Допустим, двое приобрели бочку вина в совместное владение, а разделить вино решили именно в праздник. Должны ли новые емкости с вином оставаться в пределах двух тысяч локтей от того места, где они встретили начало праздника, или же они следуют за ногами своих владельцев, причем так, что один может понести свою долю на юг, а другой — на север? А если совместная покупка была не вином, а животным и владельцы хотят забить его и поделить в праздник — каково правило в данном случае?

Поистине, Бродский жил в скучные времена, когда вопль одной‑единcтвенной души, расстающейся с телом, был слышнее, чем голос пророка, чем ропот наций! Эти времена закончились, они всегда заканчиваются. История не позволяет им надолго пересекать границы столетий, тем более тысячелетий

Я сейчас на гастролях, и у меня с собой одна из книг Ребе, «Повседневная мудрость». Я изучаю ее по утрам и ночью, после безумного дня. Нам всем необходимо находить время поразмыслить над тем, в чем заключается цель нашей жизни, наша незаменимая роль в Б‑жьем мире. Через тридцать лет после кончины Ребе мы с любовью вспоминаем время, когда он был здесь, вспоминаем его ученость, его прозорливость. Нам нужно хранить учение Ребе, применять его здесь и сейчас. Настанет время, когда все равно познают Б‑га

В некоторых менее важных случаях лучше позволить евреям не знать о законе и, соответственно, нарушать его ненамеренно, чем сообщить им о нем и тем самым сделать так, что они будут нарушать его умышленно. В западном праве есть такое положение: «Незнание закона не освобождает от ответственности». Даже если ты не знаешь, что совершаешь что‑то незаконное, тебя все равно можно наказать за это. Мудрецы думают иначе: «Лучше пусть евреи будут невольными грешниками, чем сознательными грешниками»

Евреи не склонны были подчиняться законам и проявлять уважение к Б‑гу; поэтому им требовалось то, что сама Тора называет «огненным законом»: законодательство достаточно строгое и карательное, чтобы привести держать их в узде. «Есть трое дерзких, — уточняет рабби Шимон бен Лакиш, — еврейский народ среди народов, собака среди животных и петух среди птиц».

Как нам не хватает Ханны! Где теперь ее острый ум, ее немецкая ученость, ее страсть к парадоксам, ее свобода от догм? Там же, где предсказания троянской царевны Кассандры, которым никто не верил, потому что она обманула Аполлона, подарившего ей пророческий дар. Какого бога обманула Ханна?

Худшее несчастье случилось в Иудее, в городе Явне. Греки на скорую руку соорудили там алтарь императору, а евреи алтарь разрушили. Разгневанный Гай приказал внести свою статую в Иерусалимский храм, в святая святых. Только смерть тирана спасла евреев.

Толстому заметили, что Шестов еврей. «Ну — едва ли, — недоверчиво сказал Лев Николаевич. — Нет, он не похож на еврея; неверующих евреев не бывает, назовите хоть одного... нет!» Спустя десять лет Шестов сам явился к Толстому и заслужил запись в дневнике писателя: «Приехал Шестов. Малоинтересен — “литератор” и никак не философ».

Не из монгольских степей, а из самой Европы раз за разом поднималось варварство, поливая ее поля кровью, меняя ее «таинственную карту», рассекая и вновь сращивая гигантское тело империи. Рим вечен, поскольку он не просто город, а образ прообраза, отпечаток идеи, «место человека во вселенной». И, поскольку власти его нет конца, нет конца и спору между тем, кто хвалил, тем, кто хулил, и тем, кто молчал, молчанием участвуя в споре.

И вновь лакмусовой бумажкой становится вопрос с яйцами. Предположим, что яйцо снесено в первый день праздника и его «отложили в сторону». Нельзя ли его съесть на второй день, поскольку на второй день не распространяются те же запреты Торы, что и на первый? Или же мы распространяем запрет на оба дня, считая их одинаково священными, хотя один из них — всего лишь своего рода юридическая фикция?

Мы понимаем, что спор о смехе есть спор о природе зла, где все правы: и Эко, и Бахтин, и Аверинцев. Потому что зло меняет маски, нападает нежданно и негаданно — подобно языкам пламени; мы знаем это по опыту! Но посреди пламени есть точка свободы, где возможен юмор, как у рабби Йеошуа бен Хананьи: «Дети мои, нельзя печалиться чересчур, и не печалиться тоже нельзя…»

Храм, каким его представляют себе мудрецы, по сути, статичен, это мир вне времени, где вечно повторяются одни и те же действия. К широкому историческому контексту — миру империй и государств, войн и политики, который постоянно меняется, — Талмуд на удивление безразличен, несмотря на то что этот мир в значительной мере определял судьбу евреев. Мудрецы апеллировали к библейским историям и народным преданиям; сверх того они не испытывали потребности в исторических источниках.