Жемчужиной экспозиции будет Магдальский камень. На нем мы видим менору‑семисвечник, похожую на ту, что изображена на арке Тита в Риме; предполагается, что это изображение вырезал мастер, который еще видел иерусалимскую менору до разрушения Храма римлянами.

Попытка продать всю библиотеку, когда в 2010 году тысячи томов и манускриптов экспонировались в выставочном зале «Сотбиса» на Манхэттене, не увенчалась успехом. За прошедшие годы, когда Ланзер страдал деменцией, попечители библиотеки решили продать отдельно самые ценные книги. При этом некоторые ученые возражали против такого решения, говоря, что нарушение целостности этой коллекции — большая утрата для еврейской культуры.

В нише для свитков Торы в синагоге Эйн‑Геди археологи обнаружили обугленные брусочки — остатки древних свитков. Синагога погибла в пожаре, тогда же обгорели и свитки. Сухой климат помог рудиментам свитков сохраниться, но стоило прикоснуться к ним, и они начинали рассыпаться. Поэтому обугленные брусочки отложили на неопределенное время — почти полвека к ним никто не прикасался и не знал, что написано внутри.

Некоторые исследователи утверждали, что хотя венецианское гетто ограничивало жизнь евреев, оно же давало им недвусмысленное официальное разрешение на проживание в городе. В рамках этой структуры венецианская еврейская община вела насыщенную культурную жизнь, создавая произведения искусства и научные труды, которые чтили во всем мире. А приезжавшие в Венецию иностранцы‑неевреи редко покидали город, не зайдя в гетто.

Мы все — как плохо сросшиеся кости, объясняет она. «Ты не можешь силой заставить человека понять. Это все делается потихоньку. Люди, которые живут рядом с евреями в черных шляпах и видят, как те играют со своими детьми, никогда не подойдут на улице и не скажут: “Шалом, ублюдок”. Это все воспитание. И лишь что‑то из этого может сделать искусство.

Некоторые страшные сцены в этом 70‑минутном фильме оказались пророческими: например, евреи Утопии отправлялись в изгнание в битком набитых вагонах больше чем за десять лет до того, как нацисты в таких же вагонах станут отправлять европейских евреев в лагеря смерти. Согласно неожиданно оптимистичной развязке этой картины, оставшиеся граждане Утопии осознают, насколько важны были евреи для экономики и культуры их города, требуют их возвращения и добиваются успеха.

«Эти четыре буквы [лзкр] — четыре отдельных пространства, потому что каждая буква — это двойная стена, можно зайти в букву и выйти из нее. Это как четыре изолированные комнаты, четыре укромных места, где можно посидеть и подумать — в каждом есть скамейка для этого. Тут также есть деревья, отражение света над вами и отражение сегодняшнего города вокруг вас, неба, птиц»

Пока либерализм был незыблем в самой Америке, а отрицание либерализма происходило лишь на израильской сцене, этот диссонанс можно было смягчить и минимизировать. Но сейчас, когда он проявляется в открытую на быстро меняющемся американском политическом ландшафте, эти двойные стандарты все труднее отстаивать.

На протяжении многих лет разные люди заявляли, что знают о местонахождении Гриншпана: будто бы он поменял имя и завел семью, держит заправку в окрестностях Парижа или работает во внешней торговле. Но никогда не было доказательств.

Для узников музыка служила утешением и прибежищем, она придавала смысл их жизни и даже была формой сопротивления. Людям разрешали брать с собой в лагерь лишь ограниченное количество личных вещей, и многие увозили с собой музыкальные инструменты. Некоторым удалось даже протащить в лагерь пианино.

Данная экспедиция будет первым крупномасштабным археологическим исследованием этого региона со времен операции «Свиток» 1993 года — попытки найти оставшиеся свитки Мертвого моря, спрятанные в пещерах Западного берега, перед передачей Израилем частичного контроля над территорией Палестинской автономии. Операция «Свиток» не увенчалась успехом.

Алперовиц признает, что он не будет традиционным раввином, вещающим с кафедры, и собирается проводить много времени в пути. «Я буду навещать людей у них дома, разъезжая по всему штату, когда только смогу, — говорит он. — Я еду в Южную Дакоту с идеей, что каждый еврей уникален и ценен для нас, буквально как родной брат или сестра, и мы предвкушаем, как будем вместе соблюдать наши традиции».