Вернувшийся к жизни после вынужденного полуторагодового перерыва международный Каннский кинофестиваль прошел в 74‑й раз и был отмечен небывалой активностью израильских кинематографистов. В этом году они были представлены здесь масштабнее, чем когда‑либо раньше, но, как всегда, охотно критиковали в фильмах свою страну.

Плевок в лицо министру

Прошло чуть больше двух лет с того момента как режиссер из Тель‑Авива и выпускник иерусалимской Школы кино и телевидения имени Сэма Шпигеля Надав Лапид выиграл «Золотого медведя» Берлинале за свои «Синонимы», попав тем самым в высшую лигу мирового кинематографа. Сейчас же он представил в каннском конкурсе фильм «Колено Ахед», разделив приз жюри с автором «Памяти», тайским режиссером Апичатпонгом Вирасетакулом. Выйдя на сцену для получения награды — одной из самых почетных в Каннах, Лапид признался, что съемки картины проходили в «сложной и деликатной» атмосфере и лишь «безрассудство и иррациональность» его группы и продюсеров помогли довести проект до конца.

Что он имел в виду, становится понятно из условий съемок — бюджет составил около 1,2 млн евро, и снято все было за 18 дней — и сюжета. Интонацией «Колено Ахед» напоминает раннего Годара, хотя название отсылает к другому герою «новой волны» — Эрику Ромеру, снявшему «Колено Клер». Лапид же обращается к истории четырехлетней давности, когда палестинская активистка Ахед Тамими, участвовавшая вместе с членами своей семьи в избиении израильских солдат, села за это в тюрьму, а некий политик предложил прострелить Ахед колено, чтобы та не смогла ходить. Это событие вдохновляет героя — режиссера по имени Y (его сыграл известный хореограф Авшал Поллак) на создание видеоинсталляции. Съемки прерываются, когда Y приглашают устроить кинопоказ в ближайшем поселении в долине Арава. Там чиновница Минкульта (в ее роли Нур Фибак), поклонница творчества Y, требует от него подписать гарантии, что тот не станет критиковать политику Израиля. Y бросает в лицо чиновнице: «Я выплюну из себя Израиль в лицо вашему Министерству культуры!»

Очевидно, что в Каннах подобная история должна была прийтись ко двору, тем более что снято все безупречно: жесткость диалогов усиливается оригинальным ведением камеры (оператор Шай Голдман работал с Лапидом и на «Синонимах»). Она вращается вокруг своей оси, перебрасывая смысловой акцент одного кадра на другой, чувство дезориентации захватывает зрителя, который на своей шкуре чувствует состояние любви‑ненависти, переживаемой героем, его отчаяние и неспособность контролировать свой гнев.

Лапид признается, что перерабатывал в картине собственный опыт — то, что произошло с ним после «Синонимов», и долгий мучительный уход умиравшей от рака матери, которая была монтажером всех его картин. Но, предъявляя механизмы, помогающие государству контролировать слишком независимых людей, он апеллирует не только и не столько к Израилю. Лапид поднимается до убедительного обобщения и показывает, что в мире хватает куда более страшных стран, следящих за каждым шагом своих граждан. И как раз в отношении Израиля надежда жива — пока Израильский кинофонд финансирует подобное кино.

То обстоятельство, что режиссер нашел деньги на него на родине, послужило поводом оживленных дискуссий на фестивале. Битва не проиграна, считает Лапид, но не факт, что сам он готов в ней участвовать. Заявив, что планирует окончательно перебраться с семьей во Францию, он попросил журналистов не считать свой переезд политическим шагом — просто он захотел, чтобы «его сын увидел красоту и сложность мира своими глазами и научился самостоятельно принимать решения», а сам он смог бы, наконец, видеть «просто солнце», а не «израильское солнце», и «отдохнуть от амбивалентности Израиля».

Понятно, что режиссеру хочется отдохнуть и от критики в свой адрес. В одном из интервью после каннской премьеры Лапид, однако, признался, что многократно пытался уехать из Израиля, но всегда возвращался. Как и в Канны, где сейчас показал вне конкурса еще одну свою работу — короткометражку «Звезда», с Наамой Прейс и Томом Мерсье, сыгравшим и в «Синонимах». До встречи с Лапидом он подрабатывал в парижской булочной, а теперь Мерсье часто появляется на экране — например, в нашумевшем сериале Луки Гуаданьино «Мы те, кто мы есть».

In memoriam Ронит

Пассажир парижского такси узнает от марокканского провидца, что его сестра на грани смерти — так начинаются «Черные блокноты», документально‑эпическая драма Шломи Элькабеца, вернувшегося на Каннский кинофестиваль после семилетнего перерыва.

Пытаясь помешать предсказанию исполниться, брат отправляется в вымышленное путешествие во времени, возвращаясь в прошлое, вытаскивая на поверхность воспоминания, пытаясь отменить финал, который известен. Потому что сестра — это Ронит Элькабец, актриса, режиссер и сценарист, муза нового израильского кино, прославившаяся снятой вместе с братом трилогией «Гет, или Суд Вивьен». Она умерла в 2016 году от рака. Ей был 51 год, и фильм посвящен ее памяти.

Это настоящий черный блокнот — сцены похожи на случайно склеенные листки. Тут и жена, требующая развода, и ее супруг, подчиняющийся давлению среды, и дочь, которая утешается воспоминаниями и вымыслом. Черный цвет помогает раскадровке, моментально поглощая изображения. В повествовании всплывают разные персонажи, но записки в блокноте пишет Ронит — ее голос режиссер пытается сохранить в своей памяти и увековечить в кино.

Вместе с фрагментами из «Гет» мы видим съемки из семейного архива — отснятое на камеру и айфон хоумвидео. Режиссер снимал все это на протяжении 30 лет — и наснимал 600 часов, из которых четыре года выбирал и монтировал главное. Местами фильм хаотичен — но ведь это вымысел. Кадры переносят зрителя из Израиля в Лос‑Анджелес, из Тосканы в Париж, где брат с сестрой прожили в одной квартире более 15 лет. Израильские режиссеры любят снимать Францию, но у Элькабеца есть на то свои причины. Его семья родом из Марокко — во Франции много его земляков, арабов и сефардов. К последним принадлежит семья Шломи Элькабеца, который, работая во Франции, говорит все равно об Израиле. Не устает рассуждать о трудностях, с которыми сталкиваются на его родине сефарды, подвергаясь, по его мнению, унижению со стороны гомогенной группы «белых» ашкеназов, и об отсутствии интереса к арабской культуре со стороны израильтян.

Не в ладах со своими

Сочувствие к арабскому населению призвана вызывать и картина «Да будет утро» израильского режиссера Эрана Колирина, показанная в программе «Особый взгляд». В мире Колирина узнали благодаря ленте «Визит оркестра» (2007), представлявшей Израиль на «Оскаре». После нее Колирин сделал еще три игровых фильма, один из которых — «За горами и холмами» (2016) — привозил в Канны.

Нынешняя картина сделана по роману израильского писателя и журналиста арабского происхождения Сайеда Кашуа. Главный герой, Сами (Алекс Бакри), работает бухгалтером в Иерусалиме, в крупной израильской фирме. Араб и гражданин Израиля, он приезжает в палестинскую деревню на свадьбу младшего брата и не может дождаться, когда вернется в Иерусалим, где любовница‑израильтянка, престижная работа и все, что он давно считает своим. Но Сами не везет — дорогу, связывающую деревню с Израилем, блокирует армия. Сначала это просто неудобство — герой застрял в дыре с женой, с которой давно не живет, сыном, на которого никогда не хватало времени, родителями и друзьями детства, которых он все эти годы избегал. А дальше все идет совсем не по плану, ситуация заходит в тупик, из которого, кажется, нет выхода.

Режиссер намекает на когнитивный диссонанс, определяющий жизнь израильских арабов: в условиях демократической страны они не имеют равных прав с евреями, но одновременно чувствуют себя виноватыми перед палестинцами на Западном берегу. «Единственная земля, которая у них осталась, — это их дом», — оправдывался режиссер, представляя фильм в Каннах, куда отказались приехать арабские актеры, снявшиеся в картине. Потому что фильм made in Israel. Колирин объяснял, что бойкот никак не связан с фестивалем, скорее, это протест «против культурного разрушения арабских традиций со стороны Израиля». Но было очевидно: сниматься в картине made in Israel они согласились, и вряд ли кто‑нибудь из них отказался получить израильский гонорар.

Снова об Анне

О Катастрофе из израильских режиссеров, показавших в этом году премьеры в Каннах, вспомнил только Ари Фольман. Возмущаясь тем, как наши современники, восхищаясь подвигом Анны Франк, упускают его смысл, он сделал о ней собственное кино. И назвал его «Где Анна Франк».

Жанр анимации, в котором сделаны «Вальс с Баширом» или «Конгресс» Фольмана, помогли ему и в интерпретации сложной темы и дали возможность обратиться к самой широкой аудитории, включая детей. Он использовал уловку, возможную только в мультипликационном кино: позволил материализоваться Китти, подруге Анны из ее дневника. В отличие от Анны, Китти жива. Она сидит в Амстердаме, в доме, где пряталось семейство Франк, и наблюдает, как любопытные посетители музея безучастно все осматривают, не пытаясь осознать трагедию и не понимая, что она повторяется сегодня, когда толпы беженцев, оставшиеся без крова, вынуждены скрываться от преследующих их властей. Название звучит как обвинение, показывая, что реликвии, превращаясь в фетиш, теряют смысл.

Одним из продюсеров фильма стал Александр Роднянский, посчитавший его идею «актуальной и глубокой, тонко объединяющей вызовы сегодняшнего дня с самыми темными страницами недавней истории». Роднянский мечтал поработать с Фольманом с 2008 года, как только увидел в тех же Каннах «Вальс с Баширом». Фольман же, чьи родители попали в Берген‑Бельзен одновременно с семьей Франк, объясняет, что на создание фильма его мотивировала мать. Она сказала сыну, что ему необязательно снимать кино про Анну Франк, но, если он это сделает, она доживет до премьеры. И дожила. А сын не только исполнил ее просьбу, но и попытался ответить на вопрос, встающий сейчас перед всеми: как обходиться с наследием Холокоста после смерти тех, кто его пережил?