Материал любезно предоставлен Tablet

Поэт и литературный критик Адам Кирш читает даф йоми — лист Талмуда в день — вместе с евреями по всему миру и делится размышлениями о прочитанном. В этом даф йоми Талмуд изображает мудрецов не только судьями и законоведами, но и чародеями.

Почти каждый персонаж, появляющийся в Талмуде, — рабби, поэтому редкие не раввины в тексте представляют особенный интерес. Рабби, впрочем, тоже не все одинаковы, многие из них очень живо и ярко выписаны и предстают характерными личностями: от Гилеля, бедняка, влюбленного в свою Тору, до богатого и царственного Йеуды а‑Наси. Но все они находятся в одинаковых отношениях с законом: они его авторы и эталонные исполнители, но никогда не критики. «У Гилеля Старого было восемьдесят учеников, — читаем мы в нынешнем даф йоми, Сукка, 28а. — Тридцать из них были достойны того, чтобы Шхина покоилась на них, как она покоилась на Моше‑рабейну, а тридцать были достойны того, чтобы солнце остановилось ради них, как оно остановилось для Йешуа бин Нуна, а двадцать занимали промежуточное положение между теми и другими».

В этом описании мудрецы предстают в состоянии некоего святого соперничества: одни ближе к совершенству, другие дальше от него, но все стремятся к одному и тому же интеллектуальному и духовному идеалу. Йоханан бен Заккай известен как мудрец, благодаря которому иудаизм сохранился после римского завоевания Иудеи и разрушения Иерусалима в 70 году н. э. По преданию, он повелел объявить себя умершим и таким образом его вынесли из осажденного города, а затем он вымолил у императора Веспасиана разрешение учредить ешиву в Явне, где и были заложены основы раввинистического иудаизма. Согласно Талмуду, великий Йоханан был всего лишь самым младшим и наименее успешным из учеников Гилеля, но даже он был способен понимать «разговор ангелов‑служителей, разговор демонов и разговор пальмовых деревьев». Старший из учеников Гилеля Йонатан бен Узиэль обладал такой силой святости, что, «когда он сидел и учил Тору, любая птица, пролетавшая над ним, немедленно сгорала дотла».

Как читатель Талмуда может идентифицироваться с фигурами такого масштаба? Они слишком святы для нас — мы можем лишь почитать их. Но совсем иначе обстоит дело с такими персонажами, как Брурия, жена рабби Меира, или Тави, раб раббана Гамлиэля, с которым мы познакомились на этой неделе в начале второй главы трактата «Сукка». Этих людей на современном академическом языке называют «субалтернами» — они занимают в еврейском обществе если не угнетенное, то более низкое положение, чем мудрецы, их голоса слышны редко, и их мировоззрение особенно трудно реконструировать.

Загадочна, к примеру, история, которую Талмуд рассказывает о Тави. Он был ханаанейским рабом, а значит, согласно закону Торы, его нельзя было освободить. Однако, согласно комментариям в издании Корена, он был известен своей «благопристойностью и знаниями» и Гамлиэль относился к нему как к члену семьи, даже принимал соболезнования, когда Тави умер. В трактате «Сукка» Тави принимает участие в алахической дискуссии, обращая внимание мудрецов на закон, регулирующий использование кровати в сукке. Поскольку алаха требует, чтобы еврей спал под крышей сукки, запрещено помещать что‑либо между своим телом и этой крышей. По этой причине в сукке нельзя спать под кроватью. (Почему кому‑то может понадобиться спать под кроватью, не объясняется, но сама невозможность этого обсуждается долго и подробно; возможно, в жаркую погоду самое прохладное место было как раз под кроватью.)

Разумеется, этот запрет относится только к евреям; ханааней не был обязан соблюдать правила праздника Суккот. Тави обладал достаточными познаниями в Торе, чтобы знать правила, которые на него не распространялись, — раббан Гамлиэль даже называл его «ученым», талмид хахам. Как ханааней, он демонстративно спал в сукке под кроватью. Делая так, Тави преподавал окружающим два урока, иллюстрировал два закона: о том, что еврей не может спать в сукке под кроватью, и о том, что ханааней не обязан выполнять мицвот, предписанные евреям. В этом поступке Тави есть удивительная двусмысленность. Он одновременно подчеркивает, что он равен мудрецам в своем знании закона и что он совершенно не похож на них, потому что закон — не его. Если бы мы могли выбрать одного человека из Талмуда, чтобы вернуть его к жизни и проинтервьюировать, Тави, хотя это и не самый очевидный выбор, возможно, откровеннее других рассказал бы о том, как мудрецы на самом деле проживали свой иудаизм.

Описывая мудрость Йоханана бен Заккая, даф йоми приоткрывает дверь в завораживающе загадочный мир еврейской мистики. Йоханан, как сообщает Гемара, знал о «великом деле и малом деле». К «малому делу», поясняется далее, относятся, например, «споры Абайе и Равы», то есть те конкретные законоведческие дискуссии, которые составляют почти весь текст Талмуда. А вот «великое дело» — это маасе меркава, «деяние колесницы»: так Талмуд обозначает целую область эзотерических рассуждений о природе Б‑га и Вселенной; название пошло от видения Б‑жьей колесницы, описанного пророком Иезекиилем. «Мистика меркавы», которую Гершом Шолем излагает в своем классическом труде «Основные течения в еврейской мистике», включала в себя чрезвычайно детальные описания престола Б‑га, его ангелов, его колесницы и ее колес; все это мистики лицезрели в своих видениях.

Но если мистика квалифицируется как «дело великое», а все талмудические прения — как «дело малое», то как же тогда мудрецы Талмуда оценивали сам Талмуд? Ведь мистика практически не играет никакой роли в талмудическом иудаизме. В лучшем случае мистические идеи появляются в очень косвенных намеках и туманных отсылках, например когда мы читаем, что Тора была написана белым огнем на черном огне, или когда мы узнаем о сверхъестественных способностях, дарованных рабби Шимону бар Йохаю после того, как он много лет провел в пещере, изучая Тору. Прошли века, пока не появились мистики, прежде всего авторы «Зоара», или «Книги Сияния» (обнаруженной в Испании в XIII веке и приписываемой Шимону бар Йохаю), которые создали фундаментальный мистический компендиум, дополняющий правовой компендиум — Талмуд. Но разбросанные по тексту Талмуда намеки, например, на то, что Йоханан обладал способностью разговаривать с ангелами и демонами, заставляют предположить, что мудрецы были не только судьями и правоведами, но и чародеями. Это выставляет их в новом интересном свете, хотя, казалось бы, подрывает талмудическую установку на рационализм.

Совершенно иная вторая часть сегодняшнего даф йоми — она ограничивается практическими вопросами соблюдения Суккот. Некоторые из них просты: для выполнения заповеди «жить» в сукке, оказывается, необходимо принимать в ней пищу два раза в день. При необходимости сукку можно возвести на корабле, если в праздник вы окажетесь в путешествии. Но одна из дискуссий мудрецов выделяется своей странностью. Спрашивается, может ли животное служить одной из стен сукки? Можно ли прикрепить крышу сукки к боку а и использовать его в качестве стены? Трудно поверить, что кто‑то и вправду попытается провернуть такое, но сама возможность будоражит юридическое воображение мудрецов, подталкивая их к рассуждениям о том, что именно представляет собой стена и что может служить стеной.

Рабби Йеуда решает, что можно использовать слона в качестве стенки сукки, а рабби Меир говорит, что нельзя, ведь в таком случае ваша сукка может в любой момент подняться и уйти восвояси. В Гемаре рабби Зеира предлагает привязать слона, чтобы он не ушел и не унес сукку. Представив себе «привязанного слона, все мудрецы соглашаются, что такая сукка кошерна». Даже если ваш слон умрет в середине праздника, вы можете продолжать использовать его тело, подперев его, и это будет годная стена, поскольку, поскольку «она по‑прежнему имеет высоту в 10 ладоней». Образ евреев, празднующих Суккот в тени разлагающейся туши слона, абсолютно сюрреалистичен, но терпимость к странным идеям — одна из отличительных черт талмудического мышления. При условии, что принцип установлен, неважно, насколько экстравагантны примеры его применения.

Оригинальная публикация: Rationalism, Mysticism, Slaves, and a Sukkah Made From an Elephant