28 июня исполнилось 95 лет со дня рождения Вадима Сидура — выдающегося скульптора, одного из немногих, чей творческий язык оказался адекватен страшной эпохе, в которую он жил.
ГДЕ МЕСТО НАШЛОСЬ
Работы Сидура хранятся в Третьяковке, Русском музее, в городских галереях Касселя и Дрездена, в университетском музее в Нью-Джерси… Его графика и скульптуры пополнили собрания Сэмюэла Беккета, Бенджамина Бриттена, Генриха Бёлля, Милана Кундеры, канцлера Гельмута Шмидта и коллекционера Нормана Доджа. В Москве работы художника можно найти в известных частных коллекциях. А некоторая часть его наследия в 1993 году была перевезена в его только что созданный музей.
Музей Сидура в Перово входит в музейно-выставочное объединение «Манеж», которое и озаботилось празднованием круглой даты. Музей был закрыт и нуждался в ремонте, поэтому экспозицию хотели разместить в павильоне «Рабочий и колхозница». Но передумали, и 18 июля выставкой работ Сидура музей откроется заново.
Надо понимать, что с этим помещением на первом этаже жилого дома скульптора ничего не связывало. Его выделил муниципалитет после того, как рядом установили «Памятник оставшимся без погребения». Скрытые за деревьями, эти три фигуры не видны с 50 шагов. К 1972 году, когда была создана эта работа, почерк Сидура окончательно сформировался, достигнув той меры лаконичности, по которой его творения легко опознать. Монумент поставили в 1992‑м. Написали, что это памятник москвичам, погибшим в Афганистане. И вряд ли автор, будь он жив, стал бы возражать.
Сидур умер в 1986‑м, не дожив двух дней до 62‑го дня рождения. «Представь себе, — говорила мне Юлия Львовна Нельская (Сидур), вдова скульптора, — мы забыли про его день рождения и вспомнили на похоронах, 28 июня 1986 года». Он родился в 1924‑м в Екатеринославе (теперь Днепропетровск). Чуть-чуть не дожил до признания на родине, а не только в Германии, где при жизни скульптора стояло множество его памятников.
«РУССКИЙЕВРЕЕЦ»
«Я держу маму за руку. Мы идем мимо Финотдела по улице Карла Либкнехта. Навстречу нам тетя Фрося, жена дворника дяди Тараса. Она наклоняется ко мне и спрашивает:
— Ты кто? РУССКИЙ или ЕВРЕЙ?
Я гордо отвечаю: “Я РУССКИЙЕВРЕЕЦ”».
Этот фрагмент сидуровского «Мифа» (он же «Памятник современному состоянию», здесь и далее сохранена орфография автора). Мама — Зинаида Ивановна Андрианова, отец — Абрам Яковлевич Сидур. Ни православным, ни иудеем себя не считал. Прожил типичную жизнь советского еврея, нахлебавшись всех благ, уготованных человеку с именем Вадим Абрамович Сидур.
Первая его страшная потеря была военная, еще до ранения. «БАБУШКУ И ТЕТЮ АСЮ НЕМЦЫ РАССТРЕЛЯЛИ В КОНЦЕ 1943 ГОДА во время своего отступления из Днепропетровска». Это тоже из «Мифа».
Он не был откровенно инакомыслящим, борцом с режимом. Иллюзий не питал, признавал относительную мягкость власти при Брежневе: «Людям, при всей суровости нашей системы, перестали физически отрывать головы!» Понимал, что в любой момент могут прийти и все отнять — работы, мастерскую в подвале. Но скульптуры его, даже не привлекая до поры до времени внимания чиновников от искусства, постепенно сделали автору имя на Западе. А его самого возвели в статус врага.
Начиная с 1964‑го, когда статья о Сидуре появилась в пражском журнале «Пламя» («Plamen»), о нем начали писать, в подвал к нему стали приходить иностранцы — журналисты, дипломаты, слависты, зарубежные арт-критики, писатели… И вот на это реакция властей уже была. Он сколько-то зарабатывал иллюстрациями — в «Юности», «Неделе», «Технике — молодежи», иллюстрировал книги. Но со временем, как и все нонконформисты, превратился в изгоя. Хотя и в Бульдозерной выставке не участвовал. Нет, не боялся, но коллективизм во всех своих проявлениях был Сидуру чужд.
«У Димы уже был опыт коллективного существования, — говорила вдова скульптора, — когда он работал в одной мастерской с Лемпортом и Силисом. Они вместе делали барельефы на здании бассейна в Лужниках, скульптуры для Дома науки и культуры в Варшаве. С тех пор ему в принципе не хотелось к кому-либо примыкать».
Правда, в 1983 году, когда Немухин предложил Сидуру поучаствовать в выставке графики на Малой Грузинской, согласился с радостью. И дал восемь гравюр из цикла «101». Та выставка стала для Сидура последней. А персональная выставка у него при жизни была на родине одна — однодневная, 20 марта 1968 года, в Центральном доме литераторов в Москве. Только графика, ни одной скульптуры.
КАМЕНЬ С ДЫРКОЙ — УЖЕ СКУЛЬПТУРА
Его стиль, его пластические идеи во многом созвучны творчеству Цадкина, Липшица и Генри Мура. Между тем этот ассоциативный ряд уводит в сторону от истины, потому что скульптор Сидур, как это ни удивительно, возник именно что сам по себе. Работая в изобретенном им самим направлении «Гроб-арт», он достиг удивительной краткости и ясности высказывания. И чем дальше, тем точнее становились его послания миру, будь то вытянутый в струну, с задранной к небу головой «Взывающий», которого поставили в Дюссельдорфе в 1985‑м, — Сидур успел порадоваться, что монумент сделали почти пятиметровым и установили на высоком месте, или «Памятник погибшим об бомб» (Оффенбург, 1984, модель 1965) — бомба, пригвоздившая к постаменту изогнутую железку — тело. «Треблинка» (Берлин, Шарлоттенбург, 1979) — куб из положенных друг на друга тел. Но тела распознаёшь, когда читаешь название.
Очевидно, что основное влияние на Сидура оказал все-таки не Мур — в начале 1960‑х едва ли скульптор мог видеть много работ классика. «Возможно, именно отсутствие информации, — пишет Сидур, — заставило меня самостоятельно совершить многие формальные открытия в искусстве, которые таким образом стали моими кровными, помогли мне сложиться как художнику…» Влияния были иного рода. «Воздействие на меня египетского, ассиро-вавилонского искусства, греческой архаики, — признается скульптор, — было столь могучим и долговременным, что продолжается вплоть до настоящего времени. <…> В каком-то журнале я увидел фотографии огромных каменных, похожих на жернова индонезийских монет с отверстиями посередине, и меня поразила мысль о том, что КАМЕНЬ С ДЫРКОЙ — ЭТО УЖЕ СКУЛЬПТУРА».
Идею «камня с дыркой» он доведет до абсолюта во многих своих вещах. А в 1960‑м в ГМИИ им. А. С. Пушкина пройдет выставка «Искусство Мексики с древнейших времен до наших дней», которая тоже оставит след: «Я все больше и больше убеждался, что корни, из которых мы произрастаем, и у меня, и у моих старших великих современников — Мура, Липшица и других — одни и те же».
Читать Сидура можно бесконечно. Он отлично писал, литературного и эпистолярного его наследия сохранилось не меньше, чем пластики и графики. Стихи, «Миф», записи, хранящиеся в фондах музея, переписка. В письмах главным адресатом был Карл Аймермахер, славист, директор Института русской и советской культуры им. Ю. М. Лотмана в Рурском университете (Бохум), с которым Сидур познакомился в 1970 году. Карл писал о Сидуре, способствовал проведению его выставок, при его участии в Германии были установлены памятники Сидура. В 2013 году Аймермахер передал в РГАЛИ архивные документы и частично графику Сидура. Их 15‑летняя переписка была издана в 2004‑м в объемном томе «О деталях поговорим при свидании ». А только что выпустили переписку Карла с вдовой Сидура, Юлией Нельской (Сидур). Презентация книги «Время новых надежд » состоялась в мае 2014 года в Музее ГУЛАГа, где в тот день открывалась выставка Вадима Сидура, сделанная тоже во многом стараниями Карла.
Аймермахер пытался вытащить Сидура на Запад, чтобы тот мог увидеть свои творения, установленные в Германии. Организовал официальное приглашение через МОСХ. Там ответили, что немецкие партнеры могут пригласить группу советских художников и Сидура включат в делегацию. Но Вадим Абрамович настаивал на включении в состав группы жены — он был инвалидом войны, во рту у него, после того как разорвавшимся снарядом разворотило челюсть, не было, кажется, ни одного собственного зуба, есть он мог только протертое… «С женой не положено», — ответили ему в МОСХе, и делегация уехала в ФРГ без него.
ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Если не считать первых художественных опытов Сидура — в кружке при доме пионеров, то художником он стал после войны. После того как, недолго пробыв в эвакуации в Сталинабаде (теперь Душанбе), отучившись в пулеметном училище на Кушке, год прокомандовав взводом на 3‑м Украинском фронте, 7 марта 1944‑го был ранен в лицо и чудом выжил.
«…Я раскачивался между жизнью и смертью в госпиталях для “челюстных и полостных”…» — напишет он потом. Получив инвалидность, поступил в Сталинабадский медицинский институт — с детства мечтал стать врачом. Но в августе 1945‑го сорвался в Москву, чтобы поступить в Московское художественно-промышленное училище (бывшее Строгановское).
Учителями Сидура были Рабинович и Мотовилов — скульпторы традиционной школы. И сам он не выбивался за рамки традиции — достаточно посмотреть диплом. В скульптуре «Мир», как в зеркале, отражено его юношеское увлечение петербургским ампиром. Советский неоклассицизм во всей красе: женщина с косами вокруг головы обнимает сидящего на ее коленях младенца, а другой рукой подкидывает голубя, отправляя его в полет. Нет, не евангельский сюжет — скорее, шок от мирной жизни.
В училище он «был безупречно честным, но для всех тогдашних — чересчур “правильным”», как говорила жена. Будучи членом партии (вступил на фронте), не боялся заступаться за товарищей. А однажды и за педагога — того самого профессора Мотовилова, его пытались объявить космополитом. И как раз на защите диплома с Мотовиловым вышел скандал: тот возмутился, что Сидур сделал скульптуру в натуральную величину. Пришлось делать еще одну, в уменьшенном объеме, и удовольствоваться четверкой.
Мотовилов, когда Сидур заступался за сокурсников, предупреждал: «Вы этих бездарей отстаиваете, а они потом вас же начнут душить». Так и вышло. Некоего Александра Казачка выгоняли из училища, а Сидур его отстоял. И в 1974‑м Казачок пришел отбирать у него партбилет. «Мы больше всего боялись, что отберут мастерскую, — вспоминала жена, — тогда негде будет работать… Игорь Попов, председатель МОСХа, надо отдать ему должное, сопротивлялся. Говорил: “Все-таки Сидур инвалид войны”». И мастерскую оставили.
СКУЛЬПТУРНЫЙ ЖЕСТ
Есть три возраста, три периода скульптора Сидура. От первого — фанатичного увлечения квадригами и лавровыми венками — почти ничего не осталось. Даже в фигурах, сделанных в 1954‑м для Дома науки и культуры в Варшаве, уже чувствуется влияние импрессионистов. «Мой скульптурный язык того времени, — свидетельствовал автор, — я бы назвал импрессионистически-экспрессивным, когда не только жест, но даже “выражение лица” скульптуры имело чрезвычайно важное значение».
Второй период — где-то до 1958‑го. Абсолютные шедевры того времени: майолики (среди них «Девушка с отбойным молотком», 1957), терракота («Танец», 1956), высеченный в известняке портрет жены — они познакомились в 1957‑м, ей было 17. «Несмотря на то что Дима был очень кривой, — вспоминала Юлия Львовна, — он был очень красив. Никогда не ухаживал за женщинами — они сами проявляли инициативу».
А на исходе 1950-х появился третий Сидур, создатель лаконичных, исчерпывающих форм. Притом что и тогда появлялись у него работы, отсылающие к классике: его «Павший на бегу» (1966) цитирует «Поверженного» Лембрука (1915–1916), превращая сюжет в трагедию, а деревянные фигуры из «Бабьего Яра» (1966) вызывают в памяти тышлеровских дриад. Но это уже был самостоятельный, узнаваемый почерк. И чем сдержаннее был автор в выразительных средствах, тем резче становилось ощущение трагедии.
Кажется, всё у Сидура — о трагедии, лишениях, жертвах. Это не так. Он был блистательным мастером скульптурного портрета — вспомним портрет академика Виталия Гинзбурга, ближайшего друга Сидура, или голову Эйнштейна, которую можно увидеть и в Штатах — в Институте Ферми, рядом с Чикаго, и в Германии — в Бонне, в Ульме, где родился Эйнштейн, и в Мюнхене, перед Институтом Планка. И есть замечательный «Джаз» (1958), в котором скульптор нашел язык, способный выразить музыку — в пластике. Да много всего есть… Но существует и его «Формула скорби», установленная в Царском Селе в память о жертвах Холокоста. И именно эта формула кажется определяющей. Очевидно, что война была для Сидура главным потрясением. И в его искусстве осталась главной темой.
(Опубликовано в №267, июль 2014)
Неизвестного не сделать неизвестным
Рогинский, Вейсберг и Рухин. Юбилейный взгляд на прошедший век
