На следующий день, 22 июля 1942 года, мама на рассвете подняла нас, мы нацепили эти рюкзаки и направились к Дону. В эти ранние часы в бомбежках города был обычно небольшой перерыв. Как и за какую сумму она нашла лодочника для переправы через Дон, я не знаю, но через полчаса мы уже были на левом берегу и застыли перед видом Ростова, над которым кружили семерки юнкерсов, осыпая его градом бомб.

Мои воспоминания о войне начинаются с того, что жильцы нашего дома стали по очереди дежурить на крыше нашего неказистого строения в ожидании фугасов, сбрасываемых с немецких самолетов. Дежурные должны были как можно скорее забросать их песком. Песок привозили к домам на грузовиках. Всем жильцам, включая детей, раздали специальные совки и небольшие мешки. Мы заполняли мешки песком, и дежурные на веревках поднимали их на крышу. Для несмышленых детей это было интересным приключением. Мимо нашего двора проносили огромные аэростаты для защиты от воздушных налетов.

Зэк не в первом поколении убежден, что мы очень запоздали с «Историей евреев в ГУЛАГе»; что мы в долгу перед многими, кто не в силах защитить свое имя.

Я много раз слышал от стариков и в Ленинграде, и в далеких от него регионах, что между религиозными евреями было своего рода согласие не учить детей. Разумеется, были героические личности, которые сохраняли традицию у себя дома. Но консенсусом стало соблюдение заповедей самим и необучение детей. Что это значило? Одно из объяснений звучит ужасно: да, иначе мы жить не можем! Это наша жизнь и наша вера. Но все это относится к прошлому. Этот мир ушел и к будущему не имеет отношения.

После молитвы ко мне подошел один из местных прихожан и спросил: «Откуда еврей?» — «Из Ленинграда!» — отвечаю. «Понятно, а где вы остановились в Вильнюсе?» — «Ну пока, честно говоря, нигде». — «Можете остановиться у меня. Я живу один в большой квартире. Это недалеко, в центре города». — «Большое спасибо! Не откажусь от вашего предложения!» — «Но я сейчас не иду домой. Вот вам ключ, приходите, когда вам угодно».

Реб Гейче, как и Авром‑Абба, любил рассказывать истории, а еще потрясающе пел. Но самое главное, что реб Гейче являл собой прекрасный образ живой еврейской традиции. В отличие от ленинградских стариков, которые старались не подчеркивать различия и специфику разных еврейских направлений, реб Гейче и не думал скрывать свое прямое отношение к общине любавичских хасидов.

В колхозе нет хлеба, и все мы ходим голодные. Утром выпила два стакана простокваши и закусила укропом. После этого бригадир послал меня в Каракулино за автолом. Это такое масло, которым смазывают механизмы. Вообще он стал очень строгим. Работы много: все время приходится ходить! А я очень устала. В детдоме пообедала, взяла немного хлеба. Хотела съесть его с маслом, которое тоже принесла из детдома. Заглянула в шкафчик — и у меня потемнело в глазах: пусто! Все, что я вчера принесла, кто‑то из трактористов украл и съел!

У молодого эстонца из нашего барака оказалась логарифмическая линейка, он мне ее подарил. Я до сих пор ее храню. Можно было подсчитывать масштабы с чертежей инструкций. Работал каждый день, как бешеный. Мне казалось, и я был прав, что это единственный способ сохранить свой интеллект, а может быть, и заинтересовать Москву своим существованием. За два года мне удалось разработать два полноценных эскизно‑технических проекта автомобильного и тракторного поездов с активными прицепами, составить объяснительные записки к ним, с расчетами и графиками.

На осенние праздники в Ленинград из Белоруссии приезжали собирать милостыню двое нищих, мужчина и женщина. Как звали женщину, не помню, но имя мужчины я запомнил с легкостью, потому что его звали Илья. Он был человеком необычайным. Как это ни странно, он считал для себя недопустимым жить на милостыню. Что он делал? Он покупал на все собранные, судя по всему немалые, деньги лотерейные билеты, с помощью которых регулярно что‑то выигрывал. На это и жил.

Талмудические познания Менахема Соловья были известны далеко за пределами Ленинграда, не случайно Авром‑Абба послал меня к нему. Говорили, что Соловей знает наизусть не только весь Талмуд и комментарии к нему, но и ряд более поздних алахических постановлений (поским), а заодно и 16 томов Еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Я нередко провожал Авраама Львовича домой, а жил он в самом центре города, неподалеку от Московского вокзала. Идем мы по Невскому проспекту, кажется возвращаясь из сукки, и вдруг раввин Медалье говорит мне: «Совсем иначе выглядел Невский проспект в двадцатых годах». — «А в чем отличие?» — «В том, что почти на каждом балконе сукка была! Идешь и видишь: там сукка, тут сукка. Но потом это кончилось».

В 2018‑м в живых осталось уже очень немного бывших американских военнопленных‑евреев. Время, лучший снайпер, упрямо пробивает бреши в наших рядах, что не под силу было немецким снарядам и пулям 74 года назад. По мере того как уходит мое поколение, интерес к ветеранам Второй мировой войны растет, меня расспрашивают, осыпают почестями и поздравляют на каждом шагу. Я никогда не считал себя героем и теперь не считаю. Но для многих героизмом является даже то, что мне удалось выжить. И дожить до 94 лет.