Окончание. Начало в № 1, 2, 3, 4, 5 (381, 382, 383, 384, 385)

— Малка, Йеошуа, присядьте, есть важный разговор, — сказал зейде‑ров. Вот уже года два, как он именовал Хейшке не иначе как Йеошуа. А как по‑другому можно было теперь обращаться к «а‑бохур а‑томим» — ученику ешивы «Томхей тмимим»?!

Зейде выглянул из кибитки, где они все еще жили втроем, осмотрел двор. Вернулся в кибитку и плотно прикрыл за собой дверь.

— Слушайте внимательно, есть хорошие новости. Вчера в Самарканд приехал Лейбка Мочкин и под огромным секретом рассказал, что появилась возможность избавиться от красной мелухи (от ивр. «мелуха» , «царство, власть»). Из Львова каждую неделю отправляются в Польшу поезда с польскими беженцами. Мендл Футерфас, Лейбка и другие анаш (ивр. «наши люди») создали комитет по вывозу любавичских. Сперва не знали, что делать, послали запрос Ребе, и он не просто дал свое благословение, а указал, что надо постараться как можно больше анаш переправить в Польшу. Комитет наладил производство фальшивых документов. Лейбка предложил мне вместе с вами уехать.

— А как же могилы? Кто будет молиться на них в йорцайт, кто будет ухаживать за ними? Как мы можем их оставить? — воскликнула Малка.

— Это могилы моей жены, сына и двух внучек. И дороги они мне ничуть не меньше, чем тебе. Но думать сейчас надо не о могилах, а вот о нем, — зейде указал на Йеошуа. — Мы не сойдем с пути Торы и мицвот. Никогда не сойдем. А это значит, что рано или поздно не меня, я уже слишком стар для мелухи и неинтересен, а вот его, твоего единственного оставшегося в живых ребенка, арестуют и отправят в Сибирь. Ты хочешь ухаживать за могилами и бегать на почту отправлять ему в лагерь посылки с мацой на Песах?

— А что я буду делать в Польше? — спросил Йеошуа. — Здесь все мои друзья, здесь мы своей учебой поддерживаем существование еврейской жизни в царстве тьмы. А там?

— Там, то есть не в Польше, а в Европе, тоже есть ешивы. И не хуже нашей, самаркандской. И там, за границей, я уверен, сбудется благословение, которое дал тебе на всю оставшуюся жизнь мой праведный сын Липа — чтобы ты встретился с Ребе. Я не вижу, когда тебе представится другая такая возможность. Да и мне с Малкой тоже.

Зейде остановился, посмотрел на невестку с внуком. Сжал руку в кулак и тихо, но с силой поставил его на стол. И тихо, но так, что стало понятно, возражения бесполезны, сказал: «Поэтому я решил — мы уезжаем во Львов. И немедленно».

К тому времени как они добрались до Львова, комитет, возглавлявшийся Футерфасом, наладил переброску любавичских семей в Польшу. И с Дубравскими она сработала без сучка и задоринки. В Польше они не задержались, поехали дальше — в Западную Европу. И без приключений добрались до Парижа.

Здесь зейде сразу же записал Йеошуа в ешиву «Томхей тмимим», уже несколько лет работавшую в Брюнуа. В ней Йеошуа проучился несколько лет. Образование, полученное им в хасидском подполье, было серьезным. К тому же у него оказалась замечательная память: он не забыл ничего из того, чему учили его зейде, меламед и Зелиг, даже когда он все еще приходил в себя после тифа. А что уж говорить про годы, проведенные в самаркандской ешиве! И Йеошуа стали поручать помощь отстающим. А таких, к сожалению, было много: притеснения НКВД, война, голод — все это мешало мальчикам нормально учиться. Теперь, в тихом и сытом пригороде Парижа, они могли наверстать упущенное.

Через полтора года занятий к Малке пришла ее подруга Этя Левитина, жена рава Залмана Левитина, одного из руководителей ешивы. Их сын Моти обладал такими серьезными познаниями и столь острым умом, что в ешиве никто не подходил для занятий с ним в паре. Почти сразу же после приезда Йеошуа Этя попросила его стать хеврутой для сына. С тех пор парни занимались вместе.

— Маня, я хочу отплатить тебе добром за добро, — сказала Этя и заговорщически улыбнулась. — У меня есть шидух для твоего Йеошуа — дочь реб Сендера Манкина. Зовут ее Ася, и она очень, очень преданная любавичская девушка. Я уверена, они подойдут друг другу.

Малка была знакома с Асей, отец которой занимался еще в «Томхей тмимим» в Любавичах. И сразу же согласилась. Теперь дело было за молодыми. По хасидскому обычаю после одобрения родителями жениха и невесты они должны были несколько раз встретиться. Если парень и девушка нравились друг другу или, по меньше мере, не имели ничего против друг друга, то играли свадьбу. Ася и Йеошуа друг другу сразу понравились.

Оставался последний этап — написать письмо Ребе и попросить благословения. Были, и не раз, случаи, когда Ребе благословение не давал и свадьба расстраивалась. Поэтому ответа всегда ждали с волнением. Такое волнение охватило Йеошуа еще до написания письма. Может быть, перед тем как спрашивать Ребе, стоит написать письмо Асе? Изложить в нем все свои минусы, чтобы она, праведная и чистая хасидская девушка, точно знала, с каким «фруктом» ей предстоит жить? Он поделился сомнениями с Малкой, но та вместо ответа заплакала. Она‑то хорошо знала, с какой беспощадной критикой относится к себе ее сын, как в борьбе с йецер а‑ра ищет порой то, чего у него нет. Но она не знала, что в свое время говорил ее покойный муж сыну о его гордыне и чрезмерной любви к себе. А вот Хейшке все прекрасно помнил и старался выполнять указания отца. В самаркандской ешиве ребят учили не только уметь разобрать лист Гемары или понять все тонкости хасидского маамара. Им преподавали и мусар — умение бороться со своими недостатками. Именно этим в самаркандской «Томхей тмимим» занимались с особым рвением. Ребята, с риском для здоровья и жизни учившиеся в подполье, родители и братья которых или погибли, или все еще сидели в большевистских застенках, всеми силами старались быть как можно более чистыми, преданными, достойными хасидами. Они верили, что именно так, в добавление к изучению Торы, они помогают и своим близким, и другим хасидам, да и вообще всему еврейскому народу сохранить свое наследие, не ассимилироваться и не сломаться под гнетом кровавой милихи. У Малки не было сомнения: в письме он так себя распишет, что девушка, которая может стать ее сыну хорошей женой, испугается и передумает. Слезы матери подействовали, и Йеошуа ограничился письмом к Ребе. Ответ с благословением пришел быстро. Сыграли свадьбу. И на всю оставшуюся жизнь, до самой его смерти, Ася стала Йеошуа верной подругой. Они прожили вместе больше 60 лет и удостоились увидеть внуков и правнуков.

В 1950 году семья Дубравских эмигрировала в Америку. Поселились в Детройте, где на одном из автомобильных заводов Йеошуа приобрел профессию механика. У него оказалась не только светлая голова, но и золотые руки. Поэтому проблем с заработком не возникало. Но ему сильно, очень сильно мешала удаленность от Нью‑Йорка, точнее, от Ребе. Конечно, она не могла сравниться с тем, что испытывали хасиды, оставшиеся в СССР. Здесь его и Ребе разделял не «железный занавес» и псы НКВД, а всего несколько часов езды на поезде. Но Йеошуа хотел большего, он хотел видеть Ребе ежедневно, хотел молиться в одной синагоге с праведником, слышать, как он делает кидуш в субботу. И, главное, слушать, как он говорит свои знаменитые речи, которые потом выходили в печатном виде и назывались «сихот».

Йеошуа читал каждую такую сиху, да нет, не читал — изучал до последней буквы. Но это не шло ни в какое сравнение с тем счастьем, с тем вознесением на духовную вершину, которое чувствовали те, кто слушал их из уст самого Ребе.

В 1955 году Дубравские перебрались в Нью‑Йорк и поселились в Краун‑Хайтс — рядом с Ребе.

Еврейская пословица гласит: «Мешане маком — мешане мазаль» («Меняющий место, меняет судьбу»). Брак Йеошуа и Аси был счастливым: они подходили другу, и в семье царили совет да любовь. Но жизнь их была омрачена отсутствием детей. И тогда зейде‑ров обратился к Ребе, хеврутой отца которого, рабби Леви‑Ицхака Шнеерсона, он был много лет назад. Ребе выслушал зейде и дал благословение. Первый из семи детей Йеошуа и Аси родился через год.

Найти работу в Краун‑Хайтс не составило проблем : хорошего механика сразу взяли в типографию «Братья Швелзингер». В ней издавались хасидские книги и журналы на идише. Йеошуа многое читал из того, что издавалось в типографии, и у него постоянно возникали замечания — не к содержанию, а к языку: он в совершенстве знал идиш и обладал огромным словарным запасом. Сперва он делал замечания очень осторожно, только при личной встрече с авторами. Но вскоре молва о механике, дающем точные литературные советы, облетела Краун‑Хайтс. И его пригласили в команду, издававшую сихот.

Процесс подготовки к изданию был непростой и очень ответственный. Ребе сам никогда свои речи не записывал. Он говорил их, как правило, по субботам и праздникам, поэтому с ним работали несколько человек, дословно запоминавшие речь и после исхода субботы ее записывавшие. Главным был рабби Йоэль Кан, обладавший феноменальной памятью.

После того как рабби Йоэль записывал речь Ребе и сверял ее с записями всех остальных, он начинал работать над ее языком вместе с Йеошуа. Порой они не вставали из‑за стола по 7–8 часов кряду, чтобы сиха вышла в свет через день‑два после того, как Ребе произнес ее. Это требовало от Йеошуа немалых усилий: обычно он работал в ночные, лучше оплачиваемые смены — надо ведь было прокормить разраставшуюся семью. Порой, придя из типографии, он вместо сна просиживал весь день над сихой и вновь отправлялся на смену.

Но результаты его работы Ребе ценил очень высоко. Не раз и не два он подчеркивал, что полностью полагается на Йеошуа. Более того, как‑то раз случилось, что из‑за болезни Йеошуа не смог работать над несколькими выпусками сихот. Когда Ребе высказал своему секретарю недовольство уровнем языка, тот ответил, что Йеошуа Дубравский из‑за болезни не смог участвовать в работе над сихот. «Что же вы мне не сказали! — воскликнул Ребе. — Я бы перестал их говорить и дождался его выздоровления».

Когда Йеошуа передали эти слова Ребе, он долго не мог прийти в себя. Мог ли простой мальчик из местечка, учивший в подполье хасидут и мечтавший о встрече с Ребе, — хотя бы на несколько минут, — представить себе, что он будет редактировать язык его речей, делать его как можно более понятным простым хасидам! Ребе сказал, что прекратил бы говорить свои речи, если бы знал, что он болен?! Большей награды, большего счастья он уже не мог удостоиться.

Йеошуа подумал о своих так рано умерших сестричках, о не дождавшемся этой похвалы зейде‑рове. И главное, он думал об отце. Йеошуа не сомневался, что отец там, высоко в небесах, гордится своим сыном, радуется его счастью и тому, что его пожелание, его благословение, данное на бар мицве, полностью реализовалось. Да что там полностью, даже представить, помыслить о таком Липе никогда бы не мог!

Йеошуа Дубравский скончался в 2011 году и был похоронен на еврейском кладбище Нью‑Йорка. Том самом, где покоятся Ребе Раяц и Ребе Менахем‑Мендл. Ася пережила его на пять лет и похоронена рядом с ним. Их дети стали посланниками Ребе и работают сейчас во всем мире — во Франции, Канаде, Бразилии и трех штатах США.