Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать по листу Талмуда в день — и делится размышлениями о прочитанном. В этот раз он наблюдает за тем, как с помощью дедукции и аналогии талмудический текст движется от рутины к чуду.

Одна из наибольших трудностей в чтении Талмуда, с которыми я столкнулся на протяжении последних нескольких месяцев, — это полное безразличие талмудического рассказчика к логическому порядку в изложении различных тем. Чтение даф йоми начинается с трактата «Брахот», который считается началом Талмуда, но на самом деле у Талмуда нет ни настоящего начала, ни конца. Он не начинается с простых понятий, переходя от них к более сложным. Не начинается он и с того, что излагает некие аксиомы, которые затем применяет к конкретному материалу. Скорее, чтение Талмуда напоминает попытку встроиться в давно идущий разговор, участники которого — мудрецы Мишны и Гемары — уже знакомы с вынесенными на обсуждение темами и знают определения ключевых терминов. Нередко они отсылают к предметам, которые будут обсуждаться лишь в более «поздних» трактатах. А иногда выдвигают совершенно новые идеи на основании какой‑то словесной параллели или общего танаитского источника. Единственный способ включиться в этот разговор — это продолжить читать в надежде, что когда‑нибудь все разъяснится, хотя бы отчасти.

Разительный пример этого беспорядочного порядка встречается в отрывке, читаемом на этой неделе, в четвертой главе трактата «Шабат». Весь трактат посвящен видам работы, запрещенным в субботу, и применению этих запретов к повседневным действиям вроде нагрева остывшей еды или перемещения предметов по дому. Но лишь тут, на листе 49б, талмудический рассказчик дозревает до того, чтобы объяснить, откуда взялись запреты именно на эти виды деятельности. «Сели они и задумались: касательно того, что мы учим из Мишны: “Основные виды работ [млахот] — их сорок минус один”, — чему они соответствуют?»

Тридцать девять запрещенных млахот, объясняет рабби Ханина бар Хама, «соответствуют трудам скинии», то есть видам работ, задействованным при строительстве мишкана, как это описано в книге Исход. Причину того, почему эти работы запрещены в шабат, Раши находит в 35‑й главе Исхода, которая начинается с наставления Моисея касательно субботнего поведения: «Работа может делаться на протяжении шести дней, но на седьмой день у вас должен быть полный отдых субботний, священный для Г‑спода; всякий, кто будет работать в этот день, предан будет смерти». После этого Моисей перечисляет все материалы и компоненты, необходимые для строительства скинии: «И всякий искусный из вас пусть придет и сделает все, что повелел Г‑сподь: скинию, шатер ее и покров ее, крючки ее и брусья ее, засовы ее, столбы ее и подножия ее, ковчег и шесты его, крышку и полог для завесы» и так далее и тому подобное. Мы делаем логическое умозаключение, что строительство ковчега дает нам ключ к тому, какие виды работ запрещены в субботу, хотя прямо это в Торе и не говорится.

Это умозаключение лежит в основании барайты, которую мудрецы цитируют в этой дискуссии: «Запрещены только работы, которые совершались при строительстве скинии. Они сажали — и вы не должны сажать; они снимали урожай — и вы не должны снимать; они поднимали доски с земли и грузили их на телегу — и вы не должны приносить предметы из общего пространства в частное владение», и так далее. Но последний пример показывает, что, с точки зрения мудрецов, действия, совершавшиеся строителями скинии, не просто запрещены сами по себе — они служат примерами или архетипами целых категорий работ. Понимая буквально, мы можем подумать, что в субботу запрещена только погрузка на телегу досок, а не, скажем, снопов пшеницы, ведь строители скинии не грузили пшеницу. Напротив, учит нас Талмуд, нужно вывести из упомянутых в Библии действий целые категории действий, все из которых запрещены.

Этот процесс дедукции требует немалой интеллектуальной изворотливости и юридической изобретательности — того типа основанного на Торе мышления, от которого мудрецы получали наивысшее удовольствие и который считали самым сакральным видом человеческой деятельности.

В четвертой главе трактата «Шабат» рассматривается конкретный вопрос: как хранить горячую еду, приготовленную в пятницу, так, чтобы она оставалась теплой и в субботу? Какую использовать теплоизоляцию? «Чем можно изолировать и чем нельзя изолировать?» — вопрошает мишна, открывающая дискуссию. Далее перечисляются материалы, которые запрещены в данном случае, включая навоз, соль и песок и те, которые разрешены, включая состриженную шерсть и ворс, из которого делают войлок.

Гемара, как это обычно бывает, ищет принцип, лежащий за этими двумя списками. Что общего у запрещенных материалов? Ответ, очевидно, такой: запрещенные материалы «излучают тепло вверх» и таким образом заново нагревают субботнюю еду. Этот же принцип объясняет, почему в субботу разрешено поддерживать температуру воды, ставя горячий чайник на другой горячий чайник, но запрещено ставить холодный чайник поверх горячего чайника, потому что в этом случае мы не только сохраняем тепло, но и нагреваем воду в холодном чайнике.

Далее дискуссия переходит к понятию мукце, которое подробно обсуждалось в прошлой главе. Предметы, которые заранее не подготовлены к использованию в шабат, являются мукце, «отставленными», и их нельзя использовать или передвигать в святой день. Упоминание шерсти в связи с теплоизоляцией горшка с едой поднимает новый вопрос. Скажем, у вас подушка, набитая овечьей шерстью, и часть этой шерсти вылезает в шабат. Дозволяется ли засунуть ее обратно внутрь наволочки или же это нарушает запрет на создание предметов в шабат?

Чтобы ответить на этот вопрос, мудрецы прибегают к одной из своих любимых техник — они находят аналогию. Барайта утверждает: «Можно распустить горловину одежды в субботу, но не открывать ее изначально». Представьте себе, объясняет Раши, что вы получили рубашку из прачечной, а ее ворот крепко стянут (вероятно, такой был в Вавилонии обычай). Вам разрешено развязать его; но если у вас есть кусок ткани без дырки для головы, вам не разрешено надрывать ткань, чтобы сделать отверстие для головы и превратить кусок ткани в рубашку. Та же ситуация и с подушками, объясняет Гемара: дозволяется вернуть подушку в ее нормальное состояние, засунув обратно ее содержимое, но не изготавливать новую подушку, набивая ее шерстью с нуля. Вероятно, это были распространенные вопросы, и решение зиждилось на здравом смысле и на логике. Возвращение предмета в его первоначальный вид отличается от создания этого предмета.

Суть мукце в том, что предмет должен быть заранее определен к использованию в шабат. Тут возникает вопрос, можно ли предмет мукце, который запрещено в шабат использовать обычным образом, использовать в каких‑то других, неожиданных целях. В трактате Шабат, 50а мудрецы рассматривают случай человека, у которого есть вязанка дров. Очевидно, что дрова — мукце в шабат, потому что зажигание огня запрещено. Но что, если человек решит посидеть на этих дровах? Тогда само по себе его действие разрешено, но он использует для него мукце. Допустимо ли это?

Мудрецы решают, что здесь необходимо сделать что‑то, чтобы подчеркнуть, что дрова используются как сиденье, а не для огня. Поэтому рабби бар Хана учит, что дрова нужно связать в вязанки до начала шабата, чтобы тем самым показать, что на них собираются сидеть. Шимон бен Гамлиэль оказывается либеральнее: нет необходимости связывать дрова — достаточно, если человек намеревался использовать их как сиденье.

Эта логика придает намерению почти магическую силу. Намереваясь использовать что‑то в шабат, вы меняете юридический статус этой вещи, практически ее сущностный статус. Наглядный пример этого мы видим в истории про рабби Ханину бен Акиву, который однажды «пошел в определенное место и увидел там ветви финиковой пальмы, которые были заготовлены как топливо, и сказал своим ученикам: “Пойдите и задумайте, чтобы мы могли сидеть на них завтра”». «Пойдите и задумайте» — этой замечательной фразой Ханина показывает, какую власть талмудическое право признавало за простой мыслью. Однако, продолжает Талмуд, у этой опции есть свои границы. Лишь когда у вас нет времени на то, чтобы связать дрова в вязанки, можно мысленно предназначить их к разрешенному использованию. Поэтому призыв Ханины «пойдите и задумайте» прозвучал либо в доме пира, либо в доме скорби, иными словами, в месте, где люди слишком заняты другими приготовлениями, чтобы действительно связать дрова в вязанки.

И наконец, на листе 49а трактата «Шабат» приводится хороший пример того, как словесная параллель может неожиданно направить талмудический текст от повседневного к чудесному. Один из материалов, разрешенных к использованию для сохранения тепла, — это перья голубя. В этой связи мудрецы упоминают человека по прозвищу Элиша Крылатый. А почему его прозвали крылатым? — спрашивает Гемара. «Потому что однажды случилось так, что злодейское римское правительство издало закон против Израиля, согласно которому всякому, кто накладывает тфилин, выбьют мозги. Элиша, однако, наложил тфилин и пошел на рыночную площадь. Там его увидел римский стражник. Элиша побежал, и стражник за ним. Когда стражник догнал его, Элиша снял тфилин с головы и зажал его в руке. Стражник спросил: “Что это у тебя в руке?” Элиша ответил: “Голубиные крылья”. Он раскрыл ладонь, и, представьте себе, там оказались голубиные крылья. Из‑за этого чуда его и прозвали Элишей Крылатым».

Но пересказать эту историю о чуде недостаточно. Талмуд должен сделать из нее какой‑то вывод. Почему, спрашивает гемара, тфилин Элиши превратился в крылья голубя, а не во что‑нибудь другое? Потому что «как голубя защищают его крылья, так и народ Израиля защищают заповеди, которые он соблюдает». Удивительные вещи случаются в Талмуде, но для мудрецов существование Торы и ее мицвот — величайшее чудо на свете. 

Оригинальная публикация: THE POWER OF POSITIVE THINKING