На десять лет позже

Ирина Мак 10 мая 2015
Поделиться

Подробная экранизация дебютной повести Филипа Рота «Прощай, Коламбус», за которую автор в 26 лет получил Национальную литературную премию, была снята через 10 лет после издания книги. За это десятилетие произошли события, изменившие лицо страны и фон, на котором разыгрывается сюжет. И сам сюжет благодаря этому, сохранив формальные повороты, обрел новый смысл.

Так или иначе все, что происходило в 1960‑х в Штатах, нашло отражение в фильме, который именно поэтому воспринимается сегодня не просто как трогательная история о первой любви и пристрастный рассказ о жизни молодых людей из второго и третьего поколения еврейских эмигрантов в Америке. Вряд ли режиссер картины Ларри Пирс, продюсер Стэнли Джаффе и сценарист Арнольд Шульман, писавший диалоги вместе с Филипом Ротом, вкладывали в эту свою работу дополнительный общественно‑политический смысл, но то, что у них в итоге получилось, воспринимается еще и как важное свидетельство эпохи — одной из самых революционных в истории США. Она одновременно остается очень еврейской историей, рассказанной евреями про самих себя.

В [footnote text=’Филип Рот. Прощай, Коламбус. М.: Книжники, 2008.’]книге[/footnote] меня больше всего когда‑то поразило то узнаваемое одесско‑местечковое, что, как оказалось, свойственно евреям, живущим в самых разных местах.

«— Что ты будешь пить? — спросила тетя Глэдис. — Есть имбирный лимонад, зельтерская, черная смородина. Могу открыть бутылку шипучки.

— Спасибо, я пить не буду.

— Может, ты хочешь воду?»

Первых же реплик этого быстрого диалога довольно, чтобы оценить, насколько похожи его участники и на своих предков, сто лет назад сбежавших из черты оседлости, и на тех единоверцев, что остались на месте. И общие привычки скорее даже, чем одинаковые носы, выдают происхождение. Оттого что скромный коммивояжер сумел как‑то раскрутиться и догадался дать дочери звучное валлийское имя, ничего не изменилось. Семья переселилась в Нью‑Джерси, но повадки у его Глэдис остались примерно как у моей киевской тети Гени, у которой за обедом легче было съесть теленка, чем объяснить, почему теленок не влезет. И знакомые черты утрированы, доведены до абсурда, так чтобы всем стало ужас как смешно.

«— Мне исправляли форму носа.

— С ним что‑то было не в порядке?

— Он был с горбинкой.

— Большая горбинка?

— Нет, нос был симпатичный. Но сейчас я еще красивее. Осенью и брату нос поправят».

Этот текст, и литературный, и кинематографический, пронизан желанием героев убежать от прошлого во всем, от жилья до профессии. Отсюда бассейн в загородном клубе, и непременный теннис, и университетский колледж для детей (никакой торговли — мало нам досталось!). На дворе 1960‑е, разгул антисемитизма в Штатах, но родители из последних сил карабкаются по социальной лестнице и осваивают новые дома, сохраняя в семейном гнезде дедовские привычки и пряча на чердаке рухлядь из старой квартиры (ни на что не годится, но не выбрасывать же). А религия — для седеров и прочих семейных торжеств. И такое торжество есть в фильме: свадьба. Это одна из кульминаций, вызывающая в памяти разве что сцену драки из «Веселых ребят».

Героя повести, вышедшей в России в замечательном переводе Виктора Голышева, зовут не Нил, как сказано в фильме, а Нейл. Нейла Клагмана, работающего — или протирающего штаны, как полагают родители его избранницы, в библиотеке, играет Ричард Берджамен. Выбор на актера пал явно из‑за его фантастического внешнего сходства с Филипом Ротом. Потому что повесть воспринимается именно как автобиография. А фильм — уже не совсем, хотя бы потому, что сам Рот стал к моменту его съемок на 10 лет старше и на эти годы выпали война во Вьетнаме, Вудсток с Джими Хендриксом, «В постели за мир» Леннона и Йоко Оно, бесконечные студенческие демонстрации etc. Примерно тогда же случился знаменитый Марш на Вашингтон Мартина Лютера Кинга и его «I have a dream», а в 1968‑м знаменитый проповедник был уже убит, поэтому сцена с негритянским мальчиком в библиотеке, повторенная в фильме, выглядит на экране намного ярче, чем в книге, и имеет иную окраску.

Маленький чернокожий мальчик, от силы лет восьми, торчит в библиотеке часами, разглядывая единственное издание — роскошный альбом с репродукциями Поля Гогена. Сотрудники только и мечтают, как бы выгнать мальчика («Ты знаешь, сколько стоит эта книга?») — все, кроме Нейла, который единственный ласково смотрит на ребенка и рассказывает про Таити, до которого — почему нет? — можно доплыть. А мальчик терпеливо выясняет, кто делал эту картинку с тремя аборигенками, и Нейл терпеливо объяснял, что картинки не сделаны, в смысле, не сняты — художник их нарисовал. И художника звали Поль Гоген. И был он — нет, не черный, а белый. «Значит, он не фотограф, как все белые!» — восклицает юный поклонник искусства, подра­зумевая, что любой белый в его представлении — да‑да, именно еврей.

«— А где твои родители?

— Уехали в Аризону.

— Я думал, в Аризоне никто не живет. В смысле, не живут евреи».

Это диалог Нейла с Брендой. Последней фразой все сказано. Режиссер Ларри Пирс перенес место рождения Клагмана из Ньюарка, штат Нью‑Джерси, в Бронкс только потому, что сам был из Бронкса (там жил его отец, знаменитый тенор Метрополитен Ян Пирс, он же — Яаков‑ Пинхус Перельмут). Бренда в какой‑то момент вспоминает: «Мы тоже жили в Ньюарке — раньше, когда были бедные». Она дочь преуспевающего торговца керамическими раковинами и умывальниками Бена Патимкина, человека, как пишет Рот, сильного и безграмотного. И надо видеть, с каким блеском воплощает на экране эти свойства характера Джек Клагман, актер тонкий и деликатный, сыгравший в свое время в знаменитой картине Сидни Люмета «12 разгневанных мужчин».

Да, такое совпадение фамилий героя и исполнителя: Клагман или Клюгман, в переводе с идиша — «умный человек». Случайное совпадение выглядит закономерным: в этом фильме все или Клагманы, или Шульманы — как Арнольд Шульман, уже упомянутый соавтор сценария. После «Прощай, Коламбус» Шульману еще предстоит прославиться как одному из создателей «Смешной девчонки» с Барброй Стрейзанд из «Кордебалета», и в первом из этих фильмов тоже заметна еврейская тема. Она там присутствует, однако в «Прощай, Коламбус» есть только она. Такой стопроцентно еврейский фильм еще поискать: это был настоящий междусобойчик, казалось, весь мир населен только евреями, и титры это подтверждали.

Героев, впрочем, всего двое, он и она. Образованный молодой человек, умный и самостоятельный, решил остановиться (приземлиться в библио­теке) и подумать, что делать дальше. Она — красотка и спорт­сменка, студентка престижного колледжа, готовая нарушить любой запрет родителей, но неспособная и, главное, не желающая ни в чем противостоять патриархальному миру родителей.

На роль Бренды сватали Натали Вуд, прославившуюся после «Вестсайдской истории», но та отказалась. Ее место заняла Эли Мак‑Гроу — редкая красавица, сложением и нарядами напоминающая Твигги, а профилем похожая на всю ту же Натали Вуд. Ее подправленный хирургом вздернутый носик («Это стоит тысячу долларов, если не хочешь попасть к мяснику») — пощечина еврейскому вкусу, вдвойне бессмысленная оттого, что оценить новый профиль смогут только свои.

А поведение влюбленной пары — пощечина еврейскому обычаю: молодые люди занимаются любовью прямо в доме юной красавицы, на глазах у почтенной семьи, и в этом неприкрытом хулиганстве — тоже дерзкий вызов. Однако вызов остается без ответа — потому что ответа никто не ждет.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

Дегуманизация в кино и на трибуне: «Здесь я стою – я не могу иначе»

Оскаровская трибуна – высокая, далеко видная, хорошо слышная, и прежде чем произносить что-то с такой трибуны, хорошо бы взять да и разобраться всерьез с информацией, а не краем уха черпать из местных СМИ. Но Глейзер родился и вырос в Великобритании... Отрицает он еврейство или «оккупацию», для израильтян нет разницы: это различия между антисемитизмом первого и второго рода.

Пятый пункт: Крокус, без вето, Джо Либерман, евроБонд, закат

Как связан теракт в «Крокус Сити Холле» с действиями ХАМАСа? Почему США не наложили вето на антиизраильскую резолюцию в ООН? И сыграет ли еврейский актер в новом фильме о Джеймсе Бонде? Глава департамента общественных связей ФЕОР и главный редактор журнала «Лехаим» Борух Горин представляет обзор событий недели.

Как используется искусственный интеллект для идентификации лиц на фотографиях времен Холокоста

Авраам Суцкевер, один из величайших идишских поэтов 20 века, был опознан на групповой фотографии вместе с другими виленскими интеллектуалами. Во время войны немцы направили Суцкевера в так называемую «Бумажную бригаду» гетто — группу молодых интеллектуалов, которым поручено было собирать оригинальные сочинения известных евреев. Они должны были быть выставлены в музее, посвященном вымершей еврейской расе… Фотография Суцкевера в окружении молодых интеллектуалов Вильны могла быть предана забвению, если бы не N2N.