Менахем‑Мендл Дубравский работал — много и тяжело. Раввин сразу четырех местечек почти не располагал свободным временем. К нему обращались днем и ночью с вопросами, решение которых требовало многих знаний, мудрости и нервов. Но все это с точки зрения советской власти не то что не считалась работой, наоборот, приравнивалось к контрреволюционной деятельности. Так что и для видимости, и для заработка зейде пришлось искать новую специальность.

Хотя официально Менахем Дубравский считался пролетарием, поскольку трудился рабочим на фабрике по производству обувных шнурков, фактически он был раввином местечка. Даже его обычно суровое и грозное лицо в этот момент изменилось: Хейшке с удивлением увидел, как из глаз деда текут слезы.

После двух десятилетий советской власти из всех еврейских религиозных течений на территории СССР реально продолжали жить еврейской жизнью в основном любавичские хасиды. Поэтому Хейшке искренне считал, что «фрумер ид» (религиозный еврей) — это хабадник. Других он, родившийся в конце двадцатых годов, просто не видел. И когда в 1946 году, вырвавшись из СССР, Хейшке столкнулся с венгерскими хасидами, они показались ему какими‑то Б‑жественными созданиями, спустившимися прямо с небес на землю.

Начиная с 1921 года и до последнего своего дня в СССР Раяц вел непрерывную борьбу с советской властью вообще и евсеками в частности. Эту борьбу он продолжил и за границей. Его главной опорой, его правой рукой всегда оставался Хони Морозов. До такой степени, что в своих воспоминаниях Раяц пишет: «О цели, времени и направлениях моих поездок по стране знали только два человека — моя жена и рав Эльхонан‑Дов Морозов».

В сентябре 1921 года пришло письмо от Раяца. Он пригласил Хони Морозова приехать с семьей в Ростов и занять место его секретаря и габая. Проблем с проживанием теперь больше не было: еще Временное правительство отменило черту оседлости, и евреи могли селиться в любом уголке России. Вместе с письмом Раяц прислал и деньги на переезд. Период голода для семьи Морозовых закончился. Но они не знали, что наступил намного более страшный период — открытого противостояния с ЧК‑ГПУ‑НКВД и евсеками, делавшими все возможное для уничтожения еврейской религии...

В 1961 году произошло то, чего Генех боялся пуще всего. Он получил повестку в военкомат... Генех отправился к знакомому юристу. И тот объяснил: бояться ему нечего. Да, он совершил некие нарушения законности. Но по сравнению с тем, что его незаконно репрессировали, продержали в зоне и лагере семь лет и превратили в инвалида, это не дела, а делишки. Генеху повезло: его «разоблачение» пришлось на самый пик хрущевской «оттепели». Поэтому жертву незаконных сталинских репрессий не тронули, доносить не заставили и даже разрешили поменять паспорт, вернув свои настоящие имя‑фамилию.

Рабби Шнеур‑Залман, сын Баруха, был учеником Магида из Межерича, который, в свою очередь, являлся учеником Бааль‑Шем‑Това, основоположника хасидизма. Хабадники называют рабби Шнеура‑Залмана Алтер Ребе — «Старый наставник». Алтер Ребе утверждал, что каждый еврей, даже самый простой и необразованный, способен познать Всевышнего. Используя свой разум, он получит необходимый инструмент, чтобы проявить здоровые, контролируемые чувства, что позволит получить сбалансированный, долговечный результат. Для этого, однако, необходимо изучать глубочайшие концепции, касающиеся Всевышнего.

Генех был убежден: Всевышний послал его в ад, чтобы и в нем, в самой глубине преисподней, он оставался хасидом, оставался предан своему народу и хранил свою веру. Так же как в деятельности ешив в условиях подполья и большевистских преследований, и в этом наверняка было какое‑то искупление, содержался духовный смысл. Своими муками и своей верностью он служил всему еврейскому народу, трудился для приближения Избавления из советского рабства, оказавшегося хуже египетского.

Еще даже не отпраздновав свое 17‑летие, Генех Рапопорт оказался главой подпольной ешивы «Томхей тмимим» в Курске... Как‑то осенью 1939 года на базаре, когда Генех покупал арбузы, к нему подошел мужчина в полувоенном френче и сапогах. «Слушай меня, парень. Слушай и запоминай. Я чекист. Но я и еврей. И у меня сердце болит из‑за того, что делают с лучшими людьми моего народа. Мне случайно стало известно — в НКВД донесли, — что в синагоге работает тайная ешива. Ее собираются разгромить в ближайшее время, может, уже сегодня. Если ешива таки да работает — бегите. Немедленно, прямо сейчас. И забудь, что ты меня видел и что я тебе сказал. Если узнают — лагерем я не отделаюсь».

Вначале МГБ и ухом не вело, когда в 1946 году любавичские хасиды покидали СССР, но ситуация стремительно изменилась. Во‑первых, к концу года во Львове собралось так много явно ненастоящих польских евреев, что МГБ больше не могло это игнорировать. Разумеется, более существенным фактором стало резко переменившееся отношение Сталина к еврейскому вопросу: те годы, вплоть до смерти Сталина в 1953 году, врезались в память как самые черные годы советского еврейства. Евреев вообще и хасидов в частности ожидали тяжелые времена.

Действительно, благодаря обещанной Наполеоном свободе материальная сторона жизни евреев улучшится, но их духовная жизнь придет в упадок. Кожницкий магид и рабби Мендл из Риманова считали, что стоит пойти на этот риск, Алтер Ребе так не считал. Противоcтояние Наполеону виделось Алтер Ребе экзистенциальной битвой за спасение еврейского народа.

За несколько месяцев, проведенных на фронте, Юда не раз ходил возле смерти. Но сейчас он смотрел ей прямо в глаза, запорошенные снегом. Что делает хасид в такой ситуации? Молится. Юда начал чуть слышно читать Теилим, чередуя их призывом к Всевышнему о спасении и обращением к Ребе Раяцу попросить за него в высших мирах. И вдруг он увидел перед собой Ребе.