День в жизни еврея

Чтобы жизнь была плодотворной, необходимо осознавать не только неостановимость временного потока, но и систему отсчета времени, которой мы пользуемся. Мы привыкли сверяться с теми или иными таблицами — на циферблате или на экране компьютера: в них протяженность дня разбита на часы и минуты, а отрезки времени, отведенные для работы, трапезы, удовольствия или отдыха, раскрашены разными цветами.

Календарь, часы и распорядок дня служат нам подспорьем так же, как и прочим людям, осознающим, что жизнь на нашей планете протекает во времени. Но, будучи евреями, мы следуем и другому, не столь явному календарю, сверяясь c часами духовными: для нас существуют календарь и часы истории. Мы евреи, и для нас фигуры Авраама, Ицхака и Яакова неразрывно связаны с нашими сущностными представлениями об утре, полудне и вечере — о пути солнца по небосводу. Адам, Моше и царь Давид размечают наш год, то есть чередование сезонных циклов; память о двенадцати сыновьях Яакова — прародителях двенадцати колен Израиля — легла в основу нашего деления времени, будь то двенадцать делений, что нанесены на циферблат часов, или двенадцать перекидных страничек настенного календаря, каждая из которых отображает один из месяцев года.

Двенадцать сыновей Яакова

Как сказано в книге Брейшис, двенадцать сыновей Яакова родились от четырех его жен. Объединить их можно в три различные группы:

1) шесть сыновей Леи: Реувен, Шимон, Леви, Иеуда, Исахар и Звулун;

2) двое сыновей Рахели, любимой жены Яакова и «главной опоры дома» Израиля (Брейшис Раба, 71:2): Йосеф и Биньямин;

3) четверо сыновей, рожденных «служанками»: Бильгой — Дан и Нафтали, и Зильпой — Гад и Ашер.

И у каждой из этих трех групп сыновей Яакова особая роль в том, что касается разделения нашего дня: сыновья Леи олицетворяют нашу активность в том, что связано с насущными делами; сыновья Рахели — связанное с отправлением обязанностей, вмененных еврею его еврейством; «сыновьям служанок» предназначено править всем тем, что присутствует в нашей жизни постольку‑поскольку, и оказывать посильную помощь и поддержку всякому нашему действию и порыву.

Синагога, Бейс а‑Мидраш и рынок

Каждый день еврея начинается с молитвы — «служения сердца» (Дворим, 11:13; согласно Талмуду, Таанис, 2а). Первая осознанная мысль, с которой начинается всякий день, и первые произносимые нами слова — они проникнуты сознанием присутствия Б‑га в нашей жизни и осознанием того, что каждым вздохом мы обязаны Ему (Шулхан Орух а‑Рав /ранняя версия/, Орах Хаим, 1:4‑6; Кицур Шулхан Орух, 1:2). И хотя формальную молитву приходится отложить, покуда мы встанем с постели, умоемся, оденемся и поспешим (Шулхан Орух, Орах Хаим, 90:12) в синагогу, именно молитва должна быть первейшим делом всякого нашего дня. Как сказано в Шулхан Орух, Своде еврейских законов: «Время читать утреннюю молитву начинается едва взойдет солнце… И когда наступает время молитвы, возбраняется посещать друга или заниматься личным делом, или же отправляться в путь, прежде чем была прочитана утренняя молитва» (там же, 89:1‑3).

После чтения утренней молитвы переходят «из синагоги в Бейс а‑Мидраш», чтобы отдать «время изучению Торы» (там же, 155:1; Талмуд, Брохойс, 64а, и Шабос, 31а), которую следует читать каждый день. И лишь затем мы устремляемся в «светский» мир, переходя к удовлетворению своих материальных нужд и поиску средств к жизни (Шулхан Орух, там же, 156:1).

Эти три рода деятельности проходят под часами сыновей Леи. Реувен, Шимон, Леви и Иеуда олицетворяют различные ступени молитвы и связанное с ней «служение сердца», Исахар — изучение Торы, Звулун же — погружение в «дела рыночные».

Служение сердца

«Лестница стоит на земле, а верх ее достигает неба» (Брейшис, 28:12; ср. Зогар, ч. 1, 266 б; Брейшис Раба, 68:12) — это в сущности молитва. У этой лестницы четыре ступени: Реувен, Шимон, Леви и Иеуда, или же — любовь, трепет, единение и самоотверженность.

В сердце человека находят приют сотни, если не тысячи различных переживаний. Однако все они могут быть сведены к двум основным устремлениям: порыву приблизиться к чему‑либо, чтобы постичь отдаленное, и порыву отойти прочь, отпрянуть. К первой категории принадлежат такие чувства, как любовь, страстный порыв, доброта; ко второй — трепет, страх, почтительность и смиренная покорность.

В спектре сердечных переживаний находятся также те эмоции, что соединяют оба порыва. И в эмоциональных связях, выстраиваемых человеком зрелым, должны присутствовать в неком единстве оба отношения — и любовь, и почтение. Такого рода чувства наполнены как стремлением к единению, так и трепетом, устанавливающим пределы этому порыву.

На самом деле такой синтез любви и трепета — высшая форма выражения чувств, идущих из глубины сердца. Однако есть и более высокая ступень для жизни сердца — отвержение эмоций. Дело в том, что всякая эмоция, всякое переживание, которые можно представить либо как экспансию нашей самости, либо как самоумаление, или же как соединение того и другого, есть лишь выражение нас самих. Но любое истинное переживание связи с кем‑то или чем‑то, что выше нас, неизбежно подразумевает отказ от личных интересов и эгоизма.

Лестница молитвы насчитывает четыре ступени. На первой ступени «служения сердца» (здесь вершина подъема — первая часть молитвы Шма) наша задача — раскрыть в себе чувство любви к Б‑гу, облечь в слово стремление приблизиться к Нему. Вторая ступень (совпадающая со второй частью Шма) призвана пробудить в нас чувство почтения к Г‑споду и трепета перед Ним. Третья ступень (она связана с благословением «Истинный и Предвечный», читаемым между Шма и молитвой Амида, или, как ее еще называют, Шмонэ‑эсрэ) сплавляет воедино любовь и трепет, присущие нашему отношению к Б‑гу. На четвертой ступени (достигаемой во время чтения Амиды в полной самоотрешенности) мы преодолеваем эмоции как таковые, отринув все чувства и желая достичь состояния, когда мы полностью препоручаем себя Б‑гу и взываем к Нему всем своим существом.

В терминологии кабалы и хасидизма любовь и трепет — это глаза и уши сердца. Зрение — самое интимное и «нутряное» из наших чувств; слух — наиболее опосредованное и «внешнее». Потому любовь — желание быть ближе, рожденное сердцем, соотносится со способностью «зрения», а трепет, рожденный в сердце порыв сделать шаг назад, отшатнуться — со «слухом».

Реувен, чье имя происходит от ивритского реийа, «зрение», названный так матерью потому, что, ниспослав ей первенца, «Б‑г увидел горе мое (Леи), … теперь полюбит меня муж мой» (29:32), олицетворяет первую стадию молитвы, элемент «любви» в нашем служении сердца. Шимон — от шмиа, «слух», названный так матерью, ибо сказала она: «услышал Б‑г, что я не любима и дал мне и этого» (29:33), — символизирует вторую стадию молитвы, когда сердце замирает от почтения и трепета. Леви, чье имя значит «привязанность», «присоединение» (его рождение побудило Лею сказать: «с этого раза муж мой прильнет ко мне, ибо родила я ему трех сыновей» [29:34]), олицетворяет единство любви и трепета на третьей стадии молитвы. Иеуда же, чье имя значит «хвалящий» («На сей раз восхвалю Б‑га», — провозгласила Лея после его рождения [29:35]), олицетворяет четвертую ступень молитвенной лестницы — самозабвение во имя Б‑га, которое выражается нами в безмолвном чтении Амиды в состоянии полной самоотреченности (детально четыре стадии молитвы в их соотношении с четырьмя старшими сыновьями Яакова рассмотрены в Тора Ор, Ваейце, 45а‑г).

Поддержка друг друга

Перед кончиной Яаков призвал двенадцать сыновей своих и «говорил им… и благословил их: каждого по его дарованию благословил он их» (49:28). Двести тридцать три года спустя Моше точно так же благословил двенадцать колен Израиля, каждое из которых насчитывало к тому моменту по нескольку десятков тысяч человек. Благословения Яакова и Моше описывали индивидуальный характер каждого из колен и определяли роль, назначенную им в сообществе Израиля.

Благословение Яакова Звулуну и Исахару звучало так: «Звулун у берега морей водворится, он и у корабельной пристани (49:13)… Исахар, осел костистый (“Стойко несущий ношу Торы, как сильный осел, навьюченный тяжелой поклажей” — Раши), лежащий среди заград (49:14)».

Прощальные же слова Моше, обращенные к двум этим коленам, были: «Радуйся, Звулун, выходу твоему, а Исахар — в шатрах твоих» (Дворим, 33:18).

Комментарий поясняет это следующим образом. Звулун и Исахар заключили своеобразный союз: первый поселился на побережье и выходил на кораблях в море, ведя торговлю, получая прибыль и поддерживая тем Исахара, который занимался одним лишь изучением Торы (Раши, Дворим, там же; Мидраш Танхума, Ваейце, 11 и пр.).

Исахар и Звулун тем самым олицетворяют еще два важных аспекта ежедневного расписания еврея. Пройдя четыре ступени по лестнице сердца, которое служит Б‑гу в молитве, еврей переходит «из синагоги в Бейс а‑Мидраш», чтобы, изучая Тору — слова мудрости и воли Б‑га, обращенные к человеку, «прикипеть» к Б‑гу разумом, прикрепиться к Нему. Совершив это, еврей выходит в мир в роли человека, у которого собственное дело, или того, которому средства к существованию дает его специальность, — чтобы «во всех путях познавать Б‑га» (Притчи, 3:6) и «всякое деяние совершать во имя Неба» (Пиркей овойс, 2:12).

Ибо всякий еврей, будь его призванием образ жизни Звулуна или же Исахара, должен в течение дня отдать дань и тому, и другому. Будь он крайне занятым бизнесменом или простым работником, он не свободен от обязанности изучать «хотя бы одну главу Торы утром и одну — вечером» (Талмуд, Менохойс, 99б). Как погруженный в дела веры обитатель шатра нашей Торы, так и тот, кто ревностно несет поклажу всех установлений иудаизма, — оба они являются жителями материального мира: в силу необходимости, а также в силу общих условий существования они должны также участвовать в обмене, составляющем экономическую основу жизни, о которой сказано, что и она должна стать частью их жизни как евреев и их связи с Б‑гом.

Йосеф и Биньямин

Все пророки, — говорит в Талмуде мудрец рабби Йоханан, «свидетельствовали о том, что касается [воздаяния] для баал‑тшува». Но что касается подлинного цадика — «Ничьи глаза не видят того, [что он] лишь Твой, Г‑споди» (Талмуд, Брохойс, 34б).

Мнение рабби Йоханана, отмечает Талмуд, противоречит мнению, высказанному другим мудрецом, рабби Абау, который объявил: «Там, где баал‑тшува (раскаявшийся) устоит, не устоять совершенному цадику» (там же).

Цадик означает «праведный»; баал‑тшува — «тот, кто возвращается», совершив покаяние. В буквальном смысле цадик — тот, кто всю жизнь живет в согласии с Б‑жьей волей, а баал‑тшува — кающийся грешник, человек оступившийся и уклонившийся в прошлом от верного пути, но шаг за шагом искупающий свои ошибки и возвращающийся к достойной жизни и повиновению воле Б‑га.

В более широком значении цадик и баал‑тшува являют два разных способа существования, два отношения ко всему, что человек делает в течение дня: от молитвы и «служения сердца», изучения Торы до заключения торговых сделок.

Цадик сосредоточен лишь на добре внутри себя и окружающем его мире. Свою жизненную миссию он видит в том, чтобы по мере сил культивировать свои позитивные качества, а также все то доброе, что он видит в других, все, что есть чистого и святого в Б‑жьем мире. Все негативное должно быть подавлено и отброшено, оно не достойно ничего, кроме презрения. Когда же со злом надо вступить в борьбу, до этого зла не опускаются, но встают над ним, увеличив добро в собственной душе и в мире, — и силы зла рассеиваются, как рассеивается тьма перед потоком света.

Отношение баал‑тшува к миру состоит в том, что такой человек готов иметь самое непосредственное дело со злом в себе и в мире: скорее, он будет бороться с этим злом, чем отвергать его, он будет пытаться его преобразить, а не преодолеть, возвысившись над ним. Сталкиваясь с любой сущностью, любой силой, такой человек стремится извлечь ядро добра из кожуры покрывающего его зла, ибо добро явлено в Б‑жьем творении.

При том, что мнения рабби Йоханана и рабби Абау противоположны, каждый из этих подходов имеет свои преимущества: отношение к жизни цадика возводит к высотам, которых «не видит никто, кроме Г‑спода», тогда как отношение баал‑тшува выводит на пространства, где «совершенному цадику не устоять».

Служение сердца, совершаемое цадиком, не омрачено никакими отрицательными переживаниями и побуждениями. Оно освобождает священный пыл сердца, исполненного чистоты и совершенства, которые баал‑тшува даже не надеется достичь. С другой стороны, молитва баал‑тшува есть борение — борение между добром и злом, сражающимися в его сердце, между Б‑жественным и животным началами. И это борение, эта битва воспламеняет в нем любовь, трепет, «прикрепленность» к Г‑споду и самозабвенность ради Него, которые достигают совсем иной интенсивности, чем у цадика. И во время этой борьбы возникает возможность полной победы над врагом, когда тот преображается в союзника, когда все мирские устремления сердца очищаются от их профанной сущности и превращаются в священный порыв.

Для цадика, изучающего Тору, она не замутнена ошибочными истолкованиями, разум его свободен от влияния плохих учителей, что позволяет читающему вбирать Б‑жественную мудрость столь чистым и совершенным образом, что баал‑тшува даже не может себе этого представить. С другой стороны, то, как учится баал‑тшува, продираясь через тернии в лабиринте заблуждений и непонимания в поисках истины, дает ему глубину знания и живое отождествление с познанным, недостижимые для сознания, свободно проникающего в сущностную сердцевину всякой мысли. Для баал‑тшува, когда он сталкивается с Торой, через опровергнутые доводы и отринутые ложные истолкования открывается сама многомерность Б‑жественной истины, пребывающая недоступной для цадика с его свободным познанием сути (эти два метода изучения Торы представлены двумя различными методологиями, нашедшими свое выражение соответственно в Вавилонском и Иерусалимском Талмудах).

Когда цадик соприкасается с миром материальным, его внимание сосредоточено исключительно на тех сущностях, которые имеют значение для его служения Б‑гу, а все прочее для него просто не существует. Тем самым цадик достигает того, что любые материальные аспекты существования, с которыми он сталкивается, «очищаются» и «возвышаются», сам же он пребывает незапятнанным «прозой жизни». В то же время для баал‑тшува рынок — минное поле негативных влияний и искушений, неизменно оставляющих свой след на его личности, а порой и полностью подчиняющих его. Однако борьба с этими враждебными элементами и победа над ними означают для него, что те становятся частью данного ему «познания Б‑га на всех путях». Тем самым баал‑тшува приходит к служению Г‑споду в рамках материальной жизни, которое сложнее и больше, чем служение цадика: связь баал‑тшува с Б‑гом объемлет и те элементы Б‑жьего творения, которые остаются вне пределов «совершенного» служения цадика.

Имя Йосеф означает «да прибавит» — родив Йосефа, мать его выразила надежду: «Да прибавит мне Б‑г другого сына» (Брейшис, 30:24). Глубинное значение этих слов заключается в том, что Йосеф олицетворяет стремление к тшуве: «прибавить иного сына» — преобразить все чуждое и враждебное служению Б‑гу, что есть в собственной душе и в мире, в «сына», тем самым обратив в добро и включив его в священный порядок всего сущего.

Биньямин означает «сын правоты» — так нарек Яаков второго ребенка, рожденного ему Рахелью, ибо из всех сыновей своего отца он единственный появился на свет на Святой земле (Раши, 35:18). То есть Биньямин олицетворяет собой совершенную праведность и предельную святость цадика.

Четыре основные темы

Четверо «сыновей служанок» — Дан, Нафтали, Гад и Ашер — олицетворяют четыре основные темы, в течение всего дня присутствующие в жизни еврея: рассудительность, ощущение собственной причастности, благословение и наполненность.

«Рассудил меня Всесильный», — сказала Рахель, когда служанка ее Бильга родила первого сына от Яакова. И назвала Рахель этого сына Дан, что на иврите означает «судить» (30:6). «Дан будет судить народ свой», — сказал Яаков в своем предсмертном благословении (49:16). Если встретится тебе человек, всегда и всюду требующий справедливости, знай, что он — из колена Данова (Талмуд, Псохим, 4а).

«Нафтали» значит «вовлеченность в борьбу» и «ощущение причастности» — второй сын, рожденный Бильгой, был назван так Рахелью в знак того, что «состязалась я с сестрой моей и преодолела» (Раши, 30:8).

В благословении, данном Яаковом, а затем и Моше Ашеру, упоминается масло: «Хлеб его жирен» (49:20; традиционно этот стих переводится: «Тучен хлеб его»), — сказал о нем Яаков, а Моше — «омывает в масле ногу свою» (Дворим, 33:24). В законе Торы и учении хасидизма «масло» означает качество наполненности: по самой своей природе масло пропитывает все, с чем соприкасается, «проникая туда навсегда» (см. Шулхан Орух, Йоре Деа, 105:5).

И, наконец, Гад означает «благословение» и «счастье». «Пришло счастье!» (Раши, Брейшис, 30:11) — сказала Лея, давая имя старшему сыну Зильпы.

Когда еврей молится (Реувен, Шимон, Леви и Иеуда) или погружен в изучение Торы (Исахар), или же ведет дела (Звулун), то и в совершенной святости цадика (Биньямин), и в преображающей мир борьбе баал‑тшува (Йосеф), — во всяком начинании, всяком стремлении и деянии будут споспешествовать «четверо сыновей служанок»: рассудительность, все меряющая установленными нормами, которые определяют, что есть добро, а что — зло (Дан); ощущение причастности к Б‑гу и вечного соприкосновения с Ним (Нафтали); «холистическое» отношение к жизни, когда делающий что‑либо отдается этому целиком, так что данное дело занимает все его мысли, чувства, все его бытие (Ашер); признание того факта, что предоставленный самому себе он не смог бы сделать ничего — всё, чего нам удается добиться, мы добиваемся с благословения Б‑га и при Его поддержке (Гад).