Опасаясь выделиться, еврей принимает интеллектуальную окраску тех, среди кого, по его разумению, лучше всего спрятаться. Заприте его надолго в одной комнате с Бахом, и по выходе оттуда еврей начнет сочинять рождественские кантаты. Если ж еврею повезет так ли, сяк ли затесаться в английское общество, в конце концов он, как пить дать, отвыкнет читать, обзаведется двойной фамилией и полюбит ездить верхом. (Теперь в этот список можно добавить «проголосует за Брекзит».)

Книга Иова тем выделяется среди всех библейских, что не является частью истории отношений между людьми и Богом (пусть и представленной в Библии как отношения между Богом и людьми). Ни главный ее герой, ни его окружение не включены в цепочку развития этих отношений и отражения их разными гранями, тянущуюся от Адама до последних пророков. Какую же весть она призвана донести людям в составе Писания?

Любопытно, что было бы, если бы евреи не «распяли Христа», приняли христианство? Еврейский Б-г (или Мессия, или Пророк), обращается к евреям, они его принимают… а потом к ним, к евреям, тихо-мирно присоединяется весь остальной мир римлян, «варваров» и т. д? Вот в этом случае, уж точно, «еврейская раса – первого класса», а христиане-неевреи оказываются «гостями у хозяев», оказываются в положении какой-то «духовной колонии» евреев!

Уже счастливый Котя пригласил, пригласил немедленно на классический борщ бессарабского образца, пригласил, конечно, не к себе домой, где моя сестрица разрывалась между работой и колледжем и убила бы за одно заикание о борще мужа вместе с полицейским или хотя бы попыталась, а... к маме, к той удивительной еврейской маме, которая сделает для сына все, даже если это борщ для бруклинского полицейского.

Бабушка моя была русофобкой в самом буквальном смысле этого слова — она боялась русских. Человек своего времени и своей вполне местечковой среды, она не умела отличать русских от русских. «Русские» в ее представлении были те, кто раза четыре на протяжении десяти лет врывался в ее дом и в дома ее соседей, выносил стулья, чашки и деньги и требовал благодарности за то, что никого не убил. Тут не убили, там убили — всякое бывает. Погром — это вам таки погром, а не свадьба. Ничего не поделаешь.

В послевоенной Америке не осталось и следа довоенного «мейнстримного» антисемитизма. Совершенно неприемлемой стала дискриминация при приеме на работу, поступлении на учебу, при выборе жилья — что до войны было повсеместно. Еврейская община Америки стала самой большой в мире. Евреи вышли из своих традиционных анклавов на Восточном побережье и на Среднем Западе и расселились на юг и на запад.

Память о войне с нацизмом постепенно облицовывается мрамором, украшается бронзой — становится мифом. Мы храним особую память об этой войне, грозившей миру тоталитарным порабощением, а нам, евреям, — поголовным уничтожением. Как это ни парадоксально, именно Холокост напитал живой кровью национальные чаяния нашего народа и в конечном счете способствовал созданию на земле исторической родины — свободного и независимого Государства Израиль.

Он был талантлив, ярок, крепко держал в руках поводья интереса к себе и чутко реагировал на малейшие колебания их натяга. Он полунашел для себя, полуустроил сам уникальное в те времена место. В монолите государственной мощи он, как вольное семечко, обнаружил трещинку, в которую вцепился корнями.

И тут начался выезд. Евреев. Греков, немцев. Полукровок. Под их маркой — русских, украинцев, прибалтов. По чуть-чуть, побольше, поменьше. Сама ситуация, когда такое возможно, становилась интересной, пусть даже и вчуже. Согласие на то, чтобы их (нас) по одному, по десятку выпускали, государство выдало из-под палки. На это вынудило его всё вместе, в первую очередь, обессиливающе неостановимая штамповка военного железа, в том числе «космического», и не в последнюю — тот же хоккей.

Человеку, у которого есть собственная памятная скамья, некому завидовать. По крайней мере, так я полагал, пока не узнал, что в Клоуэс‑парке есть говорящая скамья. Говорящая в прямом смысле слова. Она установлена в память о Хаиме Ферстере, который пережил Холокост; родился он в 1922 году в Польше, скончался в Манчестере в 2017‑м. Нажмите кнопку на колонке — и Хаим расскажет вам свою историю. Сядьте, выслушайте, узнайте.

Путать «личную шерсть с национальной» – дело известное. Но слишком легкое, а потому – вредное. И только человек, совсем уж лично на себя не надеющийся ищет спасения в национальных успехах. Пока же ты хоть немножко болен личным тщеславием, тебе совершенно невыгодно тщеславие национальное, групповое.

Энергия била в нем ключом; но почему-то подчас казалось, что это энергия скрытого страдания. Однажды он сказал: «Мой отец, да будет земля ему пухом, был мудрый человек. И потому заметил, что как тень дважды в день бывает предельно короткой, в полдень и перед закатом, так человек остро чувствует смерть дважды в жизни – когда он становится подростком и когда готовится стать стариком». А Симон мучительно готовился стать стариком. И чем ближе был этот момент, тем яростнее он излучал энергию неиссякающей молодости... К 90-летию со дня рождения филолога Шимона (Симона) Маркиша