздух». Труп убитой нашли в стороне от дороги, возле корчмы. Что самое странное — бескровный. Никто не подумал, что мертвое тело убийца просто перетащил в другое место. У покойной были разрезаны глаза, зияли раны на руке, колотые шилом. Сразу было признано, что раз на убитой «раны не от зверя, не от птиц», то это проделки иудеев — сказывают, что кровь христианки была нужна местным евреям на их праздник! Крещеный еврей Святослав Костинский, немного помнивший с детства древнееврейский язык, перевел на русский несколько абзацев из книги «Шултан Арух» и, отводя пугливые глаза, собственной рукой написал, что там будто бы стоит: «Только кровь человеческая, которая потребляется для нашей пользы». И что в этой же книге сказано: «Не имей дружбы с христианами для того, чтобы не узнали они о разлитии крови». А в «польской книге» сказано, что «евреи кладут в свою могилу кровь христианскую и на прочее употребляется»…

Тогда же самые образованные евреи никак не смогли отыскать в старинной религиозной книге те места, которые испуганный выкрест «нашел» в них.

Император, которому доложили о зверствах, творящихся в Шклове, сделал «рескрипт» сенатору Гавриилу Романовичу Державину побывать на месте и все расследовать самому. Царь рассмотрел жалобы о «самовольных поступках против евреев, в Белорусской губернии обитающих, учиненных от отставного генерала Зорича». Сенатор-поэт, видимо, немного растерялся оттого, что в поручении было сказано, что надо «принимать жалобы на Зорича от евреев», но не сказано — «именно от его подданных».

Державин и его друг генерал-прокурор Обольянинов, естественно, знали, как относилась к отставному генералу покойная императрица Екатерина II — одно время он был ее любимцем. И поэтому сенатор был в растерянности и обратился к Обольянинову за советом. И тот дал его, точный и лукавый. Не говоря, что просьба исходит от царя, он разъяснил: «Единственным предметом отправления Вашего поставили исследование жалоб, приносимых не от евреев (подчеркнуто мною. — А.Р.) на притеснителей Зорича». Самая большая хитрость тонкого царедворца заключалась в употреблении неясного слова «поставили»: он не сослался на царя, будто бы так приказал он, но, может быть, это просто «поставили» обстоятельства дела… Державин, однако, все понял: не надо обижать их общего друга…

После расследования и возвращения из Белоруссии Державин отрапортовал петербургскому другу — дескать, сколько он ни старался, «не нашел таких правильных причин притеснения жидов Зоричем, по ком можно было подвергнуть его не только лишения имения, но и суду». Кто же виноват? Да сами «многочисленные евреи в губернии — единственная из главнейших причин бедствия».

После второго пребывания в Белоруссии, связанного с другим поручением царя — расследованием причин нехватки там хлеба, Державин все-таки честно признавался Обольянинову: «Трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают свой хлеб жидам и оттого терпят недостаток в оном. Власти не могут воспрепятствовать пьянству для того, чтобы от продажи вина весь доход имели владельцы». Однако в пространном отчете императору автор знаменитых поэтических од в честь Екатерины II, которую он восторженно называл Фелицей, не мог так сказать. По-прежнему близкий ко двору, он отлично знал об отношении нынешнего царя к ней и ее фаворитам. По воле самой Екатерины они свергли с престола ее мужа, то есть отца нового царя, а потом и убили. Павел Первый, наверное, охотно отомстил бы каждому из них.

Теперь разное говорят о Павле Первом. Одни — что он намеревался решительно переустроить Русское государство на манер соседнего, Прусского, другие — что он, наоборот, был движим какими-то прогрессивными идеями, но внезапно был задушен подушкой — не без ведома своего сына и наследника, будущего царя Александра Первого.

Павел Первый надеялся, что сенатор Г. Р. Державин, посланный им в Белоруссию, проверит дошедшие до Петербурга отчаянные жалобы евреев на крайную жестокость шкловского начальника отставного генерал-лейтенанта Зорича о «самовольных поступках против евреев, учиненных им», и поручил «отобрать у виновного имение в опеку». Надо сказать, что император отнюдь не питал недружелюбия к новым нехристианским подданным, в том числе религиозной неприязни. Некоторые историки даже считают, что он «внес в разрешение еврейского вопроса много доброжелательности и справедливости».

Сенатор в тот же день получил письмо с дополнительными инструкциями от своего друга генерал-прокурора. В «Post Scriptum» генерал-прокурор писал: «А так как по сведениям не малой причиной истощения в Белоруссии крестьян суть жиды, то Высокая воля есть, чтобы Ваше Превосходительство обратило особливое внимание на промысел их в том». Державин охотно взялся за выполнение царского «рескрипта», но с еще большей настойчивостью — за выполнение наказа своего закулисного наставника.

После возвращения Державин быстро сочинил пространный отчет. Павел Первый отчего-то не поверил почтенному сенатору — тот целиком и полностью оправдывал все действия нелюбимого им приближенного покойной матери. Посланец поддержал действия его людей в Сенно.

В местечке, в котором жили в относительном согласии христиане и евреи, тем временем все успокоилось. Четверо обвиняемых убежало из заключения, их не стали искать. Царь почему-то сразу не поверил в их виновность, они странным образом напоминали сходные дела, которые в других государствах усердно разбирались не раз и всегда приговоры выглядели странно и неубедительно. Поэтому Павел Первый велел навсегда прекратить обвинения евреев в «ритуальных убийствах христиан», хотя поэт-сенатор усиленно и высокопарно призывал самодержца к действиям: «…доколь еврейский народ не оправдается перед Императором в помянутом, ясно доказуемом на них общем противу христиан, злодействе».

В Петербурге злословили, что сенатор, несмотря на тамошний голод, очень славно провел время в отдаленных краях — сидел за пиршественным столом с генералом, подозреваемым в жестокости, вместе с ним вспоминал прошедшие благостные времена и был совершенно готов писать оправдательное донесение в духе привычных для него возвышенных од.

Сказывали, что любопытствующий сенатор, помимо всего прочего, досконально изучил новую для него тему. Хотя и воротил нос от местных евреев, знавался из них кое с кем. Самые образованные раскрыли ему иные свои секреты. Он и вправду с удовольствием общался с некоторыми сообразительными, богатыми — например, с Нотой Хаимовичем Шкловером. Но все-таки больше всех знавался с делопроизводителем генерала Зорича, православным человеком, своим тезкой Гавриилом Стуковым, который наверное знал подноготную всех местных людей и вообще знал о здешнем крае все. Тезка Державина был всегда вместе с ним и следовал за приезжим вельможей неотступно. Гаврила Романович привлек к составлению отчета этого разбитного человека, слугу отставного генерала, а тот за оказанную честь «отстранил неудобных свидетелей».

Вскоре, 16 июня 1800 года, Павел Первый издал новый рескрипт. На этот раз до Санкт-Петербурга дошли сведения о великих бедствиях в той же Белоруссии: «Обнаружился недостаток хлеба» — девятый год неурожай. В новом поручении Державину содержалось задание расследовать причину бедствия («некоторые помещики из безмерного корыстолюбия оставляют своих крестьян без помощи к прокормлению»), но не говорилось ни слова о том, что виновниками голода подозреваются евреи. Тем не менее Обольянинов поспешил дать своему уезжавшему другу Державину инструкции, в которых еще до всякого расследования первым делом обвинялись именно евреи: «А так как по сведениям не малой причиной истощения белорусских крестьян суть жиды, по оборотам их в извлечении из них своей корысти, то Высочайшая воля есть, чтобы Ваше Превосходительство обратили особливое внимание на них». Почему, однако, Павел Первый не сказал об этом самому сенатору? Исследователи говорят, что император вообще не интересовался судьбой новых своих необычных подданных — не проявил по отношению к евреям никакого недоброжелательства, даже нетерпимости к их религии. Современники рассказывали, что перед отъездом из Петербурга все-таки неуверенный Державин, не зная, каких выводов от него ждут, задал своему патрону вопрос:

— Спрашивать только у евреев? 

Обольянинов явно соврал:

— Нет, предлагая отправление Ваше, император повелел изволить, чтобы Ваше Превосходительство поставило исследование жалоб, приносимых от евреев на притеснителей Зорича.

Наверное, генерал-прокурор уже знал о готовящейся печальной судьбе императора и о том, что вскоре сам сенат при новом вседержителе непременно займется разбором еврейского вопроса. Некоторые историки полагают, что Обольянинов, состоявший в тесной дружбе с Державиным, предполагал, что отчет поэта-сенатора может все-таки пригодиться.

Впрочем, может быть, у Г.Р. Державина о новых подданных России весьма отрицательным было собственное мнение. Те же историки подозревают, что сенатор-поэт, пользуясь случаем, вообще мечтал стать «протектором над всеми евреями России».

Державин отбыл во вторую поездку в Белоруссию 19 июня 1800 года, вернулся в середине октября и еще в том же году сочинил пространный отчет — «МНЕНИЕ об отвращении в Белоруссии голода и устройства быта евреев». Но император вовсе не поручал автору исследование «устройства быта евреев»! Вполне можно предположить, что сочиненный сенатором-поэтом высокомерный, скандальный опус с длинным названием был прочитан сначала только Павлом, но тот отнесся к прочитанному совершенно равнодушно. А через год неугодного императора вообще прикончили…

Сочинение же не стало архивом! Вся грамотная Россия прочитала этот труд, и он вызвал определенное общественное мнение. Хотя отчет Державина был отправлен в архив, он стал хорошо известен читающей публике, обсуждался ею.

Сохранились по меньшей мере четыре списка — у М.П. Погодина («с поправками его руки»), у П.П. Пекарского, у директора статистического кабинета А.Ф. Штакельберга, у графа Д.А. Толстого. Подлинник же, хранившийся в архиве Департамента духовных дел иностранных исповеданий, сгорел в 1862 году при пожаре. Но оказалась жива разрушительная идея!

Общество будоражило это непоэтическое произведение восторженного певца покойной императрицы. О нем, неизданном, даже писали — например, в 1855 году в «Москвитянине» со словами: «В последнее время вообще значительно расширилась в печати литература по еврейскому вопросу…» 

Залежавшееся в пыли «Мнение» целиком было напечатано только через 76 лет известным академиком Я. Гротом, автором свода новых правил правописания, которым, естественно, последовала вся образованная Россия. Издание «Мнения…» через два года было еще раз повторено и, как новая грамматика, просуществовавшая до советских времен, стало оказывать еще большее воздействие на всех тех, кто вовсе не знал евреев, что это за люди, или, наоборот, знал близко, но искал оправдания для своей брезгливости к ним. Явившееся на свет залежалое сочинение поэта, благословившего когда-то юного Пушкина в Царском Селе, своим авторитетным именем оказало влияние на всех тех, кто готов был очень просто объяснять все народные бедствия именно «проделками злонамеренного племени врагов Христовых».

В наше время это сочинение выглядит особенно вздорно, но, как это ни удивительно, по-прежнему питает «информацией» самые примитивные антисемитские издания — например, автора новой книги о «еврейской оккупации России». Это — уже про «ельцинскую Россию»! Поэтому будет нелишним оглянуться на то, от чего отвернулся даже русский царь.

Г.Р. Державин не любил не только евреев. Новых подданных России — поляков, хотя и христиан, но католиков, — тоже. Он был убежден, что они «ленивы в работах, непроворны, чужды от всех промыслов и не радетельны в земледелии, не заботятся о будущем, но ищут, как бы прогулять время, и отлынивают от трудов». Думается, и в те времена поляки не были такими. Но это еще не все: «По собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах, пьют, едят, веселятся и отдают жидам за старые долги все то, что они потребуют».

Это самое главное: русский вельможа, сенатор считал, что отдавать свои долги «жидам» не стоит. Именно Державин первым подал мысль, что «вино (водку) внедряет повсеместно и намеренно жид». На самом деле винокурение никогда не принадлежало евреям — владеть таким промыслом евреям было запрещено законами. Эти промыслы были собственностью христианских богачей — пользуясь бесправным положением евреев, владельцы их выгодно сдавали им в аренду заводики, корчмы и шинки.

Удивительно, но убеждение, что винокурение являлось собственностью евреев, что они, производя водку, спаивали народ, прошло нетронутым через два столетия! В наше время, в период горбачевской «перестройки», когда в Советском Союзе бушевала антиалкогольная пропаганда, уже тогда престарелый знаменитый академик медицины (лауреат Ленинской премии!) пристрастие широких слоев населения к употреблению алкоголя объяснял не иначе как… «злонамеренной еврейской проделкой, нацеленной на развращение всего российского народа». Еще строже, чем сам Державин!

Записью обширного выступления именитого академика в восьмидесятые годы XX века засыпали редакции газет, ее передавали из рук в руки, она размножалось в копиях, на него ссылались, на Державина, хотя и робко, спорили с ним в публичных диспутах. По-прежнему бодрый, старый академик гневно выступил по телевидению — в связи со своим почтенным юбилеем. Что бы он сказал теперь, когда страна стала потреблять алкоголя еще гораздо больше, но в торговле совершенно нет евреев, а многие просто уехали в другие края? Академика, который знает все, к сожалению, никто не спросил: а кто спаивает народ теперь?

Г.Р. Державин знал это твердо: «Жиды, ездя по деревням, особливо осенью при собрании жатвы, и, напоив крестьян со всем семейством, сбирают с них долги сии, похищают последнее нужное им пропитание». Певец царских од объяснял голод в тогдашней Белоруссии именно «жидовским промыслом». Но более ранний путешественник, немецкий путешественник начала семнадцатого века Адам Олеарий, задолго до первого раздела Польши в своей знаменитой книге «Путешествие в Московию…», рисуя сходные картины, говорил о пьянстве народа то же самое в то время, когда в России евреев совершенно не было! После военного поражения под Полоцком Иван Грозный велел всех евреев утопить в Двине…

Сенатор Державин советует «жидов-арендаторов тотчас же выгнать и нигде им продажи вина ни ведрами, ни чарками производить не позволять». Он рекомендует царю издать указ, «чтобы жидам долгов своих не платить», а «нарушителей из числа евреев ссылать одних без жен на работу рудокопных заводов». Он приходит в восхищение от «великих российских монархов, кои воспрещали приход и въезд грабителям (то есть евреям. — А. Р.) в пределы Империи».

Далее автор переходит к объяснению, почему евреи ни в какой земле не ужились: «Везде во всех веках за свою взмерчивость (?), свары и злодеяния были иноплеменниками не любимы, презираемы и гонимы». «С одной стороны (они. — А.Р.) называли себя избранными от Б-га, а с другой — неблагодарны, лукавы, неверны и развращенны». Свою мысль Державин подкрепляет давними историческими фактами. Дескать, в 315 году император Константин «запретил употреблять жидов в какие-либо публичные должности». И не напрасно: историки, «изображая евреев всеми гнусными красками, присвояют все мерзости и пороки, какие только ко вреду человеческому выдумать можно». Их укоряют «в корыстолюбии, пронырстве, ласкательстве, обманах и опрометчивости, в доносах, склонности к предательству, смутам и мятежам». Сенатор ставит коренной, но риторический вопрос: «…могут ли жиды, этот опасный народ, быть полезными государству?» И размышляет, «оставлять ли его на поверхности земной…» Уверенный в ответе, вопрошает:

 «Если его не истреблять, то должны ли его терпеть и правительства?»

Не самое ли первое это предложение об «истреблении» целого народа — до тех времен самые непримиримые ненавистники евреев только вешали их, сжигали отдельных представителей «вредоносного племени», но планомерное истребление всего народа «с поверхности земной» началось гораздо позже, в XX веке…

Еще в XIX веке, при увлечении публики явленным миру залежалого сочинения патриарха русской поэзии, заметили его некоторую противоречивость. После перечисления великих каверз, которые принесли тамошней земле евреи, сенатор последними словами характеризует ненавистных ему «жидов»: (они «праздны, хитры, любостяжательны, пронырливы, коварны, злы, сластолюбивы», а также «вонючи, праздны, ленивы, хитры», и вдобавок не имеют «никакого понятия о человеколюбии»). Однако добавляет нечто совершенно противоположное: вместе с тем «жиды умны, проницательны, догадливы, учтивы, услужливы, трезвы, воздержанны, скромны». «Праздные» мужчины-евреи, в том числе дети, по словам автора, все время учатся, но детей «не учат правилам благочестия и честности, поощряют и наставляют в обманах». Что касается евреек-женщин, то, по словам автора, «жены сидят по лавкам и вяжут чулки». Но оказывается, это заслуга православных начальников — губернаторов: так принудил их проводить свободное время граф Чернышев… Еврейские местечки, где с детства учат религиозным премудростям, оказывается, «ничто иное, как гнезда суеверия и ненависти к христианам». С одной стороны, православную Белоруссию, по разъяснению Державина, угнетают все вместе «жиды, обогащающиеся за счет крестьян», но и сами они, оказывается, живут под угнетением — «в крайнем изнурении и нищете». Виноваты в этом, по утверждению всезнающего автора, не кто иные, как… кагалы, то есть еврейские общины. Все деньги, которые они собирают с бедных евреев, будто бы немедленно пересылаются в Палестину — на случай прихода Мессии. Особенно Державин порицает «жидовские херимы» (устные проклятия, которыми обмениваются поссорившиеся еврейки) и утверждает, что это — заклинания, с которыми еще во Франции боролись оба Генриха — III и IV. Эти «херимы» не что иное, как заклинания с помощью «талмудов» — «жиды», ища смерти короля, прокалывали сначала куклы… И еще угнетают евреев, как пишет поэт, «хабрыкадыши». Не иначе, поэт имел в виду «хеврекадыша». Но это всего-навсего… братство для погребения усопших.

«Добрыми подданными», считает Г.Р. Державин, евреи «быть не могут», а «честь у жида ничего не стоит». И намекает царю на еще один, но кардинальный способ, как «пресечь праздность и тунеядство» («большая часть их не имеет своих домов и может переходить с места на место и в другое государство, нося имущество с собой»). Их следует перевести в другую веру с «отменой их древних установлений», с «заменой на образ благоустроенных христианских монархий». Сделать это так просто! Надобно: «издать манифест», а «если кто не похочет, тем дать свободу выдти за границы», то есть просто изгнать из пределов России… Дескать, их, нищих, очень много — они «многочисленны в Белоруссии не по единой непоразмерности с хлебопашцами и совершенно для страны тягостны». Оставшимся «определить особливого протектора», который «представлял бы Его Величество».

Павел Первый должен был при этом сообразить, кто годится для этой должности «протектора»: опытный, решительный государственный муж, который — единственный во всей Империи, кто знает душу этих негодных иноверцев и берет на себя всю ответственность за такое смелое решение. Не называя себя, Державин прозрачно намекал, что именно он годится на эту должность. Выселение лишних государству очень выгодно, потому что «уменьшит их (евреев. — А. Р.) число и облегчит продовольствие коренных обитателей». Вот как простенько решаются трудные для государства проблемы голода и нищеты!

Сенатор сочинил подробнейший план обуздания «жидов». Он почти всегда называл так евреев, хотя и знал, что героиня его прекрасных од, Екатерина II, повелела употреблять более мягкое слово («заменить термин «жид» в официальных документах менее обидным словом «еврей»), хотя немного позже сама же увеличила подать с евреев («вдвое противу положенных с мещан и купцов — христианских Законов разных исповеданий»). Позже она умудрилась сказать красивыми словами несколько оскорбительных слов о евреях — написала собственной рукой одному своему корреспонденту нечто непочтительное, явно «противу» своего собственного повеления: «…собрание жидов, голосящих в синагоге».

Число евреев, оставшихся в пределах России, рекомендовал Державин, надобно подсчитать, точно и правильно, — это во-первых. Во-вторых, непременно «привосокупить им к имени и отчеству русские прозвища». Автор проекта приводит примеры. Начал он с Ноты Хаимовича Шкловера («еврея польского короля, надворного советника»). Того самого, с которым он много общался и внимательно выслушивал его проекты. Тот «представил необходимость доставить множеству праздных людей пропитание заведением разных фабрик и рукоделиев… чтоб переселить на пространные пустопорожние земли» — но, однако, российские. Державин считает, что фамилия этого человека должна быть иной — «Замысловатый». А другого своего собеседника, Лейбу Ицковича, — «Промышленный», Хацкеля Мордуховича — «Дикий», Лазаря Мовшевича — «Деревенский». Старый вельможа учит молодого царя, что каждый еврей должен получить понятную фамилию и чтобы «свое имя помнил и назывался оным». Державину остро не нравилось, что у евреев «множество единообразных имен, едино-именных каких-нибудь Мовшев, Абрамов, Лейбов, Хаимовичей, Лейзеровичей». Будто бы у других народов полное разнообразие имен: например, у немцев — Фриц, Ганс, Герман, у русских — Иван, Петр, Сидор. К тому же «все они одеты в одинакое черное платье». Дескать, это очередная жидовская хитрость: «смешиваются понятия при случае их счета, а особливо по делам исковым и следственным», и поэтому «трудно отыскать их и записать в ревизию». Как будто бы у других народов тогда одевались более разнообразно — немцы, швейцарцы, французы.

Державин предлагал царю завести у еврейских подданных «классы», подобные существующим в остальном государстве, но помельче. У купцов не три, как в остальной России, а четыре: еврейские купцы первой гильдии должны владеть «капиталом» — от 50 рублей до 100, второй гильдии — от 5 рублей до 10…» О подлинности капиталов, однако, «должно судить не по совести жидовской, — наставляет несостояшийся протектор, — а наличными деньгами, золотом и серебром».

Кроме купцов, рекомендовал сенатор завести сословие городских еврейских мещан, а также сельских; остальные должны быть «поселяне и их работники». Сенатор приводил расчеты потребности в численности мещан и купцов, то есть евреев, которым надо дать разрешение жить в Белоруссии. Все прочие, то есть лишние, должны выехать за рубеж. Не дожидаясь, когда предложение утвердит царь, входя в роль протектора, Державин обратился к местным губернаторам с предложением о преодолении — об «освобождении сей губернии от множества евреев».

Сенатор проектировал переустройства всей жизни евреев в России. Но предупреждал: «евреи и еврейки с окончанием реформы ни под каким видом и поводам да не дерзнут употреблять свои услуги христианам и христианкам… ни одной душой не владеть».

Г.Р. Державин призывал царя «подтвердить своим указом запрещение 1727 года (то есть вдовы Петра Первого — ливонки Марты Скавронской, впоследствии названной Екатериной I. — А.Р.), чтобы жиды внутрь России, кроме назначенных для жительства их губернии не селились. Эти пределы назначила другая Екатерина — Великая, считавшаяся прогрессивной и переписывавшаяся с лучшими людьми тогдашней Европы. В 1791 году она и дала этому ограниченному пространству путаное, хитрое название — «черта еврейской оседлости». Державин рекомендовал немного расширить его: Астраханью, Новороссией и несколькими пограничными уездами, — но никуда внутрь страны не пускать… Даже в Сибирь на каторгу — за преступления — «с женами не отправлять жидов». Почему? А «дабы не размноживались и не развращали сердца коренных жителей». Потому что «политики докладывают, что жиды полезны государству купцами быть не могут».

Сенатор рекомендовал императору даже переодеть евреев в другую одежду. И строго следить за соблюдением правил ее ношения: «отличительную одежду и ермолки скинуть», женам купцов первой гильдии можно дозволить носить «шелковые и всякие другие материи», женам еврейских купцов второй гильдии — только шелковые, женам купцов третьей гильдии — платья бумажные, суконные и полотняные, женам купцов четвертого класса и поселянкам — «суконные, сермяжные, толстые холщовые». Евреям, будь на то царская воля, Державин позволял красить ткани в синие цвета, но не допускал делать платья «по жидовскому покрою».

Российский сенатор позаботился и обучении еврейских детей: «позволить обучать детей до 12 лет в школе их религии, преподавать на чистом еврейском языке (то есть на идише, но ни в коем случае на загадочном гебрейском, то есть древнееврейском. Вот, оказывается, откуда взялся запрет советской власти на иврит! — А.Р.), а потом обучать языкам — русскому, немецкому и польскому».

Уверенный в себе и в том, что его непременно услышат, по достоинству оценят государственные меры, которые он предлагает, автор подписался торжественно. Перед фамилией он написал крупно, как лозунг: «ЛЮБИТЕ ВРАГА ВАША, ДОБРО ТВОРИТЕ НЕНАВИДЯЩИМ ВАС сенатор ДЕРЖАВИН». Признанный поэт, самоуверенный вельможа Гавриил Романович Державин думал, что он любит «врага» и что этот «враг» ненавидит Россию! 

* * *

Через некоторое время после убийства Павла Первого, после воцарения Александра Первого, действительно состоялись заседания узкого круга государственных деятелей по выработке «реформы о положении евреев в России», освященной именем «родителя нашего», удушенного царя. На заседаниях комиссии, которые начались 9 ноября 1802 года, признавали, что евреи, как ни странно, вовсе не пользуются правом винокурения: они являются только посредниками, арендаторами владельцев заводов, истинных собственников — помещиков. Было признано, что 60 000 еврейских семей живут в необыкновенной скученности: надо бы в течение трех лет расселить их, разрешить им самим строить фабрики, приобретать земли, которые пустуют. Комитет признал необходимым приобщить евреев к русской жизни — разрешить поступать в школы, гимназии, университеты.

Что и говорить, признавали члены комитета, раньше, когда евреи жили под польским покровительством, они у себя пользовались судебными правами и административно-финансовой автономией.

Заседали целых два года. Сначала, конечно, пригласили первейшего знатока темы — министра юстиции Г.Р. Державина, но вовсе не поддержали советы, изложенные им в «Мнении…». Через некоторое время на заседаниях комиссии что-то произошло. По-видимому, случился спор между старыми деятелями и новыми, прогрессивными: им и «молодыми прогрессистами» — ближайшим советником Александра I Сперанским, а также Чарторыйским, Кочубеем. Самого вероятного претендента на должность еврейского протектора — Державина внезапно выключили… Остались только молодые «либералы», которые уже подробно изучили положение евреев в странах Запада. Много говорили о Наполеоне, давшем во Франции все права евреям, и ничего не сделалось от этого худого, ссылались на Европу с идеей гражданства.

К 1803 году — без обиженного отставкой Державина — выработали положение о евреях в России. Еврейское население России торжествовало! В Санкт-Петербург на заключительное заседание комиссии пригласили представителей всех еврейских обществ России. В «книгу братства» столичной синагоги 15 тамуза 5472 года записали: «В сем году были здесь уполномоченные от евреев всех губерний». «Еврейскую реформу» Александр Первый, к великому торжеству российского еврейства, подписал немного времени спустя — в 1804 году.

…Радость, однако, оказалась явно преждевременной — никаких перемен в положении российских евреев не произошло. Впрочем, как и при Екатерине II, которая когда-то, при самом начале своего царствования, торжественно провозгласила: «всяк по званию и состоянию своему долженствовать пользоваться выгодами и правилами без различия закона (религии. — А.Р.) и народа». И евреи тоже.

Но после реформы 1804 года все-таки остались неизменными прежние правила о запрещении евреям жить вне «черты оседлости», для еврейских детей — обучаться наравне со всеми в народных школах, гимназиях и университетах, остались и все другие ограничения. Александр Первый, издав закон 1804 года, так и не отменил запрещения евреям жить в деревнях и селах. А статья 34 изданного им нового Закона выглядела так: «Никто из евреев, начиная с Генваря 1807 года… ни в какой деревне и селе не может содержать никаких шинков, кабаков и постоялых дворов». Евреям разрешалось только «производство сельтерской воды, сапожной ваксы, водяных чернил», запрещалось содержать лавочки на базарах… Только Николай I отменил «екатерининскую» двойную подать с евреев — она была «компенсирована» усиленным набором детей-евреев в рекруты…

Победил Державин… Его позиции крепко держались еще более ста лет — до 20 марта 1917 года, когда все запреты царских времен специальным декретом разом упразднило Временное правительство. Именем России председатель нового правительства Г.Е. Львов и министр юстиции А.Ф. Керенский во всеуслышание торжественно заявили: «Все ограничения, обусловленные вероисповеданием и национальностью, отменяются».

Кстати, вот что старая энциклопедия биографий рассказывает о страстном защитнике православия и русского народа.

Предок сенатора и поэта был татарский мурза по имени Багрим, он поступил на русскую службу в XV веке. Крещен, один из сыновей — Дмитрий, имел прозвище «Держава», служил в Казани. Женился на Екатерине Бастидион (национальность не указана), дочери любимого камердинера Петра III. Она была кормилицей великого князя, будущего царя Павла Петровича, и матерью будущего сенатора. Став императором, Павел с обидой говорил Обольянинову о своем молочном брате: «Он горяч, да и я. Так мы, пожалуй, опять поссоримся. Пусть доклады его будут идти ко мне через тебя».

Хотелось бы знать, что было предметом ссор «молочных братьев»? Но об этом мы, наверное, никогда не узнаем…

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 108)