Материал любезно предоставлен Tablet

Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать даф йоми, лист Талмуда, каждый день — и делится размышлениями о прочитанном. На этот раз речь пойдет как об экзистенциальных проблемах, так и о делах повседневных.

Прежде чем переходить к новому разделу — началу третьей главы трактата «Эрувин», не могу удержаться и не оглянуться на Эрувин, 13б — лист, содержащий несколько удивительных и важных утверждений. Какие‑то из них — похвальба: Талмуд перечисляет мудрецов, знаменитых своими достижениями в искусстве толкования закона. Мы узнаем о Сумахусе, который мог привести сорок восемь причин того, почему тот или иной предмет должен считаться ритуально чистым или ритуально нечистым. Мы узнаем также о другом ученом, чье имя не сообщается, который мог назвать сто пятьдесят причин того, почему то или иное нечистое животное следует считать чистым.

Эта числовая прогрессия напомнила мне о восклицании женщин Израиля, приведенном в Первой книге Царств, где сравнивается боевое искусство Саула и Давида: «Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч». В эпоху Талмуда еврейская мужественность измерялась уже не трупами филистимлян, а законотворчеством. Однако существует граница, — учит нас Эрувин, 13б, — перейдя которую мудрец считается чрезмерно интеллектуально продвинутым.

Мы узнаем, что рабби Меир был величайшим мудрецом своего времени: «Открылось и стало известно перед Тем, кто словом своим сотворил мир, что не было в поколении рабби Меира равного ему». На основании этого можно подумать, что позиция рабби Меира всегда побеждала. Но на самом деле зачастую «они не устанавливали алаху в согласии с его мнением». Причина этого в том, что «его товарищи не могли постичь глубин его рассуждения», особенно когда он делал контринтуитивные на первый взгляд заявления, ибо «он не раз утверждал, будто нечто нечистое — это чистое, и делал так, что это выглядело правдоподобным».

Отчасти это звучит как предостережение против умствования ради умствования, интеллектуальной ловкости как самоцели. Как Сократ не любил софистов, наемных философов, которые могли доказать что угодно, обосновать диаметрально противоположные точки зрения, так и мудрецы не доверяли Меиру, который был столь блестящим ученым, что любое мнение мог представить в высшей степени убедительно. Еще важнее здесь отсылка к ключевой талмудической ценности — консенсусу. Какой смысл в сочинении блистательных доказательств, если никто не способен их понять? Алаха — это не физика, где теория верна, даже если всего два человека на свете ее понимают. Если ход рассуждений был неясен для большинства мудрецов, они попросту отказывались поддерживать позицию рабби Меира, как бы глубоко они его ни уважали.

Классический пример разногласий между мудрецами — это споры между школой Шамая и школой Гилеля, возникающие по самым разным вопросам. В трактате «Брахот» мы уже видели, что за несколькими исключениями алаха всегда следует мнению школы Гилеля. Теперь же, в трактате Эрувин, 13б, мы узнаем причину, по которой это так. Это распоряжение свыше. Однажды школа Гилеля и школа Шамая спорили по какому‑то вопросу целых три года, и ни одна сторона не сдавалась, пока наконец не вмешался Всевышний. «Раздался голос с небес и провозгласил: “И те, и те слова — слова Б‑га живого, но Алаха следует дому Гилеля”».

Эту фразу часто цитируют, чтобы проиллюстрировать интеллектуальный плюрализм мудрецов Талмуда. Для них важно не достижение какого‑то единственного решения — зачастую обсуждение той или иной алахической проблемы заходит в тупик или сходит на нет без всякого вывода. Скорее, значение имеет сам процесс обсуждения и спора. Поэтому даже мнение меньшинства ученых, даже отвергнутые авторитеты всегда цитируются. «И те, и те слова» — обе позиции в споре — необходимы для лучшего понимания закона, поэтому обе служат целям Торы.

Но если обе школы говорят «слова Б‑га живого», почему школа Гилеля побеждает? По двум причинам, объясняет Талмуд: потому что дом Гилеля терпимее и смиреннее. «Они будут изучать мнения своей школы и мнения школы Шамая. И не только это — они будут упоминать позицию школы Шамая прежде своей собственной». Очевидно, мудрецы Талмуда, как ученые и интеллектуалы других веков, были прекрасно знакомы с искушениями высокомерия и уверенности в собственной непогрешимости; поэтому‑то они и превозносили добродетели дома Гилеля — скромность и снисходительность.

Далее в Эрувин, 13б оглашается судьбоносный и удивительно мрачный вердикт касательно человеческого существования в целом. «Два с половиной года дом Шамая и дом Гилеля обсуждали этот вопрос. Эти говорили: “Приятнее для человека было бы не быть сотворенным, чем быть сотворенным”. А те говорили: “Приятнее для человека быть сотворенным, чем если бы он не был сотворен”». Как известно, Софокл задался тем же вопросом в «Эдипе в Колоне», где хор провозглашает: «Высший дар нерожденным быть» (перев. Ф. Ф. Зелинского). Удивительно все же, что мудрецы приходят к тому же печальному заключению, что и греческий трагик: «В конце концов они проголосовали по этому вопросу и решили: приятнее для человека было бы не быть сотворенным». Однако «раз уж он был сотворен, пусть теперь исследует дела свои», то есть пусть раскаивается в своих грехах и не грешит в будущем.

Как мудрецы примиряли этот пессимизм с оценкой, данной Б‑гом созданному им миру и человеку, — «хорошо весьма»? Впрочем, мудрецы спорят не о том, хороша ли жизнь, а лишь о том, «приятна» ли она. Но как может быть, что мир хорош сам по себе, но в нем неприятно жить? Разве жизнь не считается величайшим благословением в иудаизме — в отличие от других религий, где акцент переносится на загробное существование? Или же мрачная оценка мудрецов приложима лишь к их эпохе — эпохе изгнания и гонений, — в то время как жизнь при Храме или после того, как он будет отстроен, считается стоящей и приятной? Понятно одно: как бы тяжела ни была жизнь, ее тяжесть не освобождает нас от выполнения закона. В этом мировоззрении есть что‑то от экзистенциализма. Мы брошены в этот мир смерти и страдания, но при этом мы должны делать то, что, как мы знаем, является правильным.

Можно подумать, что, выразив суждение такого космического масштаба, мудрецы какое‑то время будут размышлять на эту тему. Но нет: уже в следующем предложении мы возвращаемся к вопросу о том, какой ширины должна быть правильная поперечная балка. Конкретика важнее для Талмуда, чем философские обобщения, и возможно, в этом есть определенное утешение. Мы никогда не узнаем, почему Б‑г создал этот мир таким, каким Он его создал, но — по мнению мудрецов, по крайней мере, — мы всегда можем разобраться, чего Он ожидает от нас в этом мире.

В 3‑й главе «Эрувин» обсуждается понятие тхума — границы, которую нельзя пересекать в шабат. Сам принцип тхума не объясняется в Мишне или Гемаре; мудрецы полагают, что всем их слушателям ясно, о чем идет речь, и углубляются в детали для продвинутых. К счастью, в издании Шотенштейна есть примечания, проясняющие картину для такого новичка, как я. В шабат не разрешается отходить более чем на две тысячи амот от места проживания. (Ама, или локоть, — это примерно полметра, соответственно, речь идет о расстоянии приблизительно в километр.)

Тхум можно расширить, установив эрувей тхумин, то есть назначив юридически местом жительства другую точку вместо собственно дома. В таком случае две тысячи локтей надо отсчитывать уже не от дома, а от этой новой точки. Чтобы установить этот эрув, нужно положить еду в то место, которое хотят считать субботним местом проживания. (При этом стоит отметить, что это фиктивное место жительства должно быть в пределах тхума от настоящего дома, то есть от той точки, где человек действительно находится в начале шабата. Таким образом, максимальное расстояние, на которое человек может уйти в шабат в одном направлении, составляет четыре тысячи амот: две тысячи от дома до юридического места жительства и еще две тысячи от этой новой точки.)

Какая именно еда подходит, чтобы установить эрув? Любая еда или напиток, утверждает Мишна в Эрувин, 26б, за исключением соли и воды. Это даже необязательно должна быть та еда, которую человек, устанавливающий эрув, действительно ест. Назорей, к примеру, согласно своему обету, не пьет вина, но дозволяется использовать вино, устанавливая эрув для назорея. Казалось бы, тут все ясно и дальше обсуждать нечего. Но обсуждение, конечно же, продолжается — Гемара объясняет сам принцип: «Мы не можем делать вывод из общих правил», — говорит рабби Йоханан, — поскольку в каждом правиле могут быть непроговоренные исключения.

Этот принцип сформулирован так, чтобы представить алахическое толкование чрезвычайно сложным делом, ведь получается, что ни один закон нельзя понимать буквально, как он написан. Вместо этого нужно обратиться к коллективной памяти всех ученых и выяснить, не помнит ли кто о существовании исключения из этого закона, зафиксированного еще танаями. Говоря об эрувах, мы действительно обнаруживаем такое исключение (хотя и непонятно, кто его автор): трюфели и грибы нельзя использовать для установления эрува.

Мудрецы продолжают обсуждать множество других продуктов, используя аналогии из иных областей права, чтобы определить, считаются ли эти объекты продуктами. Считается ли, к примеру, сердцевина пальмы едой — или она считается деревом? Если соль и воду нельзя использовать по отдельности, то как быть с их смесью — соленой водой, которую на практике использовали как подливу, куда обмакивали кусочки пищи? И еще: для установления эрува нужно использовать столько еды, сколько требуется на две трапезы. Вопрос: какое именно количество здесь имеется в виду применительно к разным продуктам? Попутно мудрецы высказывают диетарные советы: кориандр способствует импотенции у мужчин, а лук вообще может быть смертелен. От ценности человеческой жизни мы вскоре переходим к луковицам! Трактат «Эрувин» напоминает нам, что в Талмуде и вправду есть всё. 

Оригинальная публикация: ARE TRUFFLES FOOD?