Недельная глава «Матот-Масеэй». Мой учитель: статья в память о нем
Бывают минуты, когда Б‑жественное Провидение трогает тебя за плечо и заставляет с ослепительной ясностью увидеть какую‑то истину. Разрешите мне поделиться с вами рассказом о таком мгновении, пережитом мной сегодня утром.
По техническим причинам я должен писать статьи для этой серии загодя, за много недель до публикации. Я дошел до недельных глав «Матот» — «Масеэй» и решил, что напишу о городах для убежища, но не знал, на каком аспекте лучше сосредоточиться. И вдруг меня обуяло сильнейшее инстинктивное стремление написать об одном очень необычном законе.
Эти города выделили для защиты лиц, признанных виновными в неумышленном убийстве — другими словами, в том, что они убили кого‑то случайно, без заранее обдуманного намерения. Необходимость такой защиты объяснялась тем, что тогда повсеместно практиковалась кровная месть.
Города предназначались для защиты лиц, признанных невиновными в убийстве, — защиты от того, чтобы их самих не убили. В «Шофтим» это сформулировано следующим образом: «пусть такой [человек] скроется в одном из этих городов и останется в живых» (Дварим, 19:5). В Талмуде этой, казалось бы, незамысловатой идее дали примечательное истолкование:
«Учили в барайте: вместе с тем учеником, что ушел в изгнание (в город‑убежище), уходит в то же изгнание его учитель. Как сказано: “И останется в живых”. Толкование стиха: сделай так, чтобы было у него все необходимое для жизни»» .
Рамбам так это разъясняет: «…без изучения Торы жизнь обладателей мудрости и ищущих ее подобна смерти» . В иудаизме учеба — не что иное, как сама жизнь, а учиться без учителя невозможно. Учителя дают нам нечто большее, чем знание; они дают нам жизнь. Обратите внимание, что это не агадический фрагмент — не морализаторский текст, буквальное понимание которого не рекомендуется. Это алахическое установление, кодифицированное в качестве такового. Учителя для нас все равно что родители и даже больше чем родители. Родители дают нам физическую жизнь; учителя дают нам духовную жизнь . Физическая жизнь — жизнь бренная, скоротечная. Духовная жизнь — жизнь вечная. Следовательно, своим учителям мы обязаны жизнью в глубочайшем смысле этого слова.
Едва я написал текст, приведенный выше, зазвонил телефон. Звонил мой брат из Иерусалима сообщить, что только что скончался мой учитель рабби Нахум‑Элиэзер Рабинович, зехер цадик ливраха . В этом «мире сокрытия» мы лишь изредка ощущаем прикосновение руки Провидения, но тут оно было несомненным. Для меня и, предполагаю, для всех, кому выпала честь у него учиться, он был величайшим учителем нашего поколения.
Он был посеком высочайшей квалификации, как должны знать те, кто читал его «Респонсы». Он знал всю раввинистическую литературу, Вавилонский Талмуд, Иерусалимский Талмуд, алахический мидраш и агадический мидраш, комментарии к Библии, философию, кодексы и респонсы. Его творческий подход и к алахе, и к агаде не знал границ. Он был знатоком чуть ли не всех секулярных научных дисциплин, особенно естественных и точных наук. Когда‑то он был профессором математики в Университете Торонто и написал книгу о вероятности и статистическом выводе. Его величайшей страстью был Рамбам и все грани его деятельности, особенно Мишне Тора: ей он посвятил примерно пятьдесят лет жизни, написав к ней многотомный комментарий «Яд Пшута».
К тому времени, когда я пришел учиться к раввину, у меня уже была за плечами учеба в Кембридже и Оксфорде у некоторых из величайших умов той эпохи, в том числе у сэра Роджера Скрутона и сэра Бернарда Уильямса. Раввин Рабинович был требовательнее их обоих. Только сделавшись его учеником, я узнал, что такое на самом деле интеллектуальная строгость — шетию амелим ба‑Тора, «корпеть» над Торой. Чтобы выдержать его проверку, ты должен был сделать три вещи: во‑первых, прочесть все, когда‑либо написанное на заданную тему; во‑вторых, проанализировать это с полнейшей проницательностью, ища омек а‑пшат, глубинный буквальный смысл; в‑третьих, мыслить независимо и критически. Помню, я написал для него эссе, где процитировал одного из знаменитейших знатоков Талмуда, ученого мужа XIX века. Он прочел то, что я написал, а затем обернулся ко мне и сказал: «Но вы не раскритиковали то, что написал он!» Он считал, что в данном случае знаток привел неверную интерпретацию, а я должен был заметить и упомянуть это. Для него интеллектуальная честность и самостоятельное мышление были неотделимы от поиска истины, каковым непременно обязано быть талмуд Тора — изучение Торы.
Некоторые из важнейших уроков, которые я от него усвоил, он преподал мне почти случайно. Помню, однажды его машина была на техобслуживании, и потому мне выпала честь отвезти его домой. День был жаркий, и на оживленном перекрестке в Хэмпстеде моя машина забарахлила, и мотор заглох. Раввин Рабинович безмятежно сказал мне: «Давайте употребим это время на изучение Торы». И затем дал мне шиур об Ильхот шмита ве‑Йовель Рамбама . Другие машины вокруг нас сигналили. Мы задерживали движение, и образовался большой затор. Он, сохраняя полное спокойствие, завершил объяснение, обернулся ко мне и сказал: «А теперь поверните ключ зажигания». Я повернул ключ, машина завелась, и мы поехали дальше.
В другой раз я упомянул, что мне трудно заснуть. У меня развилась бессонница. Он воодушевленно спросил: «Не могли бы вы научить меня, как этого добиться?» Он процитировал Рамбама: тот, основываясь на талмудическом положении, согласно которому ночь создана для учебы, заключил, что большую часть своей мудрости человек приобретает ночью .
Он и покойный рабби Аарон Лихтенштейн, зехер цадик ливраха, были гедолей а‑дор — лидерами и образцами для подражания в своем поколении. Они были очень разные: один тяготел к науке, другой — к искусству, один говорил прямо, другой — обиняками, один был дерзким, другой осмотрительным, но оба они были исполинами в интеллектуальном, нравственном и духовном отношении. Счастливо поколение, которому по благословлению свыше посланы такие люди.
Трудно передать, что значило иметь такого учителя, как раввин Рабинович. Например, он знал, что мне придется учиться спешно, так как в раввинат я пришел поздно, после того как делал карьеру в академической философии. Он предпринял очень дерзкий шаг. Объяснил мне, что самый быстрый и наилучший способ чему‑то научиться — учить этому других. Итак, в день, когда я пришел в Еврейский колледж в качестве студента, я одновременно пришел туда в качестве преподавателя. Многие ли додумались бы до такой идеи и многие ли пошли бы на такой риск?..
Он также понимал, насколько тебе может быть одиноко, если ты живешь по принципам интеллектуальной честности и независимости. Он еще на раннем этапе сказал мне: «Не удивляйтесь, если лишь шесть человек во всем мире поймут, что именно вы пытаетесь сделать». Когда я спросил у него, следует ли мне согласиться на должность главного раввина, он с присущей ему лаконичностью сказал: «Почему бы и нет? Как‑никак, вы, наверно, сможете немножко учить Торе».
Когда ему было немного за тридцать, ему предложили стать главным раввином Йоханнесбурга, но он отклонил предложение по той причине, что отказался жить в государстве с режимом апартеида. Он рассказал мне, как его навестил в Торонто раввин Луис Рабинович, ранее занимавший тот пост в Йоханнесбурге. Увидев скромное жилье раввина и вспомнив свою куда более роскошную резиденцию в Южной Африке, он сказал: «И ради вот этого вы отвергли то?» Но раввин Рабинович никогда не пошел бы на компромисс, изменив своим принципам, да и материальными благами никогда не дорожил.
В конце концов он обрел огромное счастье на протяжении тех тридцати семи лет, когда возглавлял Ешиват Биркат Моше в Маале‑Адумим. Шестью годами ранее эту ешиву основали раввины Хаим Сабато и Ицхак Шейлат. По рассказам, когда раввин Сабато послушал, как раввин Рабинович дает шиур, он немедленно попросил его стать рош ешива. Трудно передать словами, с какой гордостью он рассказывал мне о своих студентах: все они служили в Армии обороны Израиля. Трудно также передать словами, как благоговели перед ним студенты. Не все в еврейском мире знали, что он великий человек, но все, кто учился у него, знали.
Полагаю, иудаизм принял чрезвычайно мудрое решение, когда сделал учителей своими героями, а образование длиной в жизнь — своей страстью. Мы не преклоняемся ни перед властью, ни перед богатством. Им есть свое место в жизни, но только не наверху иерархии ценностей. Власть принуждает нас к чему‑то. Богатство стимулирует нас к чему‑то. Но учителя нас развивают. Они побуждают нас открыть свой ум для познания многовековой мудрости, помогая нам яснее увидеть мир, глубже мыслить, убедительнее аргументировать свою точку зрения и принимать более мудрые решения.
«Благоговение перед учителем твоим пусть будет подобно благоговению пред Всевышним», — сказали мудрецы . Другими словами, если вы хотите стать ближе к Небесам, не ищите ни царей, ни священников, ни святых, ни даже пророков. Пусть все они — великие люди, но хороший учитель помогает тебе самому стать великим, а это совершенно другое дело. Мне посчастливилось: моим наставником был один из величайших учителей нашего поколения. Лучшее, что я могу посоветовать любому человеку: найдите себе учителя, а затем сделайтесь учеником.
Вопросы (за шабатним столом)
1. Почему закон обязывает учителя переселиться в город убежища, если туда переселяется его ученик?
2. Какие, на ваш взгляд, важнейшие уроки рабби Сакс усвоил от рабби Рабиновича?
3. Почему иудаизм «делает учителей своими героями, а образование длиной в жизнь — своей страстью»?
Двар Тора. Матот-Масеэй: Благословенная пустыня
Уроки Торы I. Масей