Пусть Леопольд Блум не соблюдал кашрут и не ходил в синагогу, но всеми фибрами своей неортодоксальной души он еврей. Джойс узнал об ирландских евреях только в эмиграции, уже покинув Ирландию. «Любопытно, что во время Второй мировой Швейцария отказала ему в визе оттого, что его сочли евреем». Иногда Джойс, казалось, и сам себя считал евреем. Блум — его брат по духу.

После войны Целан, владевший полудюжиной языков, включая иврит, скитался по материальным и культурным развалинам Бухареста и Вены, в конце концов обосновался в Париже, где и покончил собой в 1970 году в возрасте 49 лет. Вопреки — и, одновременно, благодаря — упорному желанию писать по‑немецки Целан опровергает утешительную ложь, будто бы можно легко и не замаравшись примириться с немыслимым недавним прошлым или с теми проявлениями человека, которые стали его причиной.

Возрождение иврита было слишком трудоемким и опасным бременем, чтобы взвалить его на плечи страшно занятых, немолодых лидеров американских еврейских общин, чья поддержка требовалась Бен‑Гуриону. Неумолимый прагматик, он понял, что для американских евреев более простым центром политической мифологии и точкой приложения сил станет Государство Израиль.

Зузана Джастман — писательница, переводчик, сценарист и кинорежиссер — писала эту книгу 75 лет — не учитывая времени, в течение которого велся дневник в Терезине. Основа текста — собственно дневниковые записи, которые Зузана Джастман вела в Терезине, будучи 12‑летней девочкой. Это не только важный вклад в литературу свидетельств о Холокосте. Можно смело сказать, что книга относится к достижениям и во многом и к итогам литературы ХХ века — и уже к некоей новой литературе ХXI века.

Хазария потонула в речных отложениях, была погребена на дне Каспия, от нее не осталось и следа, не считая редких осколков керамики в отвалах, сгруженных с землечерпалок. Но в книге еврейского поэта Йеуды Галеви эта страна стоит нерушимо, и царь ее придирчиво расспрашивает еврея о его вере, постепенно убеждаясь, что принятие иудаизма умножит благоденствие управляемой им страны. Ничего удивительного, ибо, как сказано в Талмуде, мир — это всего лишь кем‑то рассказанная история.

Сосредоточенность Вирджинии Вулф на еврействе Леонарда с самого начала их отношений порождала осуждение: «беззастенчивые расистские выпады», «убийственное презрение» к мужу, вечно злобные шутки о его матери и братьях, и вообще чуть не о каждом еврее, с которым она общалась. Ей не нравится «еврейский голос» или «еврейский смех», и вообще она мастер несправедливо принижать. Почему Леонард с этим мирился?

Возможно ли, что служанка египетской царевны и роковая римская красавица — одно и то же лицо? Что мешало даме, обладающей столь нетривиальной телесной природой, прожить несколько дольше, чем удалось это, скажем, Мафусаилу, коего телесная природа все‑таки была ограничена в возможностях трансформации — иначе Тора об этом непременно бы сообщила? Или, тоже не исключено, римская дама была египетской правнучкой, унаследовавшей редкостную генетическую мутацию, передающуюся исключительно по женской линии?