В Иерусалиме скончался реб Исроэль Пинский — один из легендарных старейшин движения «Хабад». Его уход ознаменовал завершение целой главы истории, воплотившейся в жизни человека, чьё духовное горение зародилось ещё в подпольных общинах Советского Союза и продолжилось в Иерусалиме. Реб Исроэль Пинский был известен как преданный последователь Любавичского Ребе, активный участник подпольной еврейской жизни в СССР и наставник, воспитавший новое поколение хасидов. Вспомним же с благодарностью человека, олицетворявшего собой стойкость веры перед лицом тяжёлых испытаний.

Происхождение и ранние годы

Исроэль Пинский родился в 1931 году в Москве, в семье потомственных любавичских хасидов. Его отец, раввин Шнеур Пинский происходил из белорусского местечка Озаричи (Минская губерния). Дед Исроэля, рав Гирш (Цви‑Гирш) Пинский служил шойхетом и моэлем; он прославился твёрдостью в соблюдении заповедей, несмотря на давление властей.

В 1930 году деда арестовали за проведение обрезания младенцу (ребёнок этот вскоре умер от какой‑то болезни, и советские активисты использовали случай для обвинения). Показательно, что на суде выяснилось: и следователь, и прокурор, и судьи — все некогда сами были обрезаны руками реб Гирша, о чём он напомнил им в зале суда. Дед получил срок ссылки как «социально опасный элемент». Однако через несколько лет его судьи сами исчезли в водовороте сталинских чисток, а родители ребёнка в результате пришли просить у него прощения. Эта история передавалась в семье Пинских как пример верности традиции и иллюстрация идеи прощения.

Мать Исроэля, Сара также происходила из семьи хасидов Пинских: её родственники до революции были учениками любавичской ешивы. Один из её братьев, реб Нотэ Пинский, стал жертвой Гражданской войны: в 1919 году он был зверски убит погромщиками в Херсоне.

Исроэль рос, с детства видя примеры преданности хасидизму, явленные многими поколениями его семьи, а также горькие уроки того, какую цену приходится платить за веру в годы гонений.

Детство его выпало на 1930‑е годы — эпоху массового государственного атеизма в СССР. Несмотря на риск, родители мальчика вели традиционный еврейский образ жизни. В воспоминаниях Пинского особенно отмечается самоотверженность его матери, которая любой ценой стремилась дать детям религиозное воспитание.

Когда советская школа стала требовать посещения занятий и по субботам, старший брат Исроэля отказывался ходить в школу в шаббат — и матери каждый раз приходилось выдумывать оправдания перед учителями, почему ее сын отсутствует.

«Еврейские матери, — позже вспоминал Пинский, — рисковали здоровьем и жизнью, лишь бы уберечь своих детей и мужей от чужого глаза, от настойчивых соседских расспросов». Подобная атмосфера царила во многих еврейских семьях той поры: несмотря на давление, они тайно соблюдали субботу, отмечали праздники и дома учили детей Торе.

«Мои родители жили в коммуналке на Таганке, в получасе ходьбы от Хоральной синагоги на улице Архипова. Их гостеприимство не знало границ. Наша комната площадью девять квадратных метров всегда была полна людьми разных возрастов и взглядов. Приходили хасиды и нехасиды, земляки отца, знакомые и незнакомые евреи. Каждый находил в нашем доме тепло. Каждому предлагали чашку чая и кусочек гефилте фиш, который, возможно, он последний раз ел давно в своём местечке. Многие гости оставались ночевать — на полу, на столе, на сдвинутых вместе стульях. Всем хватало одеял и подушек. В праздники в нашей маленькой комнате собиралось до двадцати пяти человек, а на Песах — даже больше. Мест за столом не хватало. Мы, дети, иногда спали в коридоре или у соседей, порой вместе с некоторыми гостями.

Как я уже упоминал, среди наших гостей были самые разные люди. Часто вспыхивали споры о религии, судьбе еврейского народа, новых социальных проблемах и революции, которую многие тогда считали настоящим освобождением для евреев. Дети с жадностью впитывали каждое слово взрослых. Я помню, как мой отец старался передать своим собеседникам свою веру во Всевышнего, убеждая их, что только вера и соблюдение заповедей могут привести к полному избавлению. При этом он, как истинный хасид, верил в каждого еврея, надеясь, что однажды тот раскается и вернется к вере своих предков.

Эта надежда оказалась не напрасной. Уже в 1940‑х годах у многих евреев, переживших ужасы сталинских чисток и затем годы войны, открылись глаза, и они вернулись к истокам веры. Интересна судьба одного из них. В 1920‑х годах Неях Борер вместе с другими еврейскими комсомольцами закрывал синагоги в Озаричах, а в 1950‑х годах снова начал надевать тфилин, соблюдать субботу и кашрут, а в 1960‑х стал членом правления минской синагоги. Его возвращение к вере началось после того, как он однажды пришел к нам на шаббат. Это было после войны, когда он уже занимал довольно высокую должность — заместителя начальника отдела в одном из министерств Белоруссии. Еще один земляк моего отца, подполковник в отставке, директор школы, начал надевать тфилин и соблюдать заповеди после того, как восстановил связь с моим отцом».

Когда Исроэлю было 10 лет, началась Великая Отечественная война. Его отец, реб Шнеур в 1941 году был призван в ряды Красной армии. Семья эвакуировалась из Москвы в Татарскую АССР. Старший брат, успевший к тому времени повзрослеть, в 1943 году добровольно отправился на фронт: сражался, был ранен, награждён боевыми медалями. (Впоследствии этот брат, Нота‑Бер Пинский, репатриировался в Израиль и стал одним из уважаемых в Иерусалиме хасидов.)

После возвращения из эвакуации юный Исроэль с головой погрузился в учебу — не только в светской школе, но и на занятиях по Торе, когда удавалось тайно их организовывать:

«После возвращения из эвакуации в Татарстан<е> я возобновил изучение Торы. Сначала учился с реб Лейзером Злотниковым, затем начал изучать Гемару с реб Ицхаком‑Йоэлем Моисеевым. Спустя некоторое время его сменил раввин Залман‑Носн Кисельгоф, заместитель главного раввина московской общины и духовный лидер «хасидского зала» в Хоральной синагоге. Он также исполнял обязанности шойхета, хазана и чтеца Торы».

Пинский видел вокруг себя легендарных подвижников, представителей прежних поколений: в его доме бывали известные хасиды, пережившие сталинские репрессии, такие как реб Мендл Журовицер — человек необычайного мужества, проводивший тайные молитвы даже под угрозой жизни. Общение с ними вдохновляло Исроэля продолжать их дело:

«Постепенно восстанавливался довоенный круг знакомых, хотя он стал уже: многие друзья отца переехали в Ташкент и Самарканд, некоторые смогли покинуть Советский Союз, другие погибли или умерли своей смертью. Тем не менее, «хасидский зал» Центральной синагоги был переполнен по субботам и праздникам.

Невозможно представить московскую синагогу тех лет без раввина Мордехая Дубина — бывшего депутата латвийского Сейма и истинного хасида. После войны он поселился в Москве. Реб Мордехай был исключительно интеллигентным и скромным человеком. Он молился тихо и долго: часто приходил в синагогу к восьми утра и уходил в три‑четыре часа дня. Всегда сидел в последних рядах, стараясь не привлекать к себе внимания. Тем не менее, каждый считал за честь подойти к нему и сказать: «Гут шабес». Со стороны это напоминало процессию: множество евреев из большого зала, включая раввинов, старост и других уважаемых людей, подходили к реб Мордехаю, чтобы поприветствовать его.

Раввин Дубин был одним из организаторов нелегального выезда хабадских семей в Польшу после войны. Кроме того, он инициировал проведение массовых празднований в синагоге на Симхат Тора, которые стали традицией. Он стоял в центре радующейся толпы, угощал всех водкой и «лекахом», пел и танцевал. Особенно он любил танцевать с детьми, часами играя с ними, при этом его облик менялся — он словно молодел на десять‑двадцать лет.

В начале 1948 года рав Дубин был вновь арестован и умер в 1957 году в психиатрической больнице в Туле. Позже его останки были перенесены на еврейское кладбище в Малаховке.

Среди хасидов, молившихся в Центральной синагоге, также были реб Бенцион Клюгвант, реб Хаим‑Элиэзер Гуревич, реб Шмуэль Бортновский, реб Мордехай Гурарий, реб Моше Добрускин и реб Берл Крейнин. Они были многолетними друзьями моего отца».

Вера под гнётом советских властей

С окончанием войны давление на религию в СССР лишь усилилось: началась хрущёвская антирелигиозная кампания. Перед юным Исроэлем Пинским стояла сложная задача: внешне адаптироваться к советской жизни, но верой внутренне не поступаться.

Он учился в Московском институте тонких химических технологий им. М. В. Ломоносова и успешно окончил его в 1954 году. Получив хорошее образование, смог начать научно‑техническую карьеру: некоторое время работал инженером‑химиком на шинном заводе в Воронеже, затем в Институте авиационных материалов в Москве.

Однако, несмотря на внушительные должности, Пинский не оставлял соблюдение заповедей. Он строго придерживался кашрута и шаббата, молился и продолжал тайком изучать Тору.

В эти годы Исроэль сблизился с небольшим кругом стойких евреев, которые унаследовали от своих предшественников дух сопротивления ассимиляции. «Он по‑своему воплотил чаяния молодых евреев, воспринявших эстафету довоенного поколения верующих», — писал о Пинском историк Леонид Смиловицкий, исследователь советского еврейства.

Действительно, послевоенное поколение религиозных евреев, к которому принадлежал Исроэль, отличалось тяготением к корням: в семьях еще звучал идиш, они тайком изучали иврит, Талмуд и Хумаш, и никакое окружение не могло вытравить у них жажду идишкайта.

В конце 1950‑х — начале 1960‑х годов Исроэль Пинский стал активно участвовать в подпольной религиозной жизни Москвы. По воспоминаниям современников, он был одним из организаторов неофициального миньяна в столице: группа верующих сняла полуподвальное помещение и собиралась там для субботней молитвы — возможно, это был первый миньян такого рода в послевоенной Москве. Подобные «квартирные синагоги» становились духовными оазисами, где евреи могли вместе отмечать шаббат и праздники вдали от соглядатайства властей. Пинский и ему подобные рисковали многим, но считали это своей обязанностью и перед предками, и перед будущими поколениями.

«Не погас свет субботних свечей в еврейских домах», — такими словами Исроэль Пинский спустя годы описывал тот скрытый «фронт» борьбы за веру. Каждая такая семья, как Пинские, была «оплотом сопротивления и духовного героизма», когда казалось, что религиозная жизнь угасает.

Он активно участвовал и в жизни общины в Марьиной роще. Вот как много лет назад вспоминал Пинского реб Авроом Генин в интервью журналу «Лехаим»:

«Там был хороший раввин Олевский, по субботам устраивался кидуш. Купим пачку печенья, бутылку водки, кто сделает брохе, кто нет, посидим за столом… Я посмотрел на этот кидуш раз, другой и решил — нет, так не годится. Когда я был маленький, отец мне говорил:

— Авром, если приходит к тебе человек в дом, надо его принять хорошо. Усади его за стол, угости, но вначале пусть он вымоет руки и сделает брохе, а если он этого не сделает, считай, что ты свое угощение выбросил на помойку.

Поэтому я сказал ребятам:

— Будем делать кидуш по‑человечески.

Мы с Исроэлем Пинским и несколько других ребят, раньше учившихся в ешиве, собрали деньги. Я купил на рынке огурцы, пару бутылок водки, ситнички — такой круглый хлеб, который евреям можно есть, сварил яйца и пригласил всех к столу, но с условием: кто сделал брохе, пожалуйста, садись, кто нет — не подпускал. И так помаленьку мы с Исроэлем научили всех делать кидуш как положено!»

Ему вторит в воспоминаниях и сам реб Исроэль:

«В начале 1970‑х годов многие религиозные семьи покинули Советский Союз, включая моего отца. Однако мне было отказано в выезде, и я оставался в Москве до 1978 года. Этот период не был для меня временем бездействия. Я стремился помогать евреям, возвращающимся к вере, обучая их основам еврейского образа жизни и помогая им создать еврейский дом. Я организовывал уроки, искал преподавателей, помогал находить хирургов для проведения обрезания и так далее. Эти евреи проходили обрезание, меняли свои русские имена на еврейские, начинали соблюдать кашрут, посещать синагоги в будние и субботние дни. Практическую помощь этим людям оказывали реб Геце Виленский, реб Мотл Лифщиц, реб Авроом Генин, реб Йудл Бортновский, реб Шимшон Солцовский, реб Шия Клейнберг, реб Исроэль Левин и реб Шоуль из Малаховки.

Именно тогда будто начала новую жизнь синагога в Марьиной роще. Молодёжь предпочитала молиться там, поскольку атмосфера в Марьиной роще была более домашней и тёплой. По субботам после утренней молитвы до двадцати человек собирались на кидуш. В это время проводились уроки по Торе, хасидизму и «Яд а‑Хазака» Рамбама. После кидуша все произносили благословение после еды».

После Шестидневной войны 1967 года в СССР зародилось сионистское движение, и у многих евреев появилась надежда на выезд в Израиль.

Исроэль Пинский, в душе всегда мечтавший о Земле Израиля, тоже подал прошение о выезде. Но советские власти не спешили отпускать столь ценного специалиста и религиозного активиста. На долгие годы он стал «отказником» — человеком, которому отказывают в праве на репатриацию. Тем не менее, Пинский не терял надежды.

Ведь еще в сентябре 1948 года, когда в Москву в качестве представителя молодого государства Израиль приехала Голда Меир, юный Исроэль испытал сильное воодушевление. Он был в числе тех московских евреев, которые приветствовали её у Хоральной синагоги: для них это стало эпохальным событием. А летом 1957‑го Исроэль своими глазами увидел участников Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, среди которых впервые открыто появилась израильская делегация.

«Израильтяне казались людьми особыми, — вспоминал он, — ведь они представляли свободных евреев из Земли Израиля».

Кто‑то из гостей подарил Исроэлю пачку израильских сигарет. Этот, казалось бы, пустячный сувенир произвёл настоящий фурор в кругу его друзей, став для них символом связи с родиной предков.

Такие моменты лишь усиливали решимость Пинского прорваться сквозь «железный занавес».

Репатриация и служение общине в Израиле

Мечте Исроэля Пинского суждено было сбыться в начале 1970‑х. После нескольких лет ожидания он наконец получил разрешение на выезд. В результате семья Пинских репатриировалась в 1976 году и обосновалась в Иерусалиме. К тому времени у раввина Пинского уже было двое сыновей — Довид (р. 1968) и Гиршл (Цви‑Гирш, р. 1971). Переезд в Святую Землю открыл новую главу в его жизни.

В Иерусалиме реб Исроэль присоединился к общине любавичских хасидов, состоявшей как из старожилов, так и из недавних выходцев из СССР.

Его старший брат, раввин Нота‑Бер Пинский уже считался в числе уважаемых членов этой общины: вместе с другими репатриантами‑хасидами он стоял у истоков создания любавичской синагоги «выходцев из России» в иерусалимском районе Сангедрия. Реб Исроэль внес свой вклад в становление этой общины, помогая новым репатриантам адаптироваться и приобщиться к активной религиозной жизни на исторической родине.

Его отец, раввин Шнеур, несмотря на почтенный возраст, тоже продолжал свое служение: он организовывал уроки по хасидскому учению (Тании) для русскоязычных евреев в Иерусалиме и поселении Кфар‑Хабад, а также в новых тогда районах Катамон, Гиват Мордехай, Рамот.

Таким образом, семья Пинских заняла уважаемое место среди религиозных деятелей Страны Израиля, привнеся в израильский Хабад неоценимый опыт подпольного советского хасидизма.

Реб Исроэль по прибытии в Израиль наконец смог открыто вести тот образ жизни, который в СССР приходилось скрывать. С утра и до вечера он посвящал теперь время изучению Торы, молитве и общению с единомышленниками — не опасаясь стука в дверь посреди ночи. Очевидцы вспоминают, что в синагоге он всегда сидел с книгой, будучи готов поделиться мудростью с молодёжью. При этом Пинский выглядел всегда скромным человеком, державшимся в тени.

Впрочем, стоило начаться хасидскому фарбренгену, в нём просыпалась необычайная духовная энергия. Так рассказывали о его брате: «Хотя это был по натуре тихий и скромный человек, на застольях из него исходила удаль духа аутентичного хасидизма прежних поколений». Эти слова можно было бы сказать и о самом реб Исроэле: в свободной атмосфере он полностью раскрыл свой внутренний свет, став живым мостом между миром старым и новым.

Одной из главных забот раввина Пинского в Израиле была передача эстафеты веры своему потомству и молодежи общины. Вместе с женой Батьей он воспитал сыновей в духе любви к Торе и преданности хасидским идеалам. Результаты этого воспитания очевидны. Старший сын, раввин Довид Пинский стал преподавателем в центральной ешиве Кфар‑Хабада, передавая ученикам глубокие знания Талмуда и хасидского учения. Младший, раввин Цви‑Гирш Пинский пошёл по стопам отца как вдохновитель веры: он стал посланником Любавичского Ребе. С начала 1990‑х раввин Цви‑Гирш трудился на поприще возрождения еврейства в странах бывшего СССР: сначала в Риге, затем в Москве, а в дальнейшем возглавил молодёжные образовательные программы Хабада в Санкт‑Петербурге.

Таким образом жизненное дело реб Исроэля Пинского обрело продолжение: его потомки активно участвуют в духовной жизни и процессе еврейского образования в Израиле и диаспоре.

Личность и наследие

Образ реб Исроэля Пинского оставил глубокий след в памяти всех, кто его знал. Это был человек необычайной кротости и мудрости, с лучистыми глазами и доброй улыбкой. Он пережил на своём веку тяжелейшие времена — безбожный режим, войну, всяческие притеснения — но сумел вынести из испытаний лишь укрепившуюся веру и любовь к людям.

Современники вспоминают его как «ходячую энциклопедию» по истории хасидизма в СССР: Пинский часами мог рассказывать молодёжи о подвижниках прошлых лет, о тайных миньянах, о героизме еврейских матерей. Его рассказы никогда не были мрачными или озлобленными — напротив, в них сквозила надежда и оптимизм. Реб Исроэль часто повторял, что нынешнее возрождение еврейской жизни — не случайное «чудо из ниоткуда», а закономерный результат самопожертвования множества простых евреев во времена гонений. Он призывал ценить труд предшественников и продолжать их дело с благодарностью Всевышнему.

Судьба самого Пинского демонстрирует, как неугасимое пламя веры способно пережить самые тёмные времена. Родившись в те годы, когда религия на его родине, казалось, умирала, он стал одной из тех искр, которые подпитывали скрытое пламя, — а в старости увидел, как оно разгорелось вновь. Он стал свидетелем того, как в постсоветской России и других странах бывшего Союза вновь открываются синагоги, ешивы, как молодые семьи возвращаются к вере. Более того, его собственные дети и внуки активно участвовали в этом процессе, став лидерами возрождения еврейской жизни на постсоветском пространстве. В этом есть особый символизм: то, что Исроэль Пинский сохранял в подполье, через поколение вернулось к людям открыто и свободно — во многом благодаря таким, как он.

Скончался великий еврей. И, что важно, это было скромное величие: он никогда не искал почестей, жил просто, но при этом был настоящим праведником и наставником. Ушел «один из последних могикан» поколения советских хасидов, сумевших нести свет хасидизма за «железным занавесом». Без таких людей не было бы феномена еврейского религиозного возрождения. Исроэль Пинский заслуженно вошёл в летопись движения Хабад как пример непоколебимой верности Торе и еврейскому народу.

Жизнь реб Исроэля Пинского — вдохновляющая история о мужестве духа. Он прожил 94 года, и все они были посвящены служению Всевышнему и общине: будь то тайные уроки Торы в советской коммунальной квартире или широкие фарбренгены в Иерусалиме. Его наследие продолжает жить в учениках, детях и в самой атмосфере свободы вероисповедания. Мы склоняем голову перед человеком, который прошёл сквозь горнило испытаний и не утратил ни веру, ни человечность. Память о нем — благословение для нас.

В тексте использованы материалы из интервью, опубликованных на портале COL (Chabad Online), статьи историка Л. Смиловицкого в журнале «Мишпоха», а также воспоминаний современников. Пользуясь случаем, выражаем благодарность хранителям его наследия.