Материал любезно предоставлен Tablet

Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз на библейских примерах праведности и порока мы увидим, что раввинистический иудаизм считает добродетель возможной и пользующейся Б‑жественной поддержкой.

В прошлом месяце, читая трактат «Шкалим», читатели даф йоми повстречали на его страницах два священнических семейства, известных как дом Автинаса и дом Гарму. За этими кланами были закреплены определенные храмовые ритуалы: дом Автинаса отвечал за воскурение благовоний в Храме, а дом Гарму — за выпечку хлебов предложения. В сегодняшнем даф йоми, в трактате «Йома», мы вновь читаем об этих семействах — о том, как они отказались делиться своими рецептами — теста и состава благовоний, видя в них своего рода профессиональную тайну. Этот отказ разгневал храмовое руководство, были приглашены мастера из Александрии, чтобы заменить семьи Автинаса и Гарму, однако они не смогли сделать все так, как подобает, и непокорные семьи пришлось нанять опять, причем жалованье им повысить вдвое.

Что же прикажете думать о доме Автинаса: считать их жадными и эгоистичными, раз они сокрыли свой рецепт благовоний, или полагать, что у них были более уважительные причины? В Йома, 38а Гемара излагает противоположные мнения на этот счет. После разрушения Храма, рассказывает рабби Ишмаэль, он шел по дороге и встретил потомка дома Автинаса. «Я сказал ему: твои отцы хотели приумножить свою славу и приуменьшить славу Г‑сподню». Однако теперь, когда Храм разрушен и священнические семьи потеряли свои почетные роли, «слава Г‑сподня пребывает такой, как была, а их слава сошла на нет».

Эта история намекает, хотя и косвенно, на то, какое огромное потрясение, должно быть, вызвало разрушение Храма в еврейском обществе. Священническое сословие было многочисленным, священническая иерархия — устоявшейся, священники составляли элиту нации; теперь они внезапно оказались не у дел, как аристократы‑эмигранты времен Французской революции. В словах Ишмаэля звучит нотка удовлетворения. Талмуд не делает секрета из того факта, что хвастовство священников и их жажда престижа нередко лишали их популярности. Падение дома Автинаса, должно быть, многие люди сочли воздаянием по заслугам.

Здесь, как и во многих других случаях, полезно дополнить рассказ Талмуда об Иерусалиме эпохи Второго храма рассказом историка Иосифа Флавия из его «Иудейской войны». Флавий сам был священником, и, разумеется, его симпатии были полностью на стороне этого высшего сословия в Иудее I века. Но, читая между строк, можно увидеть, что Великое восстание 66–70 годов н. э., призванное свергнуть римское правление, но закончившееся катастрофой, также было в значительной степени классовым восстанием. Священники управляли Иерусалимом под властью Рима и во время войны постоянно призывали народ подчиниться римским повелителям. Настроенные радикально против римлян зелоты, занявшие Храм в начале восстания, боролись не только против иностранного правления, но и против коллаборационизма священников. (Одним из первых действий повстанцев было сожжение контор, где хранились долговые документы, что, несомненно, повысило их популярность среди еврейской бедноты.)

Для талмудического аполитичного подхода очень характерно, что ни один из этих конфликтов не проступает в дискуссиях мудрецов по поводу священства и Храма. Непопулярность дома Автинаса объясняется лишь их вредностью в истории с рецептом благовоний — без какого‑либо экономического или политического контекста. Но даже эта черная метка пропадает в другом рассказе, поведанном рабби Йохананом бен Нури.

Йоханан рассказывает, что в один прекрасный день, после разрушения Храма, он повстречал пожилого потомка дома Автинаса, который передал ему свиток, где была записана формула приготовления благовоний. «Пока дом моих предков существовал, они никому не передали бы этот секрет», — сказал старик. Но теперь цепочка традиции была разорвана, и у него не оставалось другого выбора, кроме как доверить свиток Йоханану: «Будь осторожен с ним», — умолял он. Теперь, когда они были так унижены, Акива постановил, что их дурная репутация стерлась: «Запрещено упоминать о них неуважительно». Этот эпизод похож на аллегорию того, как после разрушения Храма религиозный авторитет перешел от священников к мудрецам, которые вместо богослужения толковали еврейский закон.

Падение дома Автинаса подталкивает мудрецов к обсуждению темы посмертной репутации. Они упоминают человека по имени Бен‑Камцар, который умел писать четырьмя стилусами одновременно, но отказывался передать свое умение кому бы то ни было. «Касательно Бен‑Камцара и подобных ему, — Гемара приводит стих из книги Притчей, — имя нечестивых сгниет» (Прит., 10:7). Смысл этой фразы, поясняют мудрецы, в том, что имя дурных людей становится крайне непопулярным и люди больше не дают его своим детям; примерно так, как в наши дни никто не назовет сына Адольфом.

Более тревожным кажется другой вывод мудрецов — о том, что некоторые имена так запятнаны злом, что люди, которые их носят, подвержены Б‑жественному наказанию. Так, например, в 22‑й главе Первой книги Самуила мы читаем о Доэге Эдомитянине, который исполняет приказ царя Саула убить семейство священников, вступивших в сговор с Давидом против царя. Бесчинство Доэга — считается, что он убил в один день 85 священников, — достаточное основание причислить его к тем нечестивцам, имя которых сгниет.

В Йома, 38б мудрецы рассказывают о мальчике, жившем во времена Великого восстания, чье имя был Доэг бен Йосеф. Он был любимцем своей матери: «Каждый день его мать измеряла его рост в ладонях, а меру золота, равную весу, который он набрал, жертвовала Храму». Когда римляне взяли Иерусалим в осаду, в городе начался голод, и тогда мать Доэга убила его и съела. (Иосиф Флавий тоже рассказывает о случаях каннибализма, произошедших в это ужасное время.) Почему же это случилось с Доэгом? Мудрецы объясняют это его именем — дурным именем: «И посмотрите, что выпало на его долю».

Что же, мудрецы и вправду полагали, что люди заслуживают смерти за неудачно выбранное их родителями имя? Казалось бы, это вопиющая несправедливость, и действительно, рабби Эльазар пересматривает правило: «Праведный человек достоин хвалы за свои поступки, а нечестивый проклят не только за свои поступки, но и за поступки других нечестивцев». По этой логике праведник с дурным именем не пострадает из‑за него, а вот тот, кто и сам стал нечестивцем в соответствии со своим дурным именем, получит дополнительное возмездие. (Как это объясняет печальную судьбу бедняжки Доэга бен Йосефа, который был еще ребенком, неясно.)

В продолжение дискуссии Гемара обращается к другим библейским образцам праведности — к примеру, к Аврааму — и нечестия — таким, как жители Содома и Гоморры. Рабби Эльазар использует библейскую аллюзию, чтобы подкрепить красивую идею о том, что «даже для одного праведника сотворен мир». Ведь когда Б‑г сотворил мир, Он «увидел, что это хорошо», а «хорошо» и значит «праведный». Рабби Йоханан добавляет, что Всевышний никогда не оставляет мир совсем без праведников: «Ни один праведник [цадик] не покидает этот мир, пока не придет другой праведник, не уступающий ему в праведности». Цадики редки, и все же Б‑г наделяет ими каждое поколение. Это утверждение напоминает мне об ашкеназском народном предании, согласно которому в каждом поколении есть тридцать шесть праведников, однако они «скрыты» и мы зачастую не знаем, кто они.

К концу 3‑й главы трактата «Йома» Гемара обращается к стиху из книги Притчей: «Над глумящимися поглумится, а смиренным милость дарует» (Прит., 3:34). По словам Реш Лакиша, этот стих связан с тайной греха и свободой воли. Б‑г дает нам свободу грешить и не остановит нас от совершения зла; но если мы решим творить добро, Он будет нам деятельно помогать. Реш Лакиш предлагает такую метафору: представьте себе торговца, который продает и дурно пахнущую нефть, и благовонный бальзам. Если покупатель придет за нефтью, продавец продаст, но, не желая приближаться к ее зловонию, скажет: «Сам себе отмерь и отлей». В случае же с бальзамом, наоборот, торговец охотно говорит: «Погоди, пока я смогу отмерить его тебе, так что мы оба будем надушены этим ароматом». Как обычно, этический реализм мудрецов не может не впечатлять: они не отрицают предрасположенность человека ко злу, но настаивают на том, что добродетель возможна и поддерживается свыше.

Оригинальная публикация: In the Talmud, the Fall of a Priestly Upper Class Is Just Deserts