6 марта на 73 году жизни умер литовский театральный режиссер Римас Туминас. Ровно десять лет назад Туминас поставил в Московском театре им. Вахтангова спектакль по роману Григория Кановича «Улыбнись нам, Г-споди».  Накануне той премьеры режиссер побеседовал с журналом «Лехаим». В память о Римасе Туминасе мы публикуем снова это интервью.

Чувство юмора не изменяло ему ни в Белом доме (он снимал президентов, начиная с Трумэна), ни в чикагском клубе Playboy, ни в Большом театре, где Брежнев и де Голль со свитой в царской ложе выглядят персонажами в декорациях дурного спектакля. Все помнят на снимках Эрвитта Марлен Дитрих и Альфреда Хичкока, Марлона Брандо на съемочной площадке фильма «В порту» и Мэрилин Монро на съемках «Зуда седьмого года» — с юбкой, которую раздувает теплый воздух из решетки воздуховода метро

У правды много путей, и язык смеха — не самый плохой. Во всяком случае, надежный. Первым его опробовал применительно к Гитлеру Чарли Чаплин. Сравнительно недавно тем же путем пошел Квентин Тарантино в «Бесславных ублюдках», и кто‑то не постеснялся тогда завести песню про оскорбление памяти жертв. Не догадываясь, что еще в 1968‑м Мел Брукс снял свой режиссерский дебют — «Продюсеров», которым и проложил путь остальным.

Стоит посмотреть альбомы, где не только автор комментирует действия персонажей, но и сами они пишут друг о друге, чтобы понять: осознанно или нет, листы альбомов Кабакова структурно напоминают листы Талмуда, где есть место не только основному тексту, но и комментариям, и последующим комментариям по поводу первых

Наверное, мы увидели один из самых сильных фильмов Спилберга, снятый с отменным вкусом и редким чувством меры, — всего этого, вспомним, не всегда хватало в «Списке Шиндлера». Спилберг пел оду героям и оплакивал жертв, полагая, что пафос в такой ситуации уместен, и все же это было порой через край. А тут он не пытается выжимать слезу. Напротив, все время останавливается на грани, которую не хочет перейти. Как будто им дирижирует восхитительная мама, умело выбирая для сына единственно возможную интонацию.

Живя в «христианнейшем из миров», художник не считал возможным игнорировать эту среду. Но он позволял себе трактовать Новый Завет весьма вольно. Как Антокольский высекал Иисуса с непременной кипой, так Шагал оборачивал распятую фигуру в талес, а на лбу его обычно мы видим тфилин: где‑то едва намеченный парой штрихов, на других работах он нарочито выделен. Еврея распяли — эка невидаль...

Названная в честь одноименного трактата Казимира Малевича выставка «Мир как беспредметность», работающая в Еврейском музее и центре толерантности до 19 февраля 2023 года, иллюстрирует историю рождения и гибели одного из главных центров русского авангарда. Этот центр не случайно возник в Витебске, откуда были родом многие птенцы Малевичева гнезда. Выставка пронизана ожиданием трагедии. В финале она заставляет зрителей всматриваться в лица бесстрашных героев авангарда, участь которых — не всех, но многих — была предрешена.

Эта трагедия, суть которой Сидур смог сформулировать очень точно, много больше его личных бед, и один из его монументов так и называется — «Формула скорби». Скульптор объяснял, что его «постоянно угнетало и угнетает физическое ощущение бремени ответственности перед теми, кто погиб вчера, погибает сегодня и неизбежно погибнет завтра». Но в иллюстрациях к «Вечному шаху» не просто антивоенный пафос, в них та же лаконичная метафора, что в установленной в Берлине «Треблинке» или кассельском «Памятнике погибшим от бомб».

Даже немецкие евреи тогда еще не в состоянии были предвидеть, что их ждет, и многие не торопились уезжать — именно потому, что уехать в 1937 году из Германии еще было можно. В искусстве и в целом в интеллектуальной сфере перемены всегда ощущаются раньше, чем в быту. И открытие 19 июля 1937 года в тесных залах Мюнхенского института археологии выставки, призванной опорочить, высмеять, уничтожить художественный авангард, стало сигналом, который общество должно было воспринять как начало конца.

«Хаим Поток знал любавичских лидеров, — вспоминал режиссер фильма, — и, в отличие от других хасидских общин, которые слышали о книге и потенциальном фильме и не одобряли то и другое, любавичские хасиды под руководством ребе Менахема‑Мендла Шнеерсона были открыты для нас». Хасидская среда воссоздана с такой нежностью, что становится понятно: конструируя ее, режиссер, происходивший «из совершенно другого еврейского мира», этот новый для него мир присвоил, сделал своим.

Эта история началась в 1958‑м: открылось авиасообщение между Варшавой и Парижем, и первым самолетом во Францию отправилась редактор Польского радио Зофья Посмыш. В Париже, в толпе туристов, она вдруг услышала по‑немецки: «Erika, komm, wir faren schon». Зофье показалось, что она узнала голос надзирательницы в концлагере — осужденная за политику, Посмыш провела несколько лет в Биркенау и Равенсбрюке.

Если в самом начале XX столетия у евреев были сомнения в пользе звукозаписывающих устройств, допускавших тиражирование еврейской музыки, то сегодня мы должны поставить производителям граммофонов памятник. За то, что сохранили живые голоса идишского мира, уничтоженного 80 лет назад.