Набоков: история любви
Величайший англоязычный писатель XX века очень любил евреев
Владимир Набоков родился в 1899 году. Жизнь его началась в петербуржском особняке: именно там и в фамильной усадьбе Рождествено его семья жила до октябрьской революции. Потом Набоковы перебрались в Берлин . В 1919-1922 годах Владимир, с детства знавший английский, учился в Кембридже. Когда он был на последнем курсе, его отца, Владимира Дмитриевича, в Берлине застрелил эмигрант-монархист . Отголоски этого горя слышны во многих произведениях Набокова.
С 1922 по 1937 год Набоков жил в Берлине, именно там он познакомился с Верой Слоним (она происходила из обеспеченной и образованной еврейской семьи) и женился на ней. За пятнадцать лет в германской столице Набоков написал шесть романов. В Берлине родился сын Набоковых, Дмитрий. После того как нацисты пришли к власти и приняли нюрнбергские законы, Набоковы перебрались в Париж и прожили там до 1940 года, когда нацисты оккупировали Францию. С 1940 по 1960 год Набоковы жили в Соединенных Штатах. Большую часть этого времени провели в Корнеллском университете, где Набоков читал курс русской и мировой литературы. В конце 1950-х годов «Лолита» принесла ему финансовый успех, избавив от необходимости зарабатывать на жизнь преподаванием. Набоков и Вера переехали в Швейцарию и остаток жизни провели в фешенебельном отеле в Монтрё.
В Швейцарии Набоков смог целиком посвятить себя литературе, не тратя время на преподавание. И заниматься любимым делом — энтомологией: в эту науку он внес существенный вклад. В честь Набокова назвали несколько видов бабочек, издали две его книги, им посвященные. Набоков также продолжал писать романы и рассказы, переводил на английский язык свои ранние произведения, созданные в России и Германии. В переводах ему зачастую помогал сын Дмитрий. В этот второй европейский период своей жизни Набоковы восстановили связи со старыми друзьями из России и Европы, среди которых было немало евреев и израильтян. В последние годы жизни Набоков говорил о желании приехать в Израиль и погостить там подольше: он давно поддерживал еврейское государство.
Жена Набокова, Вера Слоним, происходила из известной еврейской семьи, которая вела свою родословную от знаменитой раввинской династии. Литературовед Максим Шраер отметил, что «после женитьбы на Вере Слоним оппозиция антисемитизму стала лейтмотивом жизни Набокова». Правда, 26-летний Набоков и до знакомства с Верой (которое случилось в Берлине в 1925 году) не скрывал презрения к антисемитам. По словам биографа Веры, Стейси Шифф, до женитьбы на ней Набоков покорил сердца многих евреек.
Вера Набокова не скрывала, что гордится своим еврейским происхождением, но религиозной себя не считала. При том что «Вера Евсеевна, как, наверное, и все ее домашние в России, всегда была человеком неверующим, она твердо знала, что существованием своим она обязана хрупкому, с трудом завоеванному праву на жизнь» . Вера всю жизнь неизменно напоминала своим собеседникам, что она еврейка. Эта честность и нравственная твердость была свойственна и ей, и Владимиру, они постарались передать эти качества своему сыну.
Брак Набоковых отличался любопытным, удивительным качеством: антисемитские замечания Владимир воспринимал острее, чем Вера. Набоков и до брака инстинктивно ненавидел антисемитов. Пожалуй, это чувство привили ему в семье. Отец и дед Набокова были видными либералами и ратовали за права евреев в царской России.
Историю интереса Владимира Набокова к евреям и Израилю нельзя рассказать без истории участия его отца и деда в политике и в делах евреев. Оба были юристы, либералы, занимались политикой и научной деятельностью. И борьба с антисемитизмом — неизменной составляющей российской общественной и интеллектуальной жизни — играла важную роль в жизни обоих.
Дед Владимира, Дмитрий Николаевич Набоков (1826-1904), был министром юстиции при Александре II. С восшествием на престол Александра III (после того, как его отец в 1881 году погиб от рук террористов-народовольцев) в политике началась пора реакции, были приняты суровые антисемитские законы , нацеленные на искоренение еврейских общин в Российской империи. Дед Набокова отстаивал права евреев и был ярым противником К. П. Победоносцева, советника Александра III. Широко известно высказывание Победоносцева о российских евреях: «Треть их крестится, треть будет голодать, треть эмигрирует <…> и тогда мы от них избавимся» . Победоносцев критиковал Д. Н. Набокова за то, что тот выступал против гонений на евреев.
Сын Дмитрия Николаевича, Владимир, отец писателя, осудил «Протоколы сионских мудрецов», печально известный памфлет, появившийся в 1903 году. Вскоре после публикации «Протоколы» превратились в манифест протофашистов-черносотенцев. В.Д. Набоков понимал силу антисемитизма как орудия реакционеров. Он описал ужасы кишиневского погрома 1903 года, обличил повинных в нем политиков и полицмейстеров — погромщики действовали при полном их попустительстве — и пострадал из-за своей принципиальности.
Весной 1903 года В. Д. Набоков написал в газету «Право» статью под названием «Кишиневская кровавая баня», в которой выразил возмущение погромом. По словам Брайана Бойда, биографа В.В. Набокова, «эта сдержанная по тону статья, содержавшая четкий анализ событий, — один из самых ярких образцов русской подцензурной публицистики — взбудоражила всю столицу» . Основной тезис статьи заключался в том, что антисемитизм — зараза, губительная не только для непосредственных жертв, евреев, но и для российских властей. По словам Набокова-старшего, ответственность за погромы лежит на полиции и царском правительстве, а не только на нападавших.
В мемуарах под названием «Память, говори» Владимир Набоков рассказывает, что после публикации этой статьи власти лишили его отца придворного чина, и Владимир Дмитриевич прослыл «наиболее горячим защитником прав евреев из всех русских юристов».
Десять лет спустя Набоков-старший как журналист освещал дело Менделя Бейлиса, которого обвинили в том, что он похитил христианского ребенка и использовал его кровь в ритуальных целях. На Западе дело Бейлиса вызвало возмущение. Набоков сочувствовал Бейлису и присутствовал на суде в качестве репортера либеральной газеты. И хотя в конце концов Бейлиса оправдали, репортеры либеральных газет, задававшиеся вопросами о мотивах российских властей, понесли наказание. Некоторых журналистов посадили в тюрьму, других, в том числе В. Д. Набокова, оштрафовали на крупные суммы.
Таким образом, от отца и деда Набоков унаследовал традицию либерального юдофильства. Они, кроме прочего, олицетворяли собой столетие принципиальной оппозиции российскому антисемитизму и его кровной сестре, реакционной политике.
В отрочестве Владимир Набоков посещал петербуржское Тенишевское училище, «одно из лучших средних учебных заведений России того времени. Подчеркнуто либеральное, демократическое, исключавшее дискриминацию учеников по социальному положению, национальности и убеждениям» . Ближайшим другом Набокова в училище был Самуил Розов, один из многих учеников-евреев. На частное либеральное Тенишевское училище не распространялись государственные законы о квотах, согласно которым число евреев среди учащихся не должно превышать 5%.
В этом удивительном учебном заведении Набоков впервые услышал о сионизме, идеологии, тогда обретавшей все большую популярность среди еврейской молодежи Российской империи. Розов еще в отрочестве объявил себя сионистом и в конце концов перебрался в Палестину. Много лет спустя он написал Набокову, напомнил ему о годах, проведенных в училище: «Для тебя не существовала классификация: армянин, еврей, немец. Все отличались только своими личными характерами, а не какими бы то ни было ярлыками» .
Десять лет спустя пути Розова и Набокова снова пересеклись. Когда Владимир учился в Кембридже (1919-1922), Самуил был студентом Университетского колледжа Лондона. Два старых товарища искали общества друг друга в новом английском окружении. От Розова Набоков узнал о различных видах зарождавшегося еврейского патриотизма.
Много лет спустя Розов возобновил общение с Набоковым. Последние годы жизни Розов провел в Хайфе, и Набоков надеялся выбраться к нему в гости.
Либерализм и антирасистское юдофильство, которыми Набоков отличался всю жизнь, сформировались в том числе под влиянием великого горя, выпавшего на его долю: в 1922 году в Берлине русский националист-монархист застрелил его отца. Глава 9 его книги воспоминаний «Память, говори» посвящена жизни и смерти отца.
Владимир Дмитриевич погиб в марте 1922 года. Владимир, в ту пору студент, приехал из Кембриджа на Пасху в Берлин к родителям. В эмиграции Набоков-старший активно участвовал в политической жизни, прилагал усилия к организации единого политического фронта против режима большевиков. На заседании в поддержку этого дела террористы стреляли в П. Д. Милюкова, бывшего министра временного правительства Керенского. В. Д. Набоков бросился к нему на помощь и был убит. Набоков-младший описал в дневнике реакцию на его гибель: ««Папы больше нет». Эти три слова стучали у меня в мозгу, и я старался представить его лицо, его движения. Накануне вечером он был так весел, так добр» . Пережитая трагедия подтолкнула Владимира с головой погрузиться в работу — готовиться к экзаменам в Кембридже, писать стихи и прозу.
В 1930-е годы, с подъемом нацизма, Набоков осознал, что судьба его неразрывно связана с судьбой европейских евреев — как антифашиста и мужа еврейки. Когда Франция пала под натиском нацистов, Набоковым, благодаря Союзу российских евреев, — парижской организации, помогавшей еврейским беженцам, — удалось выехать в США: «За сорок лет до этого отец Набокова решительно выступал против узаконенного в России антисемитизма, и в благодарность еврейская благотворительная организация помощи беженцам, зафрахтовавшая судно «Шамплен», поместила Набоковых в огромную каюту первого класса» . В середине мая 1940 года Набоковы отчалили из Франции в Нью-Йорк.
Озабоченность Набоковых судьбой европейских евреев была неотъемлемой частью их либерализма. Сын писателя, Дмитрий, говорил, что отец его «был совершенно свободен от всякой жестокости, пошлости или подлости <…> и угрожал только если нужно было вступиться за слабого и невиновного». Это напоминает нам, что сочувствие Набокова угнетенным не ограничивалось евреями. Преследования меньшинств, где бы они ни проживали, вызывали у него возмущение. Как отметил в середине 1970-х критик Л. Л. Ли, «расизм, будь то в жизни или литературе, Набокову омерзителен».
В своих произведениях Набоков связывает неизбывный антисемитизм с подъемом тоталитаризма. Два рассказа, написанные в 1930-е, «Облако, озеро, башня» и «Истребление тиранов», выражают презрение писателя к нацизму и сталинизму. В «Истреблении тиранов» рассказчик воображает успешное покушение на диктатора, который долгие годы правил страной и довел ее до гибели. Повествователь буквально одержим тираном, его ненависть к вождю народа отдает искаженной любовью. Брайан Бойд отмечает, что в этом рассказе Набоков с поразительной точностью разоблачает пустоту культа личности и государственных планов. Подобно тому, как Набоков-старший боролся с антисемитизмом — проявлением тирании и государственного гнета, — так и его сын, писатель, обличает антисемитизм как неизменную составляющую тоталитаризма.
Живучесть антисемитизма, даже после того, как стало известно о преступлениях нацистов против евреев, — лейтмотив другого рассказа Набокова, «Групповой портрет». Рассказчик (в нем легко угадать молодого Набокова) в 1938 году прибывает из Европы в Бостон и обнаруживает, что его принимают за другого российского эмигранта, его полного тезку. Оказывается, его не впервые путают с непрошеным «двойником». Десятью годами ранее, когда он жил в Праге, некая библиотека, «состоявшая, по-видимому, при какой-то из организаций Белой Армии», письмом потребовала от него вернуть им «Протоколы сионских мудрецов»: «Книга эта, некогда уныло одобренная Государем, представляет собой подложный меморандум, составленный полуграмотным проходимцем и оплаченный тайной полицией; единственной целью его было — подстрекнуть погромы» . Разумеется, библиотека считает иначе и требует возвращения «столь популярной и ценной книги». «Групповой портрет» стал первым из рассказов Набокова, опубликованным в журнале New Yorker. Биограф Набокова, Брайан Бойд, отмечает: «Больше всего в этой истории меня поражает ее необъятный сумрачный фон боли и пугающей вероятности; не тайна, но тишина».
Чувствительность Набокова к антисемитизму очевидна и в его «Лекциях по литературе» , составленных на основе тех лекций, которые он читал в Корнеллском университете с 1948 по 1958 год. Курс замыкали лекции об «Улиссе». Во вступительной лекции о романе Набоков отмечает, что и Леопольд Блум, и Молли Блум — евреи: Блума «Джойс наделил венгерско-еврейским происхождением», а Молли «ирландка по отцу и испанская еврейка по матери». Леопольд Блум — «тип постороннего, тип Вечного Жида, тип изгоя». Набоков со свойственным ему вниманием к деталям указывает на то, что венгерская фамилия отца Блума, «Вираг», означает «цветок». А «Генри Флауэр» (то есть тоже цветок) — тайное имя, которым Блум подписывает письма к любовнице. Да, отмечает Набоков, мать Леопольда Блума ирландка, протестантка, а отец — еврей. Таким образом Блум — чужак в католической стране. «Несмотря на эти осложнения, — комментирует Набоков, — Блум считает себя евреем, и тень антисемитизма постоянно висит над ним на протяжении всего повествования».
Американские друзья Набокова рассказывают многочисленные истории о том, как он давал отпор американским антисемитам. В начале 1950-х, отдыхая в Новой Англии, Набоков с сыном Дмитрием и его школьным товарищем зашел пообедать в местную гостиницу. На обложке меню значилось: «Евреев не обслуживаем». «Он подозвал официантку и спросил ее, что сделал бы управляющий гостиницы, если бы сейчас у него на пороге появился бородатый мужчина в просторных одеждах, ведущий осла, на котором сидит его беременная жена, все они запыленные и усталые после долгой дороги. «Кого… кого вы имеете в виду?» — заикаясь, спросила официантка. «Я имею в виду Иисуса Христа!» — воскликнул Набоков, указал на фразу на обложке меню, поднялся из-за стола и вместе со спутниками вышел из ресторана».
Иммигрировав в 1940 году в Соединенные Штаты, Набоков узнал об американской расовой дискриминации. В 1942 году его пригласили с лекциями в колледж Спелман в Атланте. Набоков провел пять дней в этом колледже, который был основан как учебное заведение для чернокожих девушек. И студенты, и преподавательский состав «с бурным восторгом» аплодировали его лекциям о Пушкине, в которых Набоков подчеркивал, что предки Пушкина были из Эфиопии (прадеда Пушкина пленником привезли к императорскому двору Петра I из Константинополя; впоследствии он получил свободу). В Спелмане Набоков каждый день встречался с ректором колледжа, Флоренс Рид, и другими афроамериканскими интеллектуалами. Флоренс Рид и Набоков сдружились за время его визита, дружба их продлилась до конца дней Набокова.
После создания Государства Израиль Набоков стал ярым сионистом и оставался им до самой смерти в 1977 году. Как и Эдмунд Уилсон — они с Набоковым одно время были очень близки — писатель поддерживал политику Израиля даже тогда, когда многие в американских литературных кругах, в том числе евреи, решительно выступали против нее. Набоков же, как и Уилсон, выступал против антисемитизма. Оба осудили кампанию за помилование Эзры Паунда, а в 1950-м выступили против того, чтобы ему дали престижную Боллингеновскую премию. По замечанию Альфреда Аппеля, коллеги Набокова по Корнеллу, «несомненно, неприятие Набоковым Эзры Паунда — «этого совершеннейшего мошенника» — было вызвано фашистскими и антисемитскими взглядами поэта, равно как и путаницей и художественной неразберихой его «Кантос»».
В письме от 31 декабря 1970 года Набоков ответил согласием на приглашение израильского посла в Швейцарии Арье Левави приехать в Израиль: «Я искренне благодарен вам и вашему правительству за то, что вы пригласили нас с женой в Израиль. Мы с удовольствием приедем. Можно ли это сделать в апреле 1972 года? Причина, по которой мы вынуждены ждать до 1972-го — этой весной нам предстоит деловая поездка в Нью-Йорк на премьеру мюзикла по одному из моих романов. Я с удовольствием устроил бы одно-два чтения своих произведений, посетил бы музеи, библиотеки, университеты и, пользуясь таким чудесным случаем, отправился бы на охоту за бабочками».
Три года спустя в письме от 12 февраля 1973 года Набоков поздравил Ицхака Ливни с 25-й годовщиной создания Израиля: «Мне незачем вам говорить, какой пылкой симпатией проникнуты мои чувства к Израилю и двадцать пятой его годовщине… Мне остается лишь послать сердечные поздравления вашей юной и древней маленькой стране».
В письме послу Левави от 9 октября 1973 года — в самом начале войны Судного дня — Набоков предлагает «небольшой вклад в борьбу Израиля против «арабольшевистской» агрессии. Умоляю вас переслать чек, приложенный к письму. Графу «имя» я не заполнил, поскольку не знаю, в какую именно организацию его направить».
В 1974 году Набоков получил письмо от мэра Иерусалима Тедди Коллека, и желание писателя посетить Израиль вспыхнуло с новой силой. Однако ответил он вежливо, но твердо: «В семьдесят пять лет невозможно пуститься в путешествие по Ближнему Востоку». Набоков пояснил, что нуждается в швейцарском покое, чтобы продолжать методично работать. Но Коллек не сдался, в конце 1974 года отправил Набокову еще одно приглашение, заверил писателя, что и в Израиле ему обеспечат уединение и покой. Он может остановиться в гостевом доме муниципалитета в Мишкенот Шаананим. В январе 1975 года Набоков ответил Коллеку, что они с Верой решили принять его приглашение, но точной даты приезда пока назвать не могут. В ту пору Набоков писал, при помощи сына Дмитрия работал над переводами, словом, никак не мог вырваться в Израиль.
В последующие два года (1975-1977) многие друзья Набоковых, в том числе издатель Джордж Вайденфельд, уговаривали чету определиться с планами и приехать в Мишкенот Шаананим. Вайденфельд, английский издатель Набокова, был его преданным другом и поклонником. Весной 1976 года Набоков написал директору Мишкенот, Питеру Холбану, и принял приглашение: весну 1977 года они с Верой собирались провести в Иерусалиме. Вот что писал Набоков: «Мало что привлекает меня сильнее поездки в Израиль, особенно на условиях, которые вы так любезно предлагаете».
Набоков, помимо прочего, рассчитывал встретиться в Израиле со своим другом детства Самуилом Розовым. Еще Набоков планировал на Святой Земле ловить и изучать бабочек.
К несчастью, в Израиль он так и не попал. В конце 1976 года писатель тяжело заболел. Однако от мысли поехать в Израиль не отказался. В письме Тедди Коллеку Набоков сообщил, что попал в больницу с пневмонией, и выразил сожаление из-за того, что «путешествие, которого я так долго ждал», вновь придется отсрочить. Через несколько месяцев, в марте 1977 года, Набоков вновь написал Тедди Коллеку и извинился, что «вынужден опять отложить поездку, которой мы так долго ждали». Коллек ответил в апреле, пожелал Набокову скорейшего выздоровления и выразил надежду, что вскоре писатель приедет в Иерусалим. Надежде этой не суждено было сбыться: 2 июля 1977 года Набоков скончался.
И хотя ни Набоков, ни Вера так и не съездили в Израиль, там побывал их сын Дмитрий. Он был оперным певцом, и еще в 1970-е его приглашали поработать в тель-авивской опере. Однако по ряду причин, в том числе из-за болезни отца, переговоры с оперной труппой отложили. Лишь в 1987 году Дмитрий выступил в Израиле: спел сольную партию баса в «Реквиеме» Дворжака. «Несколько лет назад, — писал Дмитрий, — мэр Тедди Коллек приглашал нас с родителями приехать и пожить в пансионате для людей искусства, однако болезнь отца сделала эту поездку невозможной. И вот теперь я наконец в Израиле, пою в «Реквиеме» Дворжака с Ароновичем, самым блистательным и оригинальным дирижером, какого я когда-либо встречал».
Владимир Набоков был исключительным космополитом, однако мало кто знает, что всю жизнь он заступался за евреев и симпатизировал им. Набоков так и не попал в Израиль, но вполне понятно, почему драма «возрождения» Израиля так его привлекала. По словам Альфреда Казина, «Набоков отличается от прочих писателей тем, что у него не было страны, кроме него самого. Он единственный из беженцев, кому удалось превратить отсутствие государства в абсолютную силу».
Израиль предложил решение для одного из случаев отсутствия государства — а именно случая евреев. Создание Израиля, которому способствовало возрождение еврейской литературы, привело к литературному и культурному ренессансу иврита. Это культурное возрождение привлекло внимание Набокова, распалило его воображение — подобно тому, как гонения на евреев в царской России вызывали живое сочувствие его отца и деда.
Оригинальная публикация: Nabokov’s Love Affair
Мозаика еврейских судеб. ХХ век
Грустная улыбка Кафки
