30 марта на 91‑м году жизни в Иерусалиме умер кинорежиссер Михаил Калик.

Он прожил в Иерусалиме почти полвека, чуть меньше в СССР: в Архангельске, где родился в 1927‑м в еврейской семье — отец отбывал там ссылку, потом в Москве, где учился в школе, в ГИТИСе, во ВГИКе, а после 1951 года — в Озерлаге, на станции Тайшет, в пересыльных тюрьмах и одиночках смертников, где по полгода ждал приглашения на казнь.

Такая страшная и плодотворная жизнь, полная побед и предательств, в 1971‑м — репатриация, без реальной возможности работать по профессии. «Снимал, — говорил он, — но на свой уровень не вышел» (Ирина Мак. Контрапункт Калика). Забвение на родине, где фильмы Калика были почти 20 лет запрещены.

В 1990‑м об эмигранте вспомнили и, на волне либеральных настроений, предложили снять на родине все, что захочет. Михаил (а на самом деле Моисей) Наумович всю жизнь мечтал сделать фильм о Януше Корчаке, но, видимо, поезд ушел. И, приняв предложение, Калик снял единственную, наверно, удачную автобиографию в истории кино — «И возвращается ветер» (Ирина Мак. Вся правда о себе). Название типично для Калика — он цитировал Библию часто, иногда — нарушая запреты, как в фильме «Любить…».

Это 1968 год. Оттепель иссякла, танки в Праге, фильм, изуродованный цензорами, вышел в очень ограниченный прокат. Каждый сюжет в этой странной картине, жанр которой автор определил как «несколько необычных историй с анкетой и наблюдениями», начинается с фразы из Песни Песней. Хотя главный любовный литпамятник в СССР еще не издан (вышла Песнь Песней лишь в 1973‑м в Библиотеке всемирной литературы, в томе «Поэзия и проза Древнего Востока»). B перемонтированной против воли автора версии нет ни Песни Песней, ни интервью Александра Меня. Калик подал в суд, на него завели уголовное дело, авторскую копию картины изъяли, и режиссер восстанавливал ее из того, что смог найти. В этих кадрах все поражает — нестандартные ракурсы, свобода обращения с материалом, чудная музыка Таривердиева. Они работали вместе с институтских времен, и темы Таривердиева у Калика — всегда продолжение его собственного языка. И, конечно, каждый актер тут находка: Фрейндлих, Эйбоженко, Круглый… В фильмах Калика не бывает посредственных актеров и случайных лиц. Через много лет киноальманахи войдут в моду, величайшие режиссеры будут снимать новеллы, объединенные общей темой. А Михаил Калик пришел к этому еще в 1960‑х. К фильму «Любить…» у власти было больше претензий, чем к остальным его работам, но, за исключением «Колыбельной» (1959), у всех его фильмов был мучительный путь на экран. Так было и с фильмом «Человек идет за солнцем» (1961) — это еще один гениальный эксперимент Калика, и с «До свидания, мальчики!» (1964), его главной картиной. О ней и вспоминать невозможно без слез и восторга, не то что смотреть.

Все есть в этом фильме — нежность, радость, смех, и уже чувствуется неизбежность смерти, которая для героев в будущем, а для зрителей в прошлом, мы знаем, что будет война, и не только война, но так хочется любоваться и любить, и нельзя оторваться от экрана, с которого льется счастье… Никто не умел показывать счастье как Калик, который и в жизни был бесконечно добр, он считал, что надо всех прощать, и даже приятеля простил, который в 1951‑м на него донес. Кстати, из всех советских режиссеров Калик единственный решился коснуться темы репрессий. Захотел и вставил в «Мальчиков…» сцену с тачками — аллюзию на лагерь, и ни за что не соглашался ее убрать.

«Конечно, это воспоминание о лагере, — объяснял мне Михаил Наумович, когда я сидела у него в иерусалимской квартире, и интервью, на которое был отведен час, продолжалось почти пять. — Там был лозунг “Arbeit macht frei”, а у нас: “Заключенные! Только честный труд…” И когда меня упрекают: что ты говоришь, у нас же не было такого, как у нацистов, я отвечаю: да, евреев не убивали. Их не убивали только за то, что они евреи. Но я — один из тех миллионов, кто строил домики для евреев, в которых они должны были бы жить, когда их выселят в Сибирь».

И в «Мальчиках…» же мы помним последние титры: «Витька погиб в 41‑м под Новоржевом, а Сашка в 56‑м был посмертно реабилитирован». «Посмертно реабилитирован» — об этом в середине 1960‑х еще можно было как‑то писать, но не снимать. А Калик снял. Не потому, что был так безрассудно смел, но взгляд художника не допускал вранья.