Природа самопожертвования

В 12‑й и 13‑й день месяца тамуз мы отмечаем годовщину освобождения шестого Любавичского Ребе Йосефа‑Ицхока Шнеерсона. Это событие — одно из важнейших столкновений в борьбе тех, кто, во главе с Ребе, стремился сохранить в СССР иудаизм, и коммунистов, решительно настроенных на уничтожение религии. То, что Ребе выжил после всех тюремных мытарств, объяснимо лишь чудом и воспринято было религиозными евреями России как знамение, побуждающее их продолжать борьбу. Боролись они до тех пор, покуда не одержали победу после недавнего падения коммунизма.

Две подборки текстов, предлагаемых ниже, составлены на основе многочисленных бесед Ребе. Они позволяют восстановить подробности его ареста и понять духовную значимость этих событий. Первая подборка дает представление о том, сколь исключительна была храбрость рабби Йосефа‑Ицхока и его готовность к самопожертвованию во имя евреев еще до того, как он стал Ребе. Эти же качества проявились во время пребывания его под арестом. Вторая подборка целиком сосредоточена на обстоятельствах, связанных с арестом шестого Любавичского Ребе.

Шабос в трактире

Петр Столыпин, долгое время занимавший пост министра внутренних дел, а затем ставший премьер‑министром при Николае II, был известен своей враждебностью к евреям. Пятый Любавичский Ребе, рабби Шолом‑Довбер Шнеерсон, узнав о том, что Столыпиным готовится очередной указ против евреев, отправил своего сына и преемника, рабби Йосефа‑Ицхока (Раяца), в Петербург, чтобы тот попытался добиться отмены этого указа.

В столице рабби Йосеф‑Ицхок должен был обсудить положение дел с лидерами религиозных общин. После нескольких тщетных попыток повлиять на власти решено было обратиться за посредничеством к Константину Победоносцеву, которого Столыпин глубоко уважал. Победоносцев был убежденным антисемитом, однако человеком глубоко благочестивым, питающим уважение к лицам духовного сана, независимо от конфессии, которую они представляли.

После долгих переговоров Победоносцев назначил рабби Йосефу‑Ицхоку аудиенцию — в пятницу вечером. При этом жил он в отдаленном пригороде Петербурга — и рабби Йосефу‑Ицхоку не оставалось ничего иного, как засветло выехать из Петербурга и весь Шабос провести где‑то рядом с резиденцией Победоносцева.

В России в ту пору действовал закон о черте оседлости, и евреям запрещалось селиться в столице и ее окрестностях. Под действие этого закона не попадали некоторые категории евреев — врачи, купцы, например, — и в Петербурге существовала небольшая прослойка еврейского населения, но в окрестностях столицы евреев не было вообще. Покидая столицу, рабби знал, что ему негде будет остановиться. Не могло быть и речи о том, чтобы оставаться на улице — из‑за холода и опасностей, подстерегающих одиноких путников, — поэтому рабби Йосеф‑Ицхок решил провести все это время в трактире. Несколько часов он просидел там, ожидая аудиенции, а выполнив свою миссию, вернулся всё в тот же кабак и провел в нем весь Шабос.

Легко представить, каково там было рабби — в компании подгулявших мужиков, исполненных враждебности к евреям. Но все это его не остановило: он готов был идти навстречу любым трудностям, если только существовала малейшая возможность отмены указа против его народа.

И все‑таки — правомерно ли такое поведение? Если Небесным судом принято решение, что указ будет принят, то все попытки повлиять на власть имущих бесполезны. Если же Небесным судом решено, что указ будет отменен, тогда в усилиях рабби и нужды нет…

Истинно и то, что человек должен предпринимать действия для достижения своих целей, однако сами эти действия — не более чем внешние средства, которыми человек может снискать Б жественное благословение. Как сказано в Торе: «Пошлет тебе Б‑г, Всесильный твой, благословение во всех плодах твоих и во всяком деле рук твоих» (Дворим, 16:15). Тора указывает, что человек должен действовать в дольнем мире, чтобы его усилия снискали небесное благословение. Но это не относится к тем случаям, когда жизни угрожает опасность и ты должен провести Шабос среди пьяниц, выдавая себя не за того, кто ты есть на самом деле, стараясь как можно меньше выделяться среди присутствующих… Подобное соображение действительно имеет основание в Законе.

Тем не менее, когда рабби Йосеф‑Ицхок представил себе новые гонения, которые могут обрушиться на евреев, это произвело на него столь глубокое впечатление, что ему было не до умственных спекуляций и не до логики. Он действовал, исходя единственно из возможности того, что — может быть! — ему удастся добиться отмены этого указа.

Впоследствии, став Ребе, он рассказывал об этом случае с тем, чтобы очертить духовные пути для своих последователей. Когда человек узнает о боли и страхе соплеменников, будь то физическое угнетение или страдания духовные, — тогда вступает в полную силу Аавас Исроэл (любовь к братьям‑евреям). Эта боль задевает основы основ души еврея и заставляет его делать все возможное, не размышляя и отринув колебания, исходя из одной лишь неявной возможности того, что, может статься, его усилия пойдут на благо ближнему.

Тюремное заключение и освобождение

Среди многих подробностей, вспоминаемых Ребе в связи с его арестом и освобождением в 1927 году, было несколько штрихов, которые позволяли представить себе то жестокое обращение, с которым ему пришлось столкнуться в тюрьме.

Оказавшись под арестом, Ребе твердо решил сохранять спокойствие и выдержку на допросах в ГПУ и ни в коем случае не обнаруживать каких бы то ни было проявлений слабости, не позволять себе ни малейших колебаний. Это его решение касалось не только религиозных вопросов, но вообще всей линии поведения. Он вел себя так, словно тюремщики в его глазах были лишены какой бы то ни было реальности, — по словам Ребе, он относился к ним так, словно они были ничем и попросту не существовали.

В камере у Ребе не было возможности отличить день от ночи, так как единственное малюсенькое окошко было закрыто каменным «намордником», так что свет не проникал в камеру. Но, ориентируясь на время, когда ему приносили воду и баланду, Ребе вел счет часам и дням.

В четверг, на рош хойдеш тамуз, в одиннадцать часов утра (кстати, Ребе во время пребывания в тюрьме решил максимально увеличить количество читаемых молитв), в камеру вошел вертухай и велел узнику встать. Вертухай говорил по‑русски, но Ребе решил отвечать на идише — он сказал, что отказывается вставать.

Тюремный режим требует, чтобы заключенный выслушивал любую информацию стоя. Это делается для того, чтобы унизить заключенного и вызвать у него чувство полной зависимости от тюремщиков и стоящих за ними властей, — поэтому‑то Ребе отказался вставать.

Вертухай, судя по всему, был евреем, понимавшим идиш. Услышав ответ Ребе, он прошипел: «За неповиновение будем бить». Ребе ответил на это коротко и жестко: «Ну…» Вертухай резко ударил его и ушел.

Чуть позже в камеру вошли сразу несколько вертухаев. Среди них был некий Лулов, один из тех, кто участвовал в ночном аресте Ребе, конвоировал его в тюрьму и принимал участие в допросах. Он происходил из хасидской семьи и, обращаясь к узнику, называл его «Ребе».

— Ребе, что за вызывающее поведение? К чему это неповиновение? Они приходили объявить, что приговор смягчен; и если тебе говорят встать, надо встать!

Ребе оставался совершенно безучастен. Тогда Лулов спросил:

— Что, без побоев не обойтись?

Ребе вновь оставил его слова без ответа. Тогда вертухаи стали глумиться над Ребе. Один из них сильно ударил его по лицу — потом Ребе долго мучили боли в этом месте…

Спустя некоторое время в камере вновь появились охранники, фамилия одного из них была Ковалёв. От Ребе вновь потребовали встать, он вновь отказался. Ковалёв, кстати еврей, принялся избивать его — но это ни к чему не привело. Рассвирепев, Ковалёв выкрикнул: «Мы тебя научим!..» Ребе ответил на идише:

— Посмотрим, кто тут кого научит…

Вскоре охранники велели Ребе идти за ними — его, дескать, хочет видеть начальство. Ребе сообщили, что приговор пересмотрен и смягчен: его освобождают из тюрьмы, заключение заменяется высылкой в Кострому на три года.

Когда в кабинете начальника Ребе подошел к столу, он увидел на нем свое «дело». Первый приговор — «расстрелять» — был зачеркнут. Следующая строка гласила, что он приговорен к десяти годам исправительных работ на Соловках, — рядом вновь было приписано «нет» — и шла строка с последним приговором: «Три года ссылки. Кострома».

Итак, Ребе высылался в Кострому сроком на три года. Ему был задан вопрос, каким классом он желает ехать, на что последовал ответ — «международным» — тем, которым ездили члены правительства. Тогда тюремщики поинтересовались, в состоянии ли он оплатить проезд, на что Ребе заметил: если денег, изъятых из его бюро при аресте, недостаточно — пусть проинформируют его домочадцев, они внесут разницу.

Все это происходило в четверг. Ребе поинтересовался, когда поезд прибывает в Кострому — оказалось, в субботу. Тогда он заявил, что не желает провести Шабос в пути.

Вспоминая эту историю, Ребе говорил: «Благодарение Б‑гу, мне не пришлось ехать в субботу. До воскресенья я оставался в тюрьме, за решеткой». Власти отказали ему в том, чтобы провести это время не в тюрьме, а хотя бы под домашним арестом. Но Ребе был тверд и нарушению Шабоса предпочел пребывание в тюрьме до воскресенья, когда он был отпущен домой для сборов, чтобы тем же вечером отправиться в Кострому.

Ребе прибавлял, когда рассказывал, что чуть раньше него в Кострому отправился хасидский раввин Михоэл Дворкин и к моменту приезда Ребе ему удалось собрать множество детей и открыть хедер.

Мы видим, что Ребе последовательно и жестко сопротивлялся обстоятельствам — что бы ни происходило с ним, он заботился о духовных нуждах евреев, о еврейском образовании, о микве, — а ведь именно эта его деятельность повлекла за собой арест и угрозу смертного приговора, чудесным образом превратившуюся в костромскую ссылку на три года. Сказано в Писании: «А Иеуду послал он перед собой к Йосефу, чтобы ему указали путь в Гошен» (Брейшис, 46:28). Как праотец наш Яаков посылал сына своего Иеуду, так Ребе послал своего эмиссара, чтобы тот открыл хедер и приготовил микву для евреев, живущих в Костроме.

Итак, отказ Ребе оказаться в пути в Шабос мог восприниматься только как провокация: узник шел наперекор власть имущим. Более того, соблюдение Шабоса «врагом народа», находящимся под арестом, выглядело особо вызывающим.

Заметим, был целый ряд факторов, согласующихся с Алохой и смягчающих для Ребе сложившуюся ситуацию. Освобождение Ребе в четверг не ставило его перед фактом неизбежного нарушения Субботы: существовала известная неопределенность, как именно пройдет его подневольное путешествие. Выйди он из тюрьмы уже в четверг, он мог бы направить усилия тех, кто ему сочувствовал, в нужном направлении и вполне мирскими, светскими средствами добиться того, чтобы не трогаться в путь тем же вечером. Более того, если бы даже он сел в этот злосчастный поезд, до Шабоса оставался еще день — в течение этого дня существовало множество способов прервать путешествие. То есть существовал вполне алохический путь соблюсти Шабос в тех обстоятельствах, с которыми столкнулся Ребе.

Так почему же Ребе занял столь непримиримую позицию, чреватую серьезной угрозой для жизни? Казалось бы, куда «разумнее» было выйти из тюрьмы и уже за ее стенами задействовать стратегию, которая позволила бы избежать путешествия в субботу…

Готовность к самопожертвованию перед лицом опасности — качество, отличавшее всю деятельность Ребе: он прекрасно отдавал себе отчет, что его проповедь Торы и иудаизма в СССР чревата арестом.

Мы знаем, что Ребе шел путем самопожертвования не только в тех обстоятельствах, когда это было неизбежно, но и тогда, когда перед ним был выбор и можно было избежать прямой конфронтации с власть имущими. Более того, Ребе выбирал «опасный» путь самопожертвования тогда, когда, по мнению знатоков Торы, не было необходимости рисковать своей жизнью.

Но если рассмотреть действия Ребе не из перспективы личной ответственности еврея, а из перспективы ответственности духовного лидера, озабоченного состоянием вверенной его попечению общины, мы увидим ситуацию несколько иначе. Ребе полностью отдавал себе отчет, что за времена стоят на дворе, и понимал, что угроза нависла над всеми евреями и над иудаизмом вообще. Он был озабочен тем, чтобы «пламя Израиля» не погасло. В этих условиях его ответственность — и его пример — приобретали особое значение: он должен был действовать безоглядно, самопожертвованием являя истинность веры. В такой ситуации невозможно руководствоваться только лишь соображениями трезвого расчета, взвешивать «за» и «против», искать компромиссных решений.

И все‑таки решение выехать в ссылку несколькими днями раньше или позже касалось, вроде бы, не судеб общины, но одного только Ребе. Почему же и в этом случае он выбрал крайнее решение? Потому что оно было предопределено всей его жизнью.

Кидуш Ашем — Хилул Ашем

Чтобы разобраться в этом, следует углубиться в проблематику, связанную с представлениями о Кидуш Ашем (освящение Имени Б‑га) и Хилул Ашем (профанация Имени Б‑га). Цель, которую преследовали гонители Ребе, — свести на нет его усилия, направленные на распространение Торы и иудаизма. Прими Ребе их правила игры, они одержали бы победу: представьте, Ребе согласился ехать в ссылку в Шабос! Среди евреев, которые бы об этом узнали, много ли было тех, кто представлял себе ситуацию досконально и принял бы во внимание обстоятельства, «легитимизировавшие» такое решение с точки зрения Закона? А подобные ситуации Закон рассматривает именно в сфере понятий Кидуш Ашем — Хилул Ашем: значение имеет истолкование тех или иных действий окружающими, которые могут увидеть в них нарушение Закона или отступление от него — независимо от того, праведен или неправеден на самом деле был тот, кто совершил некое действие.

Представление о Кидуш Ашем — это мостик, связующий третий день месяца тамуз и тот раздел Торы, Хукас, который читается в ближайшую к этому дню субботу. Хукас повествует о «водах Распри»: ситуации, когда Моше не исполнил в точности веление Б‑га и был, вместе с Аароном, подвергнут наказанию: «За то, что вы не поверили Мне, чтобы ознаменовать святость Мою на глазах у сынов Израиля, не введете вы собрание это в страну, которую Я дал им!» (Бемидбар, 20:12).

Возникает вопрос: почему этот грех был столь вопиющим, что помешал Моше войти в Землю обетованную? Мы знаем, что Моше не единственный раз поплатился за совершенные им ошибки, но ведь не столь жестоко? И ошибка Моше в данном случае заключалась, казалась бы, в малости — чтобы извлечь из скалы воду, он ударил в нее посохом, вместо того, чтобы просто воззвать к ней. Почему же за это он был лишен возможности войти в Землю обетованную?

Обоснование этому дано в Торе: «За то, что вы не поверили Мне, чтобы ознаменовать святость Мою на глазах у сынов Израиля» (Бемидбар, 20:12). Раши комментирует: когда в предыдущий раз народ роптал и требовал мяса, Моше усомнился: «Даже если мелкий и крупный скот зарезан будет для них, хватит ли им этого?» (Бемидбар, 11:22) — подразумевая, что щедрот Б‑га не хватит на весь народ Израиля, — но при этом он не был подвергнут каре. И Раши поясняет: «За то, что вы не поверили Мне. Писание открывает, что, если бы только не этот грех, они вступили бы на землю (Исроэла) <…> Но разве <вопрос> “мелкий и крупный скот зарезан будет” не хуже, чем это? Однако, потому что там <сказано было> не во всеуслышание <не при общине, на которую это могло оказать пагубное воздействие>, Писание пощадило его, здесь же было в присутствии всех сынов Исроэла, и Писание не пощадило его ради освящения Имени» (Раши на Бемидбар, 20:12).

То есть главный фактор здесь — освящение Имени, и связан он с тем, как то или иное действие будет понято окружающими.

Написанные буквы — и буквы, выбитые на камне

Объяснение поведению Ребе можно найти и на ином, более глубоком уровне. Ответ Ребе тюремщикам связан был не только с его пониманием своей ответственности как еврейского лидера; он твердо решил придерживаться жесткой линии поведения во всем. Он претерпел за свою твердость множество физических лишений, при том что его позиция имела отношение не только к проблемам, связанным с освящением Имени Б‑га и проповедью Торы.

Чем объясняется эта смелость, доходящая до крайности? Название раздела Торы «Хукас» дает ответ на этот вопрос. Рабби Шнеур‑Залман из Ляд поясняет: слово «хок», обычно переводимое как «закон, не имеющий видимого рационального объяснения», следует понимать как производное от ивритского «хакок» — «вырезанное и выбитое (на твердой поверхности)», то есть отличное от «просто написанного». Когда человек просто пишет — на пергаменте или бумаге, — он наносит буквы на поверхность листа. Чернила впитываются, но при этом буквы и то, на чем они написаны, остаются двумя разными сущностями: чернилами и бумагой или пергаментом. Текст оказывается чем‑то дополнительным по отношению к своему «носителю». И эти буквы легко можно удалить или изменить.

С выбитой на камне надписью дело обстоит иначе: буквы образованы субстанцией самого материала, на который они наносятся, они — часть камня. Их нельзя удалить с камня, не изменив его.

Точно то же происходит и на духовном уровне. Когда служение Б‑гу является чем‑то дополнительным по отношению к сущности человека, оно легко может претерпеть изменения под воздействием внешних обстоятельств. Внешние факторы могут заставить человека не до конца исполнить те или иные обязательства, связанные со служением Б‑гу, — и это не затронет внутренней сущности человека. Но если служение Б‑гу «выбито в душе человеческой», как буквы на камне, оно не подвержено изменениям. Заставить такого человека отказаться от своих обязанностей служения возможно, только лишь разрушив его личность, — так же, как стереть буквы с камня можно, только лишь отколов часть этого камня.

Когда служение Б‑гу «записано» в душе, человек готов на самопожертвование во имя любой малости, связанной с сутью иудаизма. Никакие доводы разума, призывающие к отказу от строгого исполнения заповедей, к любому несовершенному служению, не принимаются во внимание, ибо индивидуальность человека в этом случае неразрывно слита с каждым аспектом его служения.

Для Ребе исполнение Торы и заповедей было «буквами, вырезанными на камне», не отделимыми от его сущности. Его жертвенность не была результатом какого‑то умозаключения, интеллектуального анализа, взвешивания «за» и «против». Это был естественный ответ Ребе как личности, для которой служение Б‑гу было сущностью.

Книгу «С хасидской точки зрения. О еврейских праздниках» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле и других странах