Борис Рамзес, несмотря на опасность ареста, летом 1937 года едет в Москву, чтобы получить средства на продолжение работ в Китае. Однако, поскольку он находится под подозрением, ни один из высокопоставленных работников Наркомтяжпрома не рискнул с ним встретиться. Экспедиция оказалась разгромлена, вскоре свернула свою работу, хотя были найдены нефть и золото. Сам Борис Рамзес чудом избежал ареста, несмотря на то что ряд ближайших коллег написали на него донос в НКВД.

Когда моего отца и его товарищей везли в тюрьму, он решил про себя не выдавать ничего даже под угрозой смерти. Он был готов к таким угрозам и не собирался давать показания. Так, рассказывал он мне, их воспитывали в России — с того дня, как ребенок поступал в хедер. Даже малыши из хедера повторяли клятву: «Недер, недер, ни слова про хедер». Теперь ему было 15, он уже успел познакомиться с «миром», но помнил свои детские клятвы и дал себе слово сохранять молчание любой ценой.

В ту ночь, когда арестовали Авраама, исчезли еще восемь выдающихся представителей религиозной общины. Мы не питали иллюзий, что когда‑нибудь снова увидим их. И все же мы были глубоко потрясены, когда несколько недель спустя услышали от человека, имевшего контакты с НКВД, о том, что с ними случилось. Официально раввины были приговорены к длительным срокам ссылки в Сибирь, но на самом деле власти решили их всех расстрелять. Никто из нас не мог набраться мужества, чтобы рассказать об этом детям…

Читая переписку 1930–1935 годов, задумываешься, что эти годы, возможно, были короткой передышкой и относительно счастливым временем в жизни Кушнировых, а если обобщить, то и небольшого круга формирующейся советской творческой интеллигенции. Позади революция и гражданская война, и еще никто не знает о предстоящих ужасах Второй мировой и Холокоста. Сталинские репрессии уже начались, но многие еще слепо верят в правоту партии...

Рабби  — ​ или, как тогда говорили евреи, ребе  —  ​Зуся подкупал человеческим теплом и сердечностью. А давалось ему это нелегко: как раз сердце с юности у ребе Зуси было слабым. Впрочем, современники с удивлением вспоминают, что душевная мягкость соседствовала в нем с железобетонной твердостью, если это касалось основ веры. Эта твердость очень пригодилась ему после большевистского переворота.

В письмах шла речь о том, что в Турции евреям — но только обрезанным — предоставляются всяческие блага, что там можно ездить верхом на христианах, что Мессия уже родился и живет рядом с Константинополем или же что вот‑вот придет Антихрист, разрушит христианские храмы и превратит их в конюшни, евреям же и их синагогам выкажет почтение

За несколько месяцев до изгнания испанские короли не только, как хорошо известно и часто упоминается, возобновили договоры с придворными евреями‑финансистами, но и, например, санкционировали расширение слишком тесного еврейского квартала в одном маленьком городе.

Информация, собранная Винером и его соратниками до и во время Второй мировой войны, стала частью доказательств, представленных на послевоенных судебных процессах, включая Нюрнбергский трибунал и суд по делу Адольфа Эйхмана в Иерусалиме в 1961 году.

В последние советские десятилетия почти не было подцензурной еврейской прессы, за исключением «Советиш геймланд» и «Биробиджанер штерн». Однако еврейские периодические издания все же выходили — в самиздате. Самиздат был одним из направлений деятельности еврейского национального движения, известного также как движение отказников, которое занималось борьбой за выезд и возрождением еврейской культуры среди советских евреев.

Каждая армия, приходящая в местечко, желала знать, где евреи зарыли пулеметы и патроны. Различались они только тем, что одни обещали не грабить за провизию и обувь, а другие – за «керенки», но нарушали обещания и те и другие. Русские офицеры деникинской армии, анархисты Петлюры, «красное украинское крестьянство»: антисемитизм в XX веке объединял не только народы, но и социальные страты.

Вкратце описать жизненный путь Соломона Штерна можно так: трудный подросток, доставлявший немало хлопот родителям, проявил вдруг на войне самоотверженность и героизм, стал полным георгиевским кавалером, а после, будучи убежденным социалистом‑революционером, испытал всю горечь большевистских репрессий, проведя вторую половину жизни в лагере, тюрьмах и ссылках и закончив ее в тюремной больнице.

Судьбы участников переписки сложились по‑разному. Виктория Мальт после войны работала редактором отдела детского вещания Радиокомитета, была автором детских книг. Когда Леонид Коган служил в политотделе 1‑й ударной армии, она трудилась медсестрой в госпитале рядом с Белорусским вокзалом. Леонид Коган прошел всю войну, выжил и связал свою дальнейшую жизнь с философией. Он преподавал историю философии в Военной академии им. М. В. Фрунзе, был сотрудником Института философии РАН.