Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать даф йоми, лист Талмуда, каждый день — и делится размышлениями о прочитанном. В этом эссе речь об Иерусалимском храме, который — через много лет после своего разрушения — продолжает жить в воображении мудрецов Талмуда, а благодаря им и в нашем.

Когда закон перестает быть законом? Как мы узнали на этой неделе из окончания трактата «Эрувин», ответ такой: тогда, когда соблюдение закона может помешать службе в Храме. Под службой в Храме не следует понимать молитву в синагоге, хотя мы иногда и называем наши синагоги храмами. Но здесь имеются в виду жертвоприношения и молитвы в Храме — том единственном храме, который стоял в Иерусалиме на протяжении почти тысячи лет, пока не был разрушен навсегда в 70 году н. э.

Талмуд, составленный примерно четыре столетия спустя после разрушения Храма, по сути является его заменой — обширной конструкцией из законов и практик, призванной заменить евреям каменную конструкцию, в которой они некогда совершали богослужения.

Однако, как показывают последние листы трактата «Эрувин», память о Храме живет в Талмуде. В Эрувин, 102а Мишна обсуждает, какие типы замков и засовов можно использовать, чтобы запереть дверь в субботу. Если на двери имеется засов, «который волочится», то есть привязанный к двери шнуром такой длины, что сам болт лежит на земле, — такой засов нельзя использовать в шабат. Точнее, нельзя использовать в медине — землях за пределами Храма и прихрамовой территории. Но в Храме «можно запирать таким замком». В чем причина такого различения?

Ответ, по‑видимому, в том, что Храм, занимающий довольно небольшую площадь, метафизически на другом уровне — не там, где весь остальной мир. Как поясняет примечание к изданию Шотенштейна, «мудрецы приостанавливали действие своих постановлений, если те мешали службе в Храме». У Храма своего рода экстерриториальность, как у посольства, которое подчиняется законам не той страны, где оно расположено, а той, чьим посольством является. Таким же образом, служба в Храме управляется Б‑жественными законами, а не законами, сформулированным мудрецами.

Это становится ясно из ряда мишнайот, появляющихся на последующих листах трактата «Эрувин». Там перечисляются различные действия, которые обычно запрещены, но разрешены в Храме. К примеру, если в шабат отрывается нижняя петля двери, ее запрещено чинить. Как объясняет Гемара, это одна из тех превентивных мер, которые мудрецы ввели, чтобы предотвратить прямое нарушение шабата. В данном случае мудрецы опасались, что, если позволить людям чинить дверную петлю, они воспользуются молотком, а заколачивание молотком — одна из 39 категорий работ, запрещенных в субботу. А на Храм этот запрет не распространяется, наверное, потому, что священники в Храме прекрасно знают о запрете на пользование молотком. Превентивные меры, призванные держать народ в рамках закона, необязательны к соблюдению для элиты.

Приводятся и другие примеры. Если в субботу падает повязка с раны, ее нельзя накладывать снова. Опять же, это превентивная мера. На самом деле мудрецов волнует не накладывание повязки, а возможность того, что человек будет разглаживать ее, а это уже нарушение запретной работы — «разглаживания». А в Храме разрешается вновь накладывать упавшую повязку. Утешает, однако, что, если повязка спадет сама по себе, тогда можно надеть ее обратно. Это квалифицируется как «необычное происшествие» — а мудрецы не принимают законов на основании необычных происшествий.

Еще один пример касается животных, приносимых в жертву в Храме. Жертвенные животные должны быть безупречны, без какого‑либо телесного изъяна. Что же делать, если священник обнаружит на теле животного бородавку? Обычно он просто срезает ее ножом, но в субботу это будет сочтено «стрижкой шерсти», запрещенной разновидностью труда. Но как мы уже видели в трактате «Шабат», если совершать запрещенное действие необычным образом, оно перестает быть запрещенным. Так что если священник в Храме будет удалять бородавку руками — не очень приятная процедура, если задуматься, — то такое удаление разрешено.

В следующей за этим дискуссии Гемара приводит поразительный пример такой же логики. Как жертвенное животное должно быть без изъяна, так и священник, приносящий жертву, должен быть без изъяна. Что, если в субботу бородавка вылезет на его теле? В таком случае, советуют мудрецы, «его друг может откусить ее зубами». Срезать бородавку — опять же запретный вид работы, а вот откусить — это необычно и потому разрешено.

Но почему же, вопрошает Гемара, откусывать бородавку должен друг священника? Почему он сам не может это сделать? На это мудрецы дают два возможных ответа. Согласно рабби Элиэзеру, откусывать нарост на собственном теле в субботу запрещено, так что поручить это другу будет еще одним примером «необычного» исполнения действия. Но мудрецы не соглашаются с Элиэзером. Они не видят никакой проблемы в том, чтобы откусить бородавку у самого себя. Они считают это правило чисто прагматическим: если бородавка появится на той части тела священника, куда ему самому не дотянуться ртом, например на спине, тогда ему придется обратиться за помощью к другу.

Все это очень любопытно — и не только в плане внимания к деталям, но и в плане того, как мудрецы Талмуда думают о Храме. Они никак не оговаривают тот факт, что правила касательно повязки, бородавки и дверной петли относятся к Храму, которого больше нет. К тому времени, когда составлялась Гемара, Храма не было уже три столетия, а большинство мудрецов Вавилонского Талмуда никогда даже не видели места, где он стоял. И тем не менее они продолжают обсуждать законы поведения в Храме, согласовывать свои правила с храмовыми — как будто Храм существовал для них в настоящем времени.

Обращались ли мудрецы мысленно в будущее, когда — после прихода Мессии — Храм должен быть восстановлен? Если так, то они демонстрировали завидную уверенность — и не только в Б‑жьем промысле, но и в значимости и ценности собственного законотворчества. Даже в этом светлом мессианском будущем, когда Храм будет отстроен волей Всевышнего, законы, принятые мудрецами Талмуда, останутся в силе. На территории самого Храма они будут применяться с изменениями, но «в регионах», то есть повсюду, все будут подчиняться талмудическим законам.

Талмуд, таким образом, пребывает в некоем виртуальном времени — одновременно и в истории, и за ее пределами. Его законы применимы в вечном настоящем, в котором не было ни разрушения Храма, ни его восстановления. Я вспомнил об этой величественной приостановке времени, когда, дочитав трактат «Эрувин», прочел молитву, которую нужно читать по окончании чтения талмудического трактата, — «Адран», что значит «мы вернемся», а вернуться мы должны к тексту, который только что закончили читать: «Мы вернемся к тебе, трактат “Эрувин”, а ты вернешься к нам. Наши мысли о тебе, трактат “Эрувин”, а твои — о нас. Мы не забудем тебя, трактат “Эрувин”, а ты не забудешь нас — ни в этом мире, ни в Мире грядущем». Одно дело, что мы будем думать о Талмуде, но как Талмуд может думать о нас? Существует ли это присутствие вне времени, всегда готовое вернуться к нам, даже в Мире грядущем? Я думаю, мудрецы сказали бы «да».

Оригинальная публикация: In the Talmud’s Timeless Laws, a Vast Temple of the Mind