Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books

Mark R. Cohen
Maimonides and the Merchants: Jewish Law and Society in the Medieval Islamic World
Маймонид и торговцы: еврейский закон и общество в средневековом исламском мире
University of Pennsylvania Press, 248 p.

Йеошуа бен Ишмаэль, молодой еврейский торговец XI века из Александрии, имел репутацию человека непростого и, может быть, не очень честного, но в успешности его никто не сомневался. Поэтому ему удалось заключить соглашение с Халлуфом бен Мусой, зажиточным еврейским купцом из Кайруана (современный Тунис). По этому соглашению стороны должны были представлять интересы друг друга. Халлуф взялся продать часть гвоздики, принадлежавшей Йеошуа, в Кайруане, а за это Йеошуа будет торговать товарами Халлуфа в Александрии. Халлуфу еще придется пожалеть о том, что он не послушался тех, кто советовал ему не иметь дела с Йеошуа. В их переписке, сохранившейся в Каирской генизе, видны недоверие и разочарование обеих сторон. Халлуф пытался разорвать соглашение, и в конце концов они оказались в суде.

Среди множества источников, обнаруженных в Каирской генизе, есть документы, которые указывают на универсальный характер такого рода соглашений — и переписка между Халлуфом и Йеошуа тому пример. Каждый партнер должен был выступать в качестве неоплачиваемого делового представителя другого, не имея доли в доходах. Такие договоренности обычно основывались на устных соглашениях, а не на письменных контрактах, и предполагалось, что оба партнера выиграют от того, что будут представлять интересы друг друга. Подобные партнерства имели большое значение для динамичной торговой экономики средневекового средиземноморского мира, в которой североафриканские купцы служили связующим звеном между различными портами от Индии до Западной Европы. В таком деле нельзя было добиться успеха без надежных агентов. Купец не мог находиться повсюду одновременно, и, если он хотел воспользоваться быстро меняющимися колебаниями рынка, ему приходилось поручать свой товар надежным людям в других городах, которые могли продать его от имени хозяина. И мусульманские, и еврейские источники указывают, что такого рода взаимовыгодное партнерство было жизненно необходимо экономической системе средневекового исламского мира.

Марк Коэн — не первый историк, который решил заняться этими партнерствами. История Йеошуа и Халлуфа (которую Коэн не упоминает) взята из превосходного исследования Джессики Л. Голдберг «Торговля и учреждения средневекового Средиземноморья: Торговцы Генизы и их деловой мир», где она разбирается во всех подробностях. В отличие от Голдберг и других исследователей Генизы, изучавших эту форму партнерства, начиная с первопроходца в этой области Ш.‑Д. Гойтейна, Коэна меньше интересуют подробности функционирования экономических практик прошлого. Вместо этого он обращает внимание на то, как подобные «торговые обычаи» влияли на составление алахического пособия, которое широко используется и по сей день. В процессе он ставит важные вопросы о характере изменений и адаптаций в развитии еврейского права и о том, как вписать сочинение Моше бен Маймона в исторический контекст.

Такая форма делового партнерства широко применялась и в конце XII века, когда Маймонид, сидя в Каире, составлял Мишне Тора. Он ставил перед собой задачу реорганизовать весь корпус еврейского права, составив единый систематический и полный кодекс, так чтобы, как он отмечает в предисловии, можно было бы обращаться только к Мишне Тора и к Торе, а никакие другие правовые тексты, в том числе Талмуд, изучать стало бы необязательно. В «Законах о посланцах и партнерах» (Гилхот шлухин ве‑шутафин, 9:5) он обсуждает человека, который ведет дела через агента. Маймонид разрешает требовать от агента принести клятву, что он не крал товаров и не присваивал доверенных ему денег. Маймонид видит в этом постановлении естественный вывод из традиционного раввинистического права о партнерских взаимоотношениях, согласно которому партнеры могут требовать друг от друга клятв. Однако на самом деле ранее алаха рассматривала агентов и партнеров как совершенно различные категории. Коэн убедительно показывает, что Маймонид объединяет их именно потому, что деловые соглашения вроде того, что существовало между Йеошуа и Халлуфом, получили широкое распространение.

«Но в этом есть небольшая проблема», — писал в XVI веке ученый Давид ибн Аби Зимра (Радбаз), комментируя постановление Маймонида. Приносить клятву в суде — дело чрезвычайно серьезное. Радбаз с волнением замечает, что «если это постановление верно, никто не захочет выступать агентом своего ближнего, потому что потом ему придется давать клятву!». Действительно, Талмуд в целом с большой неохотой разрешает требовать от агента клятвы, и в более ранних раввинистических источниках такого прецедента нет. Поэтому многие более поздние алахические авторитеты либо оспаривали постановление Маймонида, либо даже резко критиковали его. Шломо бен Авраам ибн‑Адрет (Рашба), живший в Каталонии в XIII веке, категорически опровергает утверждение о необходимости клятвы, а сам Радбаз писал, что агент может обойти это требование, заранее оговорив, что он не должен будет приносить клятву.

Коэн полагает, что Маймонида заставили принять такое спорное решение реалии экономической жизни в его эпоху. Соглашения об агентском представительстве, критически важные для торговых операций того периода, трудно было бы сочетать с существующей алахой. Талмуд просто не считает, что агент должен быть таким же надежным, как партнер. Предшествующее еврейское право видело бы в Йеошуа и Халлуфе простых агентов, которые не защищены никакими правовыми нормами и просто вынуждены прибегнуть к услугам друг друга, не имея возможности обратиться в суд, если договоренность будет нарушена. В результате евреям нередко приходилось обращаться к местным мусульманским судьям для решения конфликтов такого рода.

Маймониду, как показывает Коэн, подобный тип партнерства был хорошо известен, и он уравнял агентов с партнерами: обратите внимание, что весь раздел целиком называется «Законы об агентах и партнерах», хотя в Талмуде или последующей раввинистической литературе непосредственной связи между ними практически не прослеживается. Распространяя требование о клятве не только на партнеров, но и на агентов, Маймонид обеспечил еврейские суды средством урегулирования конфликтов такого рода.

Это решение представляет собой пример модели, которую предлагает Коэн. Талмуд считал, что экономика строится вокруг сельского хозяйства или местной торговли. Поэтому, объясняет Коэн, он не отвечал требованиям более динамичной экономической системы международной торговли, установившейся в странах ислама, где жил Маймонид. Эта ситуация вынуждала еврейских торговцев идти в мусульманские суды, которые обладали инструментами, чтобы разбирать конфликты, связанные с партнерствами такого рода. Эта тенденция страшила Маймонида, который в Мишне Тора активно выступает против того, чтобы обращаться в нееврейские суды, — причем в гораздо более решительных выражениях, чем можно найти по этому поводу в Талмуде. Маймонид, предполагает Коэн, надеялся «вернуть еврейского купца обратно в еврейский суд, вместо того чтобы вынуждать его хлопотать о своем деле в исламском суде». Для этого он изменяет алахические концепции партнерства и агентства, так чтобы они отражали современный ему экономический мир.

В первой и последней главах книги Коэн вкратце затрагивает вопрос юридических инноваций в более теоретическом ключе. Он отмечает, что «приводя еврейское право в соответствие с существующими деловыми практиками, [Маймонид] в реальности делал то, что всегда делали ответственные алахические авторитеты (и исламские юристы): он адаптировал закон к нуждам своего времени». Таким образом, Мишне Тора может служить примером того, как средневековый авторитет мог изменить закон. Коэн сравнивает его с моделями адаптации закона, принятыми в более ранних сочинениях вавилонских гаонов, на которых он ссылается в своей работе повсеместно, или в юридических комментариях средневековых ашкеназских ученых, например Раши и тосафистов, — их Коэн вкратце упоминает в заключении.

Однако важно отметить, что Мишне Тора — это правовой кодекс, то есть сжатое и максимально универсальное изложение права, в отличие от правоприменительных практик, отраженных в конкретных решениях, или от талмудических комментариев, которые касаются того или иного раввинистического фрагмента. Здесь встает вопрос об изменениях права. Даже респонс мог считаться прецедентом в последующих делах, но его могли и отвергнуть, заявив, что он не имеет отношения к рассматриваемому делу. А с правовым кодексом так не поступишь. Можно не соглашаться с постановлением, вынесенным в этом кодексе, как это делает Рашба, говоря о клятве агента, но нельзя просто проигнорировать кодекс, сказав, что он не применим к конкретному делу. Работа Коэна ставит важный вопрос о том, как практики, существовавшие в конкретный период и в конкретных условиях, превращались в незыблемую и универсальную истину правового кодекса, и что этот процесс значит для применимости этого кодекса в будущем.

Разумеется, обвинения в излишне творческом подходе к праву предъявлялись Маймониду еще при его жизни. Маймонид в ряде сочинений отвечает на них, утверждая, что Мишне Тора не привносит в алаху ничего нового, что его кодекс служит просто удобным справочником по традиционному праву. Выводы, к которым приходит автор «Маймонида и торговцев», могут натолкнуть на мысль, что Маймонид слегка лукавил, но в заключении Коэн ставит вопрос, «действительно ли Маймонид полагал, что он выдвигает новое суждение, или он искренне верил, что всего лишь разъясняет истинное значение алахот, которые он “осовременивал” или модицифировал, используя овеянную временем методику раввинистической экзегезы и ожидая, что читатель поверит в его благочестивые намерения». Коэн осторожно избегает прямого ответа на этот вопрос, но ему представляется, что «на первый взгляд можно предположить, что по крайней мере сознательно Маймонид не считал, что он вводит новый закон, а лишь излагал то, что считал заложенным в старом законе (и хотел, чтобы другие тоже так считали)».

Только человек, ориентирующийся в еврейском праве так же свободно, как Коэн, и обладающий такими же глубокими познаниями в материалах Каирской генизы, мог взяться за подобное исследование. Однако по крайней мере одна ошибка в книге присутствует. Рассуждая о клятве агентов, Коэн упоминает, что великий алахический кодификатор XVI века Йосеф Каро цитировал возражения Рашбы и в комментарии к Мишне Тора («Кесеф Мишне»), и в комментарии к «Туру» («Бейт Йосеф»). Затем он пишет, что Каро «вообще не включил постановление Маймонида в собственный кодекс, “Шульхан арух”». Если бы это было правдой, это доказывало бы идею Коэна о беспрецедентном характере постановления Маймонида. Но на самом деле Каро в «Шульхан арух» цитирует постановление Маймонида почти дословно и, хотя он оговаривает, что некоторые с ним не согласны, его собственные слова свидетельствуют о том, что он скорее согласен с Маймонидом.

Но это мелочь, которая ни в малейшей степени не подрывает убедительность рассуждений Коэна, хотя и ставит вопрос о том, как подобные постановления инкорпорировались в позднейшую алаху. Коэн периодически говорит о восприятии решений Маймонида последующими учеными, особенно когда это восприятие было негативным, и он неоднократно указывает, как комментаторы Маймонида пытались согласовать его идеи с Талмудом. Однако он почти не прослеживает, какое воздействие оказывали эти постановления на алаху после того, как они были приняты последующими юристами. Например, поскольку правило, установленное Маймонидом, по поводу клятвы агента, вошло и в «Тур», и в «Шульхан арух», комментаторам этих кодексов пришлось согласовывать их с другими системами права.

Попытка прочитать Мишне Тора в контексте средневекового исламского средиземноморского мира делается не впервые, и сам Коэн уже обращался к этому вопросу, исследуя благотворительность в правовой мысли Маймонида. Другие авторы изучали Мишне Тора в связи с исламским правом того времени и приходили порой к удивительным результатам. Но, обратившись к документам Генизы и их уникальной способности рассказать нам о практических деталях экономической жизни в эпоху Маймонида, Коэн подошел к вопросу с другой стороны. Он отодвинул на второй план мусульманских коллег Маймонида, занимавшихся исламской юриспруденцией, и сосредоточился на непосредственном опыте еврейских читателей, для которых и составлялся кодекс Мишне Тора.

Оригинальная публикация: Historical Agency