Воспоминания о минских ешивах
В издательстве «Книжники» вышла в свет книга под названием «Ехали в трамвайчике Соловей и Зайчики…». Она повествует о жизни и религиозном наследии нескольких поколений известной раввинской династии Зайчик и о пересечении судеб представителей этой династии с судьбой Мануила Соловья — выдающегося врача и ученого‑талмудиста.
В сборник вошли исследовательские статьи, одну из которых представляем вниманию читателей «Лехаима».
О воспоминаниях рава Нерии
Мой отец Шая Зайчик, родившийся в 1913 году, рассказывал, что получил хорошее еврейское религиозное образование. Ничего удивительного в этом не было: его отец и мой дедушка раввин Ури Зайчик постоянно занимался с сыном Торой. Однако отец говорил, что учился в Минске в ешивe уже в советское время. Он часто рассказывал о раве Йеошуа, человеке деятельном и известном в Минске, а также о своем учителе раве Авроме, якобы имевшем отношение к семье Зайчик. Фамилий отец не помнил. Ешива упоминалась по разным поводам — например, в рассказе, как он носил передачи в минский Исправительный дом, где отбывал срок Ури Зайчик, осужденный по делу Минского треста резников. Как писал отец в очерке, опубликованном в одной из израильских газет, для мальчика из традиционной еврейской семьи, ученика ешивы, посещение тюрьмы фактически стало первым знакомством с советской властью, и это знакомство запомнилось на всю жизнь.
Это казалось невероятным: одно дело занятия с отцом или частным преподавателем или даже учеба в подпольном хедере, но ешива, да еще не где‑нибудь в глухом местечке, а в столице БССР, прямо под носом у Евсекции и ГПУ? После распада СССР были опубликованы работы Элиссы Бемпорад, Леонида Смиловицкого и других историков, не оставляющие сомнений, что в 1920‑х годах в Минске действительно существовали ешивы, в которых училось несколько десятков молодых людей. Более того, в этих трудах было указано, что одной из ешив руководил рав Йеошуа Цимбалист. Так я понял, кто такой рав Йеошуа. Однако, к сожалению, конкретных подробностей в этих монографиях и статьях было мало. Поэтому воспоминания известного израильского раввина и общественного деятеля Моше‑Цви Нерии (Менкина), написанные для «Памятной книги Минска» , оказались очень ценным источником информации. Именно из них я узнал, что руководителем ешивы, в которой учился юный Шая, был рав Авром Гольдберг, зять раввина из Будслава Нехемьи а‑Коэна Зайчика.

Моше‑Цви Менкин родился в 1913 году в Лодзи, однако вскоре семья перебралась в местечко Круча Могилевской губернии, где его отец получил место раввина. После Советско‑польской войны Круча отошла к Белоруссии, так что мальчику пришлось познакомиться со всеми «прелестями» политики новых властей, включая, разумеется, гонения на религию.
В отличие от большинства советских сверстников, Моше‑Цви сохранил веру. Этим он был обязан родителям, сумевшим вопреки всему оградить сына от влияния безбожной власти: мальчик не ходил в школу, а в тринадцать лет уехал в Минск и поступил в подпольную ешиву .
Имени моего отца в воспоминаниях нет: по понятным причинам рав Нерия называл только тех, кому посчастливилось уехать из Советской России (сам он покинул СССР в 1930 году). Однако эти воспоминания содержат множество бесценных подробностей, касающихся изучения Торы в Минске и вообще в СССР. Из них можно узнать о преподавателях подпольных ешив, о быте учеников, о том, как реагировали на происходящее власти.
Рав Нерия написал и о том, как финансировались подпольные ешивы. И здесь мне хотелось бы отметить, что, будучи подростком, он не мог знать некоторых важных деталей, имеющих непосредственное отношение к нашей семье. А точнее — к деятельности моего деда, раввина Ури Зайчика, который в 1920‑х годах был одним из руководителей Минского треста резников.
В феврале 1921 года был создан Союз прихожан синагог и молитвенных домов Минска, насчитывавший на момент основания 155 членов, преимущественно еврейских религиозных деятелей. Помимо поддержки городских синагог и микв, распределения мацы на Песах и «удовлетворения потребностей соблюдающих законы кашрута» (пункт 2 устава), Союз прихожан также взял на себя заботу о религиозных учебных заведениях.

Разумеется, столь масштабные проекты требовали денег. И Союз, не мудрствуя лукаво, решил воспользоваться традиционной еврейской схемой, известной как «коробка» (коробочный сбор), или «такса». В соответствии с этой схемой часть средств от продажи кошерного мяса и птицы (процент или фиксированная сумма с каждой туши и/или килограмма) поступала в распоряжение общины и использовалась в тех или иных целях.
Начиная со второй половины XIX века, после реформ, проведенных в царствование Николая I, поступления от коробочного сбора шли, во‑первых, на покрытие недоимок еврейских обществ, а во‑вторых, на выплату долгов, накопившихся еще со времен Речи Посполитой. Союз прихожан распорядился этими средствами иначе. Часть денег тратилась на поддержку раввинов. Согласно советскому законодательству тех лет, духовные лица были лишены избирательных прав, не могли занимать общественные должности, получать пенсию или пособие по безработице. Их зарплата была минимальной, они платили повышенные налоги, не допускались в профсоюзы и, соответственно, оставались без положенных членам профсоюзов льгот — словом, в лучшем случае были обречены на полунищенское существование. Кроме того, «коробка» расходовалась на поддержку религиозных учебных заведений, в том числе минских ешив, и их преподавателей. Таким образом, каждая курица или корова, зарезанная под наблюдением моего деда, давала несколько копеек ешиве, где учился мой отец!

Воспоминания об учебе в Минске раввин Нерия написал на склоне лет и по памяти, не сверяясь с архивами или энциклопедиями. Поэтому в них вкрались неизбежные ошибки (которые мы по возможности постарались отметить). Однако ум его оставался ясным, память крепкой, и поэтому его рассказ, впервые публикуемый на русском языке, — бесценный источник по истории советского еврейства.
Борис Зайчик
Мой отец, благословенной памяти рав Петахия Менкин, был раввином местечка Круча . Когда до нас дошла весть, что в Минске есть ешива для юношей, я решил ехать туда. Я оказался в городе в 1926 году после Песаха и учился в минской ешиве до лета 1928‑го. Ешива находилась в Синагоге водоносов, на тихой боковой Замковой улице, идеально подходившей для нелегальной деятельности. Нас также специально предупредили, чтобы мы приходили парами и ни в коем случае не группами, чтобы не привлекать внимание властей.
Во главе ешивы стоял рав Йеошуа Цимбалист (Городнер) . Он же был ее создателем и директором; ешива стала для него делом всей жизни. Иногда рав также проводил урок. Однако постоянный ежедневный урок вел не он, а рав Исраэль‑Йеошуа Лейбович — выдающийся знаток Торы, умевший замечательно излагать материал. Машгиахом ешивы был рав Ицхак‑Тувья Гольдин из Комаровки .

Я был очень юным, лишь недавно отметившим религиозное совершеннолетие. Когда меня принял рав Йеошуа Городнер, мне показалось, что ему лет семьдесят. Доброе благородное лицо обрамляла густая белая борода. Я до сих пор помню, как тепло и приветливо он принял меня, «изгнанного в место пребывания Торы» подростка.
В ешиве училось около семидесяти юношей тринадцати‑семнадцати лет. Большинство из них было выходцами из окрестных местечек: Дукоры, Игумена, Койданова , Заславля, Узды и Бобруйска. Лишь некоторые были уроженцами Минска. В основном это были сыновья домохозяев , но среди них были и дети ремесленников, или кустарей, как их там называли, пожелавших научить их Торе.
Во время урока, продолжавшегося с 8.30 до 10.30, мы собирались наверху, в женском отделении, и запирали двери изнутри. Один из учеников все время смотрел в окно, чтобы предупредить, если в окрестностях появится кто‑нибудь подозрительный. В этом случае глава ешивы спускался по лестнице в главный молитвенный зал, а мы оставались наверху. Впрочем, даже если бы нас застали за учебой, то, скорее всего, не арестовали бы. Ибо что можно было сделать с подростками, самостоятельно изучающими Тору?
Мне рассказывали, что ранее в таких случаях также облачались в талит и возлагали тфилин, поскольку молитва не была запрещена. Однако в мое время так уже не поступали.
Как‑то зимним вечером в ешиву нагрянул еврей‑гэпэушник по фамилии Соркин и принялся составлять полный список присутствующих. Некоторым ученикам удалось спрятаться, остальные заявили, что они минчане. Руководство ешивы решило рассредоточить учеников по разным синагогам, пока все не успокоится. Через неделю‑две все вернулись. В ешиве говорили, что начальник милиции Кроль — большой поклонник рава Йеошуа Городнера. Раввин славился в Минске праведностью и неустанной благотворительной деятельностью, поскольку помогал всем и каждому. Поэтому Кроль закрывал глаза на существование ешивы.
Вспоминается такой случай. Как‑то летом я проходил мимо синагоги. Рав Йеошуа сидел и учил Тору. Окликнув меня, он сказал: «Тут работают два водопроводчика, пойди и скажи им, чтобы после работы они подошли ко мне». После этого он с улыбкой добавил: «Женщины спорят с ними и пытаются сбить цену. Я хочу, чтобы им заплатили как должно».
Я удостоился чести участвовать в субботних трапезах в доме рава Йеошуа и вообще фактически стал членом его семьи. Поэтому я мог видеть некоторые его поступки.
Как уже было сказано, добрые дела рава Йеошуа были в Минске у всех на устах. Люди приходили к нему и жертвовали на благотворительность, а он, в свою очередь, тайно раздавал эти деньги. Благодаря своему характеру и доброте рав Йеошуа приобрел в Минске особый статус.
В те годы в городе еще были частные магазины. Накануне субботы рав Йеошуа обходил Немигу, главный торговый район Минска, и объявлял: «Евреи, суббота! Суббота!» С его появлением магазины начинали закрываться.
Отделение нашей ешивы было устроено в соседней синагоге, которую называли «хедер реб Исера». Там преподавал скромный знаток Торы рав Шломо Горовиц. Позже ему удалось попасть в Израиль и вырастить сыновей — знатоков Торы. Еще одна ешива для подростков действовала в Прибрежной синагоге. Ее возглавлял рав Авраам Гольдберг . Рав Ицхак Рабинович, выпускник ешивы в Новогрудке, был там машгиахом и вел уроки по еврейской этике. Он был очень богобоязненным и пылким человеком. Синагогу называли Прибрежной, поскольку она стояла на берегу реки. Там также преподавал раввин из Кременчуга Авром‑Ицхак Берман, который в конце жизни взошел в Иерусалим (покойный Залман Аран , бывший министр просвещения и культуры, в детстве учил у него Тору и глубоко уважал рава Бермана).

В 5687 году от сотворения мира в Минске и окрестностях было несколько юношей, учивших Тору самостоятельно. Они собирались в синагоге «Маскиль ле‑Эйтан» . Оттуда в 1933 году трое юношей взошли в Землю Израиля, бежав сначала в Польшу. Это были рав Шауль Исраэли , судья Верховного раввинского суда в Иерусалиме; рав Авраам Пшедмейский (Шадми), зять рава Харлапа , один из руководителей иерусалимской ешивы «Бейт звуль», знаток Торы и автор книг по еврейскому религиозному законодательству, и рав Давид Соломон , организатор ешивы «Тора у‑млаха» в Петах‑Тикве. Всех троих задержали польские пограничники, собиравшиеся вернуть их в Россию. Однако юношам удалось связаться с раввином находившегося неподалеку местечка, который, в свою очередь, немедленно обратился к рабби Аврааму‑Ицхаку Куку, и тот сделал для них сертификаты, необходимые для репатриации. Также взошли в Землю Израиля рав Шмая Шинан (Сонин), рав Ури Перельман и рав Альтер Гилбиц , сын раввина в местечке Зембин (Жембин), впоследствии оказавшийся в Южной Африке. Остальные остались в Советской России и были обречены на страдания. Время от времени в синагоге «Маскиль ле‑Эйтан» давал уроки рав Шимон Ярхи, раввин синагоги на Подгорной улице. Кажется, он был братом Мендла Ярхи, раввина синагоги на Татарской улице.
Подпольное изучение Торы в России в 1927–1928 годах — воистину чудо из чудес! Юноши сидели и учили Тору, в любую минуту ожидая преследований и даже ареста. Они также прекрасно понимали, что преданность Торе обрекает их как минимум на нищету. Ибо как они могли поступить на работу, требующую осквернения субботы? Из каких источников они черпали силу, чтобы выдержать это испытание?
Президент Израиля Залман Шазар как‑то спросил меня: «Как ты, маленький ребенок, стойко держался в Советской России, пока не попал в Синагогу водоносов?» Будучи сыном раввина небольшого местечка, я был исключением среди сверстников. Я оставался единственным ребенком в местечке, кто не ходил в советскую школу, поскольку в этом случае мне пришлось бы нарушать субботу; я брал уроки у частного учителя. Кроме того, меня поддерживала надежда попасть в Землю Израиля. Мой ответ президенту звучал так: любовь и уважение к отцу и матери, к их человеческим качествам и убеждениям сформировали мой характер и повлияли на мое воспитание; именно это дало мне силы выстоять.
В Минске говорили, что, когда водоносы решили устроить отдельную синагогу, городские раввины позволили им поднять цену на воду на полкопейки. Водоносы также вложили немало собственных средств. Благодаря религиозному рвению они удостоились того, что голос Торы звучал в их доме учения и тогда, когда он смолк во всех остальных синагогах города.
Отдельные взрослые приходили учить Тору в синагогу Эттингера. В их числе был реб Яков из Радошковичей, сын раввина Меира Рабинзона , человек с очень острым умом. Когда он оказался в Израиле, ученики ешив слышали от него оригинальные толкования, полные глубокого смысла. Иногда он говорил парадоксами. Однажды мне довелось услышать, как он сказал о ком‑то: «Человек с глубоким внешним миром». В другой раз он сказал: «Истинное сокровенное — чем больше оно становится известным, тем больше остается сокровенным. И наоборот, явное может быть сокрыто и все равно останется явным».
В той же синагоге появлялись Моше Кантор, уже взрослый парень, который столовался у рава Моше Гордона (он очень бедствовал, однако был подлинным гением), и Мендл Слонимер, один из немногих бывших учеников ешивы «Слободка», оставшихся в Минске. Однажды он рассказал мне, что прочел трактат «Хулин» 42 раза!
Почему соседнюю синагогу называли «хедером реб Исера»? Идея реб Исера заключалась в том, что в хедере должны учиться не только дети, но и взрослые. Поэтому он собрал в этой синагоге взрослых и учил их, как учат в хедере: ребе объяснял, а ученики повторяли вслед за ним вслух.
Когда я оказался в Минске, реб Исер уже скончался. Его преемником стал зять, уроженец Ракова реб Арье Дардак — ученый муж, выдающийся знаток Талмуда и алахических кодексов, человек проницательный и с сильным характером. Как‑то раз я оказался в этой синагоге во второй половине дня. Синагога была полна. Евреи сидели, держа в руках раскрытую Мишну, а реб Арье стоял на возвышении и объяснял одну из мишнайот. Все присутствующие повторяли за ним. Точно так же они изучали в небольших группах Гемару, «Хаей Адам» и Пятикнижие: одни утром, другие вечером, а третьи в разгар дня.
В то время цензура писем из‑за границы еще не была настолько строгой. Напротив, советская власть поощряла обмен письмами в надежде, что родственники из‑за границы станут присылать доллары и правительство сможет их отобрать. Властям очень была нужна американская валюта . Тогда же открыли специальные магазины — торгсины, где любой человек мог купить за доллары самые разные вещи. Помню фразу из одного письма рава Йеошуа Городнера, направленного в Землю Израиля: «Будет душа моя плакать втайне — из‑за того, что мы вынуждены плакать тайно».
В это же время развернул масштабную деятельность рабби Йосеф‑Ицхак Шнеерсон. Он организовал ешивы в Невеле и в других местах, а также поддерживал связь с д‑ром Розеном , представителем «Джойнта» в России. В те годы советская власть считала «Джойнт» кошерным , так как он выделял миллионы долларов на переселение евреев в Биробиджан. Поэтому власти закрывали глаза на контакты представителей «Джойнта» с евреями — гражданами России. Судя по всему, Любавичский Ребе получал деньги от д‑ра Розена . Ребе видел себя патроном всех российских евреев: и хасидов, и митнагедов. Он говорил: «В наше время есть кошерные евреи и есть некошерные евреи. И нужно помогать всем, кто занимается Торой». И рав Йеошуа как‑то раз съездил к д‑ру Розену в Петроград и получил от него деньги для своей ешивы — несмотря на то что Минск однозначно был митнагедским городом. Раввин Москвы Клемес также, видимо, получал деньги от «Джойнта» и помогал раввинам, вынужденным оставить свои места и покинуть свои общины, ведь они жили в Москве в страшной бедности. (Позже рав Клемес взошел в Землю Израиля и стал членом Верховного раввинского суда.)

В Минске собралось еще несколько молодых талмудистов. Это были рабочие и служащие, члены еврейской религиозной организации «Тиферет бахурим» . Они собирались в так называемой синагоге «Блюмкес клойз» . Как‑то раз я оказался там на третьей субботней трапезе. Меня очень впечатлило, что в такое время молодые талмудисты еще собираются на третью трапезу и слушают слова Торы. Организацию «Тиферет бахурим» власти преследовали, поскольку подозревали, что это сионистское подполье. Помнится, Давид Элькин, один из рабочих, состоявших в этой организации, должен был опубликовать в газете «Октябер» открытое письмо о том, что он порывает со своими бывшими товарищами, клерикалами, буржуями и контрреволюционерами. К концу моего пребывания в Минске организация «Тиферет бахурим» окончательно распалась под давлением властей.

А в те годы в Минске сионистское подполье еще существовало. К нему присоединилось несколько студентов ешивы. Порой студенты ешивы исчезали на один‑два дня — судя по всему, они ездили в соседние местечки. Один из них — Биньямин Крумер вынужден был бежать из Минска после задержания его товарищей. (Через несколько лет он взошел в Землю Израиля и возглавил отделение банка «А‑поалим» в Гедере.)
В городе действовала идишская библиотека имени Переца . Отдельные студенты ешивы пробирались в библиотеку и читали там газету «Литерарише блетер» («Литературные страницы»), издававшуюся в Варшаве . Правда, этот еженедельник придерживался прокоммунистической ориентации. Однако из его постоянной критики сионизма можно было извлечь крохи информации о том, что происходит в еврейском мире, — ибо острая нехватка этих сведений ощущалась очень и очень сильно.
В Минске также работала Национальная библиотека, где было много еврейских священных книг. Моше Абрамский, сын раввина Йехезкеля Абрамского из Слуцка, будущего главы раввинского суда Лондона, обнаружил там все тома «Ткумы», а также сборник «Наука иудаика», изданный Еврейским университетом в Иерусалиме. В библиотеке я как‑то встретил раввина Мануса из Нового Быхова. Этот раввин предал и бросил свою общину: он опубликовал статью, в которой объяснил, почему порвал с религией. Накануне каждого еврейского праздника он публиковал какую‑нибудь ересь в газете «Октябeр».
Как мы жили? Обычай «есть дни» у домохозяев в то время уже исчез, за исключением суббот и праздников, когда каждый домохозяин был счастлив видеть ешиботника за своим столом. Поэтому на Торговой улице для нас устроили столовую в доме реб Пинхаса Резника, отца Моше Резника — владельца мебельного магазина, одного из активистов, помогавших минской ешиве. Иногородние ешиботники обедали там в две смены. Уроженцы Минска ели у себя дома. Завтрак для нас готовили в синагоге реб Исера, он состоял из чая, хлеба, масла и варенья. По тем временам это было вполне пристойно. Проблемой был ужин: тут каждый должен был сам позаботиться о себе.
А вот вопрос проживания решился очень легко. В те годы был издан закон о максимальном количестве квадратных метров на каждого жильца . Граждане не хотели пускать в свои квартиры нежелательных посторонних лиц, а потому прописывали ешиботников в качестве жильцов принадлежащих им домов. Таким образом они спасали свои квартиры от уплотнения. Я поселился у семьи Клебанских, совладельцев табачной лавки, которая продолжала работать, поскольку на дворе еще был НЭП. Я получил красивую меблированную комнату. Когда я возвращался из ешивы, бабушка подавала мне стакан чая и ломоть хлеба, чтобы я не ложился спать голодным.
Небольшие пожертвования на поддержку учебных заведений очень часто поступали от евреев — жителей Минска. Кажется, поступала также помощь от раввинов и мирян из других городов. Помнится, как‑то раз нашу столовую посетил раввин из Новозыбкова Шломо‑Йосеф Зевин . Говорили, что он посланник Любавичского Ребе. Видимо, мы также получали деньги от Любавичского Ребе.
Стоит отметить, что минские евреи относились к изучающим Тору очень тепло и сердечно. Как‑то я оказался в синагоге Эттингера, где в это время проповедовал реб Яков из Радошковичей. Рядом со мной стояли двое парней постарше. Внезапно ворвалась женщина, по виду типичная еврейская мама, и закричала: «Я приготовила дома вкусный суп! Подождите, сейчас я его принесу». И действительно, она принесла нам горячий картофельный суп, которым мы наелись до отвала. Поддержка изучающих Тору была неотъемлемой частью жизненного уклада минских евреев.
Хочу рассказать и об особом отношении к пожилому знатоку Торы, которого звали реб Файва. Реб Файва на протяжении многих лет день и ночь учил один‑единственный трактат — «Бава кама». И он зачастую голодал, так как не мог прервать занятия Торой. И вот нашлись праведные женщины, глубоко почитавшие этого еврея, столь усердно занимавшегося Торой. Каждый день они приносили реб Файве еду в Синагогу водоносов, где он изучал Тору.
Совершенно естественно, что молодежь даже в условиях нужды и замкнутости все равно открывала для себя прелести социальной жизни. В субботу во второй половине дня или вечером после учебы мы собирались вместе и пели. Однажды, когда в койдановскую молельню приехал раввин из Койданово , к нему сбежались все, включая сыновей митнагедов. Это был рав Нахум Рабинович , зять рава Йоселе , взошедший впоследствии в Землю Израиля и ставший членом раввинского суда в Хайфе. Мы собрались в этой молельне на третью субботнюю трапезу, слушали хасидские напевы и слова Торы.
В Минске жил койдановский хасид по имени реб Михеле. Он был буквально нищим, однако всегда — жизнерадостным и веселым. Мы приглашали его на наши ханукальные вечеринки. Реб Михеле придумывал и пел нам куплеты на идише, а мы повторяли вместе с ним припев.
Как‑то на нашей ханукальной вечеринке оказался проповедник рав Биньямин Шаковицкий , один из самых уважаемых людей в Минске. Его присутствие делало нам честь. Он произнес речь, вставив в нее песню на идише, начало которой звучало так:
Здравствуйте, маленькие свечки,
Расскажите нам истории,
Истории из давних времен,
Истории без конца.
Голос у него был приятный, и песня нам очень понравилась.

На праздники я возвращался домой, за исключением Шавуот, когда я оставался в ешиве. Большие общие праздники устраивались редко, поскольку руководство ешивы не хотело лишний раз привлекать внимание властей. Реб Михеле пел нам куплеты на идише. Некоторые из них мне удалось запомнить:
Когда все мы, евреи, покинем страны изгнания,
Когда все мы, евреи, соберемся в Сионе,
Все вместе мы будем петь и танцевать,
От мала до велика.
Излей милость на знатоков Торы,
Ибо есть у них немного, но они отвечают за все.
Как несчастна доля, ой‑веавой,
Тех, кто ополчается против них.
Милость небес излита на великих мужей Торы,
Нет у них в руках ружей, однако трепет перед ними
испытывают все.
Как прекрасен их удел!
И горе тем,
кто выступит против них.
Долго ли это будет продолжаться?
Сейчас мы испытываем тяжкие мучения.
Ты, Тора, Тора моя,
Как прекрасна ты и мила,
Надень свой святой венец!
Йом Кипур, святой день,
А эти злодеи и пьяницы знают одно слово «можно»:
Курить сигареты в субботу,
Напрасно проливать кровь.
Уродливое для них красиво!
Некоторое время в Минске жил проповедник из Мозыря реб Рафаэль Рабинович. Он был блестящим проповедником — с хорошим голосом и прекрасным чувством юмора. На его выступлениях не стихал громкий смех публики. Свою жизнь он посвятил добрым делам: созданию братства «Праведное ложе», заботившегося о больных; касс беспроцентных cсуд (при участии синагог) и, наконец, братства «Утешающий бедняка» для помощи евреям, лишившимся средств к существованию. Я помню его проповедь, основанную на стихе «Превратил Ты скорбь мою в танец, развязал вретище мое и препоясал меня весельем» (Теилим, 30:12). Вот его толкование: обычный бедняк, у которого есть хотя бы вретище, чтобы прикрыть наготу, уже может радоваться. Однако «знатный бедняк» подобен мертвецу. «Знатный бедняк» стесняется своей бедности и страдает, скрывая это от всех, — поэтому он подобен мертвецу.
В то время стало принято жениться и разводиться в ЗАГСе. Расписывались с легкостью, разводились тоже. Проповедник из Мозыря насмешливо говорил об этом: «Идут и расписываются сегодня с одной, завтра с другой и очень быстро доходят до “каждого освящающего седьмой” — до седьмой жены» .
Он также предупреждал о разносчиках мяса, кошерность которого вызывала сомнение . В своей проповеди, посвященной этой проблеме, он обыгрывал разные значения идишского слова «трагт» («носит», «разносит», «вынашивает»): «Я слышал, как одна еврейка сказала подруге: “У нас в доме есть кошерное мясо, одна женщина приносит его вот уже четыре месяца”. Я хочу спросить: если женщина “носит” четыре месяца, это что, свидетельствует о кошерности? Я знаю случай, когда женщина “носила” целых девять месяцев и все равно ребенок родился байстрюком».
Вспоминается шум, поднявшийся в Минске в связи с письмом раввинов. В заграничных газетах много писали о преследовании евреев в России . Власти были заинтересованы в опровержении. Поэтому они арестовали городских раввинов, угрожали им и вынудили их подписать открытое письмо в газету «Октябер», что в России нет преследования религии. Письмо заканчивалось стихом из книги пророка Ирмеяу: «И просите мира для того города, в который Я изгнал вас, и молитесь за него Г‑споду, ибо при его благополучии и вы будете благополучны» (29:7). Обращение подписали раввины Мендл Глускин, Йеошуа Городнер, Йехезкель Абрамский, Авром‑Ицхак Берман из Кременчуга и другие . Евреи в синагогах возмущались: «Как могли раввины подписать такое письмо? Все знают, что запретили хедеры, уничтожили кошерный убой, нельзя учить Тору и тому подобное». Вместе с тем можно предположить, что власть знала, чем «им» угрожать. К примеру, если раву Йеошуа угрожали, что окончательно закроют его ешиву, то эту угрозу он считал очень серьезной и был готов подписать что угодно, лишь бы ешива продолжала работать.
Медленно и постепенно еврейская религия в России уничтожалась. Синагоги закрывались, а их здания изымались «для культурных потребностей». Для этого использовали обращения граждан, в которых они требовали отобрать синагогу у верующих и использовать ее в других целях. Власти, разумеется, «отвечали на требования широких масс». Запретили хедеры. Тот, кто хотел учить сына Торе, мог делать это только частным образом. Судя по всему, в законе не было пункта, запрещающего индивидуальное изучение Торы . Потом начали избавляться от раввинов. Их обложили очень высокими налогами, и община не могла выдержать такого бремени. И раввинам небольших местечек пришлось перебираться в более крупные общины и устраиваться там ночными сторожами, чтобы не нарушать субботу. В Москве все знали: если еврей непременно хочет работать ночным сторожем, значит, это бывший раввин.
Что касается соблюдения заповедей, то член Коммунистической партии не мог заключить религиозный брак или сделать обрезание сыну. Членам партии это категорически запрещалось. Я помню, что иногда к раву Йеошуа тайно приходили пары, чтобы подпольно пожениться по закону Моше и Израиля. Он созывал миньян из ешиботников, двое из которых выступали в роли свидетелей, женил молодых, и они незаметно удалялись. С обрезанием все было куда сложнее. В этих случаях отец ребенка, член партии, старался уехать из города на несколько дней с каким‑нибудь официальным поручением, а бабушка и дедушка устраивали обрезание ребенка в отсутствие отца, как будто бы без его ведома.
Смешанные браки были в Минске достаточно редкими. Было естественное чувство отвращения к подобным бракам . Лишь позже, уже в Москве, я услышал о еврейских парнях, встречающихся с нееврейками.
Не было принято широко праздновать наступление религиозного совершеннолетия — возможно, из‑за тяжелого экономического положения или из страха перед властями. Ни у меня, ни у моего старшего брата религиозное совершеннолетие не праздновали. В субботу после моего тринадцатилетия раввин позвал в гости несколько знакомых и угостил их пирогом, который в тех местах называли «леках» . Вот, собственно, и все.
Коснусь и проблем с ритуальным убоем. Насколько я помню, полного запрета на него не было. Вместо этого резника заставляли уволиться. Когда я уже учился в Шклове, мне пришлось ночью пойти в некое место, чтобы тайно получить кусок кошерного мяса. Ибо прошел слух, что именно там режут и раздают избранным счастливчикам кошерное мясо. Я зашел в коровник, заплатил и получил килограмм мяса. Помню также одну женщину из Шклова, вынужденную готовить некошерное мясо для сына, трудившегося портным в кооперативе. Она утверждала, что без мяса у него не будет сил работать.
Об арестах известных раввинов в то время я не помню. Знаю лишь, что рава Йехезкеля Абрамского из Слуцка арестовали и сослали в Кострому . Позже, видимо, под давлением политиков из‑за границы его выслали из СССР .
Несколько слов об отношениях хасидов и митнагедов. Различия между ними во многом стерлись. Нам было очевидно, что нужно помогать друг другу. В нашей минской ешиве учился один парень, Липа из Бобруйска, чей отец был там хасидским раввинским судьей. Липа организовал группу ребят, ходивших в любавичскую молельню. Эта молельня фактически служила главной синагогой любавичских хасидов. Несколько раз в неделю наставник рав Авром‑Борух Певзнер учил нас «Танье» . Мы изучали раздел «Врата единства и веры», а в месяце элуле — раздел «Врата раскаяния». Помимо этого, на квартире наставника устраивались традиционные хасидские собрания. Там мы пели хасидские песни, а наставник излагал нам хасидское учение.
Когда я рассказал об этом отцу, происходившему из митнагедской семьи, он ответил, что в молодости ездил в Любавичи, оставался там на Дни трепета , поскольку хотел понять суть любавичского хасидизма. Он также рассказал о беседах о хасидизме рава Шмуэля‑Бецалеля Шeфтеля , учителя шестого Любавичского Ребе . Рав Шефтель был одним из лучших толкователей учения Хабада.
Особо хочу отметить многочисленные случаи, когда представители власти помогали верующим. О Кроле я уже упоминал. Раввин Ашер Кирштейн рассказывал, что когда он был в заключении, то получил помощь тюремного врача; этот медик также способствовал его освобождению. Моше Дульчин, отец Арье Дульчина , был верующим и доставал через кооперативное движение сахар и другие товары для религиозных деятелей, ставших лишенцами. Встречались невероятные случаи проявления милосердия. Мой отец, вынужденный оставить свое местечко и перебраться в Москву, получал там поддержку от различных домохозяев, считавших своим долгом помогать изгнанным раввинам.

Постепенно положение ухудшалось. Закончилась эпоха НЭПа. Вся торговля стала государственной, многие люди лишились прежнего экономического статуса и стали лишенцами. Как они выживали? Помогали работающие дети, родственники из‑за границы.
Отношение к литературе на идише у нас было резко отрицательным , поскольку считалось, что она связана с коммунизмом и Евсекцией. Если нам хотелось художественной литературы, мы читали Маяковского или Есенина. «Октябeр» Ошеровича или «Эмес» Литвакова были в наших глазах мерзостью, которую нельзя брать в руки. Тем не менее иногда мы просматривали и эти газеты, чтобы из их клеветнических статей попытаться узнать, что происходит в Земле Израиля.
Еврейская религиозная жизнь постепенно угасала. Дети становились пионерами, молодежь постарше вступала в комсомол. Взрослые становились лишенцами. Синагоги закрывались и отбирались. Раввины были вынуждены покидать свои места.
Несколько слов о моей учебе в Шклове. Там жил большой знаток Торы рав Мордехай Файнштейн, младший брат рава Моше Файнштейна , одного из величайших раввинов сегодняшней Америки. Вокруг него собралась небольшая группа. Сначала в ней было всего трое, а затем семеро юношей. Среди этих учеников был Гилель Медалье, впоследствии раввин Антверпена. Его отец рав Шмер‑Лейб Медалье был последним раввином Москвы . Мы ежедневно слушали урок рава Файнштейна. Так продолжалось до зимы 1930 года.
Вечером 30 швата 1930 года в маленькую синагогу, где мы учились, вломился милиционер и заявил: «Вы задержаны». Нас доставили в отделение милиции и допросили. Наутро нас освободили, строжайше предупредив, чтобы каждый из нас возвращался к себе домой. На этом учебная группа в Шклове прекратила свое существование.

В то время, когда я учился в Минске, существовала еще одна группа в Харькове. Ученики занимались у рава Моше Соломона, раввина Волчанска . Некоторое время действовала ешива в Витебске; в Невеле работала любавичская ешива.
Вот, пожалуй, и все группы, в которых учили Тору в мое время. Несомненно, были еще и отдельные люди, учившие Тору у раввинов или у знатоков Торы. Когда хабадников выслали в Грузию, они попытались организовать там центр изучения Торы .
Мне не довелось иметь дело с движением «Ге‑халуц», действовавшим в Белоруссии совершенно легально . В моем местечке Круча был парень по имени Мордехай Окунь, получавший нелегальную сионистскую литературу от этой организации. Мы собирались в его доме, и он зачитывал нам отрывки из «Халуца» . Таким образом мы немного узнавали о том, что происходит в Земле Израиля. Все это закончилось очень быстро: ГПУ не дремало, и люди боялись поднять голову.
Контактов с Землей Израиля не было. Разрешалась лишь частная переписка. Однажды я получил письмо от дяди, Авраама‑Абы Ори, директора школы в Явнеэле . Он писал, что рав Цви‑Йеуда Кук занимается сертификатами для российских ешиботников. Я тут же написал ответное письмо, в котором привел свое оригинальное толкование и попросил прислать мне сертификат.
Русские требовали, чтобы билет на советский корабль мы покупали у их заграничного агента и непременно за доллары. Ешива «Мерказ а‑рав» купила мне билет на пароход у Ицхака Хоза, агента Совторгфлота в Тель‑Авиве. Когда я пришел в «Интурист», чтобы заняться отъездом в Землю Израиля, мне сообщили о новом «злодейском указе»: за загранпаспорт теперь нужно платить в долларах. Я был в отчаянии: где взять доллары? Я написал письма нескольким заграничным деятелям, в том числе раву Меиру Гильдесгеймеру из Берлина (до меня дошли слухи, что он занимается общественной деятельностью) и Любавичскому Ребе, который уже был в Бруклине . Ответа на письма я не получил, но Любавичский Ребе послал мне тридцать долларов. Эти доллары я поменял на русские деньги и получил об этом официальную справку. Подавая просьбу о загранпаспорте, я приложил эту справку.
Когда я пришел в учреждение, где выдавали загранпаспорта, там стояла длинная очередь, и всем отвечали: «Вам отказано». Однако, когда подошла моя очередь, я удостоился услышать спасительную весть: «Вы получите загранпаспорт». Это произвело сильное впечатление на всех присутствовавших, ведь, если кто‑то получил загранпаспорт, значит, есть надежда, что в один прекрасный день получат и они.
Так летом 1930 года мне удалось выбраться из России и войти в Землю Израиля. По сей день я не знаю, почему мне разрешили уехать. Воистину, это было чудо.
Книгу «Ехали в трамвайчике Соловей и Зайчики…» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»
Судья судей и раввин раввинов
Инженер и раввин из Глубокого

