Мы сидели в крохотной комнатке одной из юридических консультаций Московской областной коллегии адвокатов. Я уже знал, что во время войны Семен Львович был механиком-водителем танка Т-34… «Ленинградское самолетное дело» – не единственный случай, когда Ария защищал диссидентов. Тогда для этого и от адвоката требовалось мужество. Известный правозащитник Петро Григоренко называл всего несколько человек, отважившихся на это. Среди них он упоминал и Арию.

Евгения Гинзбург очень ценила отвагу немногих редакторов, изредка, по возможности, решавшихся напечатать ее под собственным именем. Узаконенное журналом, имя Е. С. подсказывало, что в сумочке, в ридикюле у нас есть и легальность. Оно доказывало законность «Крутого маршрута». 20 декабря исполнилось 116 лет со дня рождения писательницы и журналистки Евгении Гинзбург

В письмах людям, призывавшим его заступиться за евреев, он употреблял самые сильные слова против погромщиков и их вдохновителей. Он давал адресатам право печатать эти письма. Но Толстой всю жизнь действовал только по необоримому велению души и совести. Он страдал, когда обстоятельства вынуждали его поступать против воли. Он не был уполномоченным по правам человека в России, который должен заниматься положением преследуемых.

Первая мысль была – “Полиция!” Все встревожились, матросы перешли в заднюю комнату, а мы вышли навстречу. Оказалось, это был Куприн, которого мы не видали уже несколько дней. Он только что приехал на извозчике из Севастополя и, не заезжая домой, явился к нам, чтобы поделиться впечатлениями. Он был страшно взволнован. Мерзавцы! – говорил он, буквально захлебываясь от гнева. – Они стреляли в безоружных людей, в корабль, который им не отвечал на выстрелы. Они стреляли в спасательные лодки.

Когда его арестовали в первый раз, ему было всего 23 года. Во второй раз, в 1949 году, — 37 лет. Тогда уже многие начали осознавать, что в стране царят произвол и беззаконие. Большинство людей знали об этом лишь понаслышке. Журналисту и литератору Матвею Грину довелось на себе испытать деформацию правовой системы, познать все прелести жизни при тоталитарном режиме. Матвей Грин занимался в лагере делом весьма необычным: он руководил театром.

Шестьдесят восемь лет назад, 12 августа 1952 года, были расстреляны 13 членов Еврейского антифашистского комитета. Был среди них и поэт и писатель Перец Маркиш. О судьбе своего отца рассказывает Давид Маркиш. 

Он сумел показать многим, как можно сочетать Тору с современной жизнью и движением вперед. Из общения с раввином Штейнзальцем было ясно: граница проходит не между светскими и религиозными евреями, а между образованными и невежественными. Религиозность, соблюдение заповедей, молитва всегда воспринимались раввином Штейнзальцем как совершенно естественное состояние.

На следующий день, 22 июля 1942 года, мама на рассвете подняла нас, мы нацепили эти рюкзаки и направились к Дону. В эти ранние часы в бомбежках города был обычно небольшой перерыв. Как и за какую сумму она нашла лодочника для переправы через Дон, я не знаю, но через полчаса мы уже были на левом берегу и застыли перед видом Ростова, над которым кружили семерки юнкерсов, осыпая его градом бомб.

Мои воспоминания о войне начинаются с того, что жильцы нашего дома стали по очереди дежурить на крыше нашего неказистого строения в ожидании фугасов, сбрасываемых с немецких самолетов. Дежурные должны были как можно скорее забросать их песком. Песок привозили к домам на грузовиках. Всем жильцам, включая детей, раздали специальные совки и небольшие мешки. Мы заполняли мешки песком, и дежурные на веревках поднимали их на крышу. Для несмышленых детей это было интересным приключением. Мимо нашего двора проносили огромные аэростаты для защиты от воздушных налетов.

Зэк не в первом поколении убежден, что мы очень запоздали с «Историей евреев в ГУЛАГе»; что мы в долгу перед многими, кто не в силах защитить свое имя.

Я много раз слышал от стариков и в Ленинграде, и в далеких от него регионах, что между религиозными евреями было своего рода согласие не учить детей. Разумеется, были героические личности, которые сохраняли традицию у себя дома. Но консенсусом стало соблюдение заповедей самим и необучение детей. Что это значило? Одно из объяснений звучит ужасно: да, иначе мы жить не можем! Это наша жизнь и наша вера. Но все это относится к прошлому. Этот мир ушел и к будущему не имеет отношения.

После молитвы ко мне подошел один из местных прихожан и спросил: «Откуда еврей?» — «Из Ленинграда!» — отвечаю. «Понятно, а где вы остановились в Вильнюсе?» — «Ну пока, честно говоря, нигде». — «Можете остановиться у меня. Я живу один в большой квартире. Это недалеко, в центре города». — «Большое спасибо! Не откажусь от вашего предложения!» — «Но я сейчас не иду домой. Вот вам ключ, приходите, когда вам угодно».