80 лет назад началась Вторая мировая война

Материал любезно предоставлен Mosaic

Этот вопрос задает новая книга по истории польского еврейства в тридцатых годах и дает на него исчерпывающий ответ — за одним существенным исключением.

По словам главного героя «Заговора против Америки» Филипа Рота — вымышленного рассказа о том, как фашизм мог появиться в 1940 году в Соединенных Штатах, — суть предмета, который в школе называют историей, «заключается в том, чтобы все, что оказывалось неожиданным для современников, задним числом описать как неизбежное». Настоящая же история, по словам рассказчика, — это история «ужаса перед непредсказуемым» Рот Ф. Заговор против Америки / Пер с англ. В. Топорова. СПб.: Лимбус‑Пресс, 2008. .

У историков есть термин «ретроспективный анализ» — он касается сообщений, которые игнорируют пугающие неопределенностью моральные дилеммы, возникающие в истории каждую секунду. Именно против такого подхода ополчились Йеуда Рейнхарц и Яаков Шавит в важной и провокационной книге «Дорога к сентябрю 1939 года: Польские евреи, сионисты и ишув накануне Второй мировой войны» («The Road to September 1939: Polish Jews, Zionists, and the Yishuv on the Eve of World War II», 2018). Они подводят нас к самому началу гибели европейского и в особенности польского еврейства, пытаясь восстановить историю «ужаса перед непредсказуемым». В предисловии к книге они пишут: «Мы не собираемся описывать события, читая историю задом наперед. Мы пытались не читать историю с конца, а как можно полнее представить себе ее “в настоящем”. До августа 1939 года, и даже в самом этом августе, никто точно не знал, что произойдет. Только ретроспективное прочтение приводит к выводу, что события неумолимо двигались к беспрецедентной катастрофе и сдержать их было совершенно невозможно».

Эту книгу написали выдающиеся историки. Рейнхарц — автор авторитетной двухтомной биографии крупного сионистского деятеля Хаима Вейцмана, сыгравшего важнейшую роль в описанных в новой работе событиях, а Шавит многие годы исследовал биографию и труды другого выдающегося деятеля того времени Владимира (Зеэва) Жаботинского, а также возглавляемого Жаботинским ревизионистского сионистского движения, преимущественно действовавшего в Польше. С одним важным исключением, подробнее о котором будет сказано ниже, авторы блестяще справились с поставленной задачей. Это великолепный рассказ о страшном времени, составленный преимущественно из писем, дневников и размышлений современников.

Более того, повествуя об этой неопределенности, авторы смогли дать некоторый ответ на вопрос, тревоживший — и до сих пор тревожащий — многих: могли ли еврейские и сионистские лидеры больше сделать для спасения польских евреев, чем они сделали на самом деле?

В 1939 году Польша, где проживало около 4 млн евреев — в десять раз больше, чем в Германии, — была домом для самой крупной еврейской общины в Европе. Рейнхарц и Шавит пишут, что, когда в сентябре с внезапного вторжения нацистов, за которым две недели спустя последовало вторжение советских войск, началась война, «судьба европейского еврейства уже была практически определена».

Многие почувствовали это сразу же. В начале октября — всего через пять недель войны — Моше Черток, глава политического отдела сионистской организации, отправился из Палестины в Лондон, чтобы уведомить высокопоставленных евреев, что «половину польского еврейства стирают в порошок» нацисты, а другая половина «попала в советские тюрьмы», и тем самым 3 млн евреев «исчезли с национального баланса».

Но можно ли было сделать больше до войны? В отличие от Германии, где яростные и постоянно усиливавшиеся преследования евреев начались еще с 1933 года — и зарубежные наблюдатели пристально следили за ними, — судьба польских евреев, как отмечают Рейнхарц и Шавит, не стояла «на общественной и международной повестке дня». В конце концов, по сравнению с положением евреев в Германии ситуация в Польше вполне могла казаться более терпимой. Всего лет пять назад, до 1935 года, Польша под властью маршала Юзефа Пилсудского, основателя второй Польской республики, еще казалась многим евреям, в том числе и сионистам, местом, где, несмотря на некоторый упадок, есть еще надежда на лучшее будущее.

Но в 1935 году, с которого начинают свой рассказ Рейнхарц и Шавит, 12 мая Пилсудский в возрасте шестидесяти восьми лет скончался, и положение польских евреев стало ухудшаться. На похоронах Пилсудского в Варшаве присутствовало 800 тыс. человек — это беспрецедентное стечение людей, по словам Рейнхарца и Шавит, ознаменовало «не только конец эпохи в истории независимой Польши, но и начало новой главы в многовековой истории польского еврейства — последней главы перед Холокостом».

После смерти Пилсудского статус евреев как польских граждан стал более шатким. На смену маршалу пришли его политические союзники, но им не хватало его харизмы и личного авторитета, и они пытались восполнить это, заимствуя платформу у своих крупнейших политических оппонентов — антисемитски настроенных национал‑демократов. Последние считали евреев «гибельными для нашего общества» и стремились «избавиться от них». Но куда их девать? В сентябре 1935 года, через считанные месяцы после смерти Пилсудского, его наследники — многие из которых уже давно стали выражать все более антисемитские взгляды — подали в Лигу Наций меморандум, где говорилось, что масштабная эмиграция «лишних евреев» в Палестину решит демографические проблемы в Польше и, следовательно, остро необходима для польской экономики.

В последующие годы усилилось движение за бойкот еврейского предпринимательства и по стране прокатились волны насилия. На еврейские общины было совершено более ста нападений. Сообщения современников о погромах, а также позднейшие мемуары рисуют еврейскую общину, охваченную смертельным страхом. Рейнхарц и Шавит приводят множество примеров. В романе американского идишского поэта Якова Глатштейна, написанном по следам визита автора в родной польский город в середине тридцатых, местный еврей называет поляков «инстинктивными погромщиками», которые будут «счастливы искупаться в нашей крови». Персонаж описывает ненависть поляков к евреям так:

Они ненавидят нас за соблюдение субботы и ненавидят нас за нарушение субботы. Они ненавидят набожных евреев и ненавидят вольнодумцев, которые едят лобстеров. Они ненавидят наших капиталистов и ненавидят наших нищих. Они ненавидят наших реакционеров и ненавидят наших радикалов, тех, кто зарабатывает себе на хлеб, и тех, кто трижды в день умирает с голоду.

К июлю 1939 года, по сообщению приехавшего из Палестины кибуцника, еврейская Польша была проникнута всеобщей тревогой: «Они боялись читать еврейскую газету в поезде, чтобы не привлекать к себе внимания, чтобы в них не распознали евреев. Страх царил повсюду».

В таких обстоятельствах можно предположить, что сами польские евреи активно задумывались об эмиграции. Но это, наверное, ретроспективный взгляд. В то время, как фиксируют Рейнхарц и Шавит, большинство считали, что правильнее будет никуда не ехать. Одни полагали, что призывы к массовой эмиграции безответственны и контрпродуктивны и что они подвергают опасности евреев, которые предпочтут остаться. Другие, например члены Бунда, еврейского социалистического движения, возникшего в Вильне в 1897 году, видели опасность в самом сионизме. Третьи были уверены, что уехать невозможно или, по крайней мере, это было бы весьма непрактично.

Среди последних, как ни странно, были и крупнейшие сионистские лидеры. Они не только хорошо знали об ограничениях на еврейскую иммиграцию, уже наложенных британскими мандатными властями, но и опасались, что «наплыв» польских евреев в Палестину станет гибельным для сионистского проекта. Наиболее последовательно эту точку зрения отстаивал Давид Бен‑Гурион, тогдашний председатель Еврейского агентства — не потому, что его не волновала судьба европейских евреев, а скорее потому, что, по его мнению, сравнительно немногочисленная еврейская община Палестины не сможет абсорбировать множество евреев диаспоры, а их он считал совершенно не приспособленными к социалистической экономике, которую он пытался построить.

Поэтому Бен‑Гурион заявил на 19‑м Сионистском конгрессе 1935 года, что «[для полумиллиона евреев, уже находящихся в Палестине] главное — укорениться в этой стране, так чтобы даже внезапная буря не смогла бы вырвать нас отсюда». Его также беспокоило, что «подогревание желания поляков избавиться от евреев» может выйти боком. В конце концов, польское правительство не могло заставить британцев разрешить большому количеству евреев приехать в Палестину, а разочарование в этом вопросе могло бы породить длительную проблему и желание вместо этого «отправить евреев на Мадагаскар».

Жаботинский, практически единственный среди сионистов, смотрел на проблему иначе. В 1935 году, в том же месяце, когда умер Пилсудский, он основал в Варшаве «Новую сионистскую организацию» (НСО), которая стала соперницей существующей Сионистской организации (СО), возглавляемой Вейцманом в Лондоне и Бен‑Гурионом в Палестине. Если СО по политическим и дипломатическим соображением предпочла сохранить двусмысленность в определении еврейского национального «очага» и не указывать конкретных дат реализации плана, НСО требовала немедленного провозглашения еврейского государства на обоих берегах реки Иордан (территория, определенная под еврейский национальный очаг в эпоху Декларации Бальфура 1917 года).

В 1938 году Жаботинский предупреждал, что для польских евреев «время истекает» и их может спасти только отъезд. Он полагал, что речь идет о жизни и смерти и нельзя терять возможность. Интересы Польши удалить «лишних евреев», утверждал он, совпадают с еврейскими интересами, поскольку тем самым Польша де‑факто поддерживает сионизм и становится важным союзником в международной борьбе за будущее Палестины.

Действительно, двумя годами ранее Жаботинский опубликовал «План эвакуации» для организованной перевозки за десятилетний период почти миллиона польских евреев в Палестину. Министр иностранных дел Польши благосклонно отнесся к этому плану. В июне‑июле 1937 года Жаботинский встречался с министром иностранных дел Юзефом Беком, близким соратником Пилсудского, и затем в письме предложил Беку, что польское правительство во имя «гуманитарных принципов и собственных политических интересов [Польши»] должно обратиться к британскому правительству с просьбой принять широкие массы польских евреев в Палестине. В сентябре 1937 года Жаботинский обедал с группой высокопоставленных польских офицеров, а затем встречался с премьер‑министром и получил благоприятные отзывы на свой план от ключевых игроков в правительстве Польши.

После этого конфликт между основным сионистским движением и ревизионистами перенесся в высшие эшелоны европейской политики. Через месяц после встречи с Жаботинским польский министр иностранных дел принял Нахума Гольдмана, одного из основателей и председателя Всемирного еврейского конгресса (новой организации, образованной раввином Стивеном С. Вайсом). Гольдман утверждал, что Палестина не сможет абсорбировать всех еврейских эмигрантов и желающие эмигрировать в любом случае совсем необязательно подходят для жизни в Палестине, а сионисты основного направления не возражают против того, чтобы евреи направлялись в другие страны. Он призывал польское правительство «не питать иллюзий в отношении реальных возможностей» эвакуационного плана Жаботинского.

В июле 1937 года британская Палестинская комиссия Пиля издала отчет, в котором рекомендовала формально поделить Палестину на еврейское и арабское государство. Не испугавшись информации, полученной в ходе переговоров Бека с Гольдманом, польское правительство сообщило Британии, что оно возражает против любого раздела, который ограничит число евреев, желающих переехать в Палестину, «избранной элитой» социалистов, стремящихся обрабатывать землю. Вместо этого Польша требует предоставить евреям более широкую территорию, на которой можно будет разместить миллионы беженцев, в том числе евреев из городов.

Также в 1938 году Бек дал указание польскому послу в Вашингтоне передать американскому правительству «сильнейшую потребность Польши в начале широкомасштабной, конструктивной эмиграционной деятельности». В начале 1939 года Польша сообщила Германии, что «эмиграция польских евреев… более насущна, чем когда‑либо, и поэтому мы поднимаем этот вопрос перед странами Западной Европы в самых решительных выражениях».

Оказалось, что Британия проигнорировала позицию Польши. Соединенные Штаты также не были заинтересованы. А большинство евреев, согласившись с такими лидерами, как Вейцман и Бен‑Гурион, тоже сопротивлялись попыткам организовать массовую эвакуацию польских евреев.

По мере того как Рейнхарц и Шавит приближаются к массивному и скоординированному нападению нацистских и советских войск на Польшу в сентябре 1939 года, напряжение в их повествовании нарастает. Читатель точно знает, что произойдет дальше: польские евреи, несмотря на появившиеся опасения, этого не знают. Утром 1 сентября, в день нацистского блицкрига, варшавская идишская газета «Гайнт» («Сегодня») опубликовала стихотворение Исраэля Штерна о польских евреях, которое сегодня читается жутковато:

Мы спим, мы спим,

Как дома поздней ночью,

Не зная грядущего.

Ежедневная газета «Гайнт» начала выходить в Польше в 1906 году; к концу 1939 года она прекратила существование. Рейнхарц и Шавит сделали страшные строки Штерна эпиграфом к своей книге.

Йеуда Рейнхарц и Яаков Шавит достойны высочайшей похвалы за масштабную и очень сильную работу по исторической реконструкции «в правильном направлении». Но как уже упоминалось, в их книге есть недостаток — и к сожалению, весьма существенный. Он касается отношения к фигуре Жаботинского в целом и в частности к его плану эвакуации.

В первой главе авторы дают понять, что они думают об этом плане. «Великий план эвакуации» Жаботинского, пишут они, наряду с альтернативной идеей переселить миллион польских евреев за десять лет, был «совершенно призрачным», «построенным на песке» и «не имел шанса воплотиться в реальности». Постоянно повторяя эту мысль, они утверждают, что план Жаботинского «не имел шанса быть реализованным», и заявляют, что Жаботинский «заблуждался» в отношении способности Польши заставить англичан открыть Палестину для еврейских масс. В конце книги авторы приходят к выводу, что за Жаботинским не значится никаких «реальных достижений» и, повторяя это суждение еще раз несколько иными словами, заявляют, что независимая дипломатия сионистов‑ревизионистов тоже «не показала никаких достижений».

Все это звучит, как если бы они критиковали восстание в Варшавском гетто 1943 года за то, что оно было нереалистичным, иллюзорным, не имело шансов на успех и «не показало никаких достижений», — иными словами, пример истории, рассматриваемой не перспективно, а ретроспективно. Однако на самом деле усилия Жаботинского предупредить евреев и заставить их эвакуироваться из Польши были героическими и совершенно не заслуживающими пренебрежения, с которым Рейнхарц и Шавит говорят о них в начале и в конце своей книги.

В конце концов, усилия Жаботинского представляли собой единственный настоящий план спасения европейского еврейства, что явствует из его выступления в феврале 1937 года перед Комиссией Пиля. Ранее Комиссия заслушала Вейцмана и Бен‑Гуриона. Теперь Жаботинского спросили, чем его политика отличается от «ортодоксального сионизма» других. Сначала он обратился к ним с просьбой:

Сделайте мне персональное одолжение и позвольте не отвечать на этот вопрос, потому что это заставит меня критиковать другую еврейскую организацию, а я изо всех сил желал бы этого избежать.

Но председатель комиссии настаивал на ответе, и Жаботинский сказал так:

Жаботинский. Я могу высказаться очень мягко и сказать… отсутствие «предложения». У них нет плана [перевоза широких масс евреев в Палестину]… У них никогда не было такого плана, и первая попытка… подготовить такой план — это ревизионистская программа. Этим мы и отличаемся от них.

Председатель комиссии Пиль. Вы имеете в виду, что предлагаемая вами схема более определенная, чем у других?

Жаботинский. Я вынужден сказать, что я полагаю, что наша схема определенная. Не то, что она более определенная. У нас определенная, а у них нет.

Речь Вейцмана на 20‑м Сионистском конгрессе в Цюрихе, произнесенная полгода спустя, 4 августа 1937 года, стала реальным подтверждением заявления Жаботинского. Вейцман сообщил, что сам сказал Комиссии Пиля, что эмиграция в Палестину спасет только некоторое количество еврейской молодежи. Что касается евреев более старшего возраста, составлявших две трети населения, находящегося в опасности, то Вейцман снял с себя ответственность за их гибель, сообщив делегатам:

Старики умрут, они не уйдут от своей судьбы или же уйдут. Они прах, экономический и моральный прах этого жестокого мира… Два миллиона, может быть меньше: шеарит а‑плита — только уцелевшие выживут. Мы должны смириться с этим.

Жаботинский отказался принять такой фатализм: «Мы должны спасти миллионы, много миллионов», заявлял он Комиссии Пиля ранее в том же году:

Я не знаю, идет ли речь о переводе в другое место трети еврейского народа, половины еврейского народа или четверти еврейского народа. Я не знаю, но речь идет о миллионах. Естественным выходом является эвакуация части диаспоры… и перевод беженцев в какое‑то место, которое не будет диаспорой, не будет повторять положение, в котором евреи представляют собой неассимилированное меньшинство внутри чужеродного социального, экономического или политического организма… Поселив сегодня в Палестине еще 1 миллион евреев, вы получите еврейское большинство, но на Востоке есть еще 3 миллиона или 4 миллиона, которые буквально стучатся в дверь и просят их пустить — то есть просят о спасении.

Авторы не один раз, а дважды цитируют документ 1938 года, который они ошибочно называют письмом Жаботинского британскому министру по делам колоний Малькольму Макдональду (члену кабинета, наиболее враждебно относившемуся к сионистским целям) с предложением плана в течение двух лет привезти в Палестину всех евреев Германии (около 400 тыс. человек) и еще полмиллиона евреев из Восточной Европы. На самом деле это телеграмма, отправленная не Малькольму Макдональду, а Джеймсу Г. Макдональду, бывшему верховному комиссару Лиги Наций по делам беженцев (и впоследствии первому послу США в Израиле), который в 1938 году не только был председателем Комиссии по делам политических беженцев Франклина Д. Рузвельта, но и возглавлял американскую делегацию на международной Эвианской конференции, созванной в июле 1938 года для решения вопроса еврейских беженцев.

Оба раза авторы цитируют телеграмму, пропуская в ней ключевой раздел, в котором Жаботинский заверял Макдональда в реальности своего плана:

Это можно сделать. Потребуются невероятные усилия и от евреев, и от неевреев, но когда решение будет принято, оно станет перманентным и отвратит угрозу антисемитизма в будущем. Могу напомнить вам, что более миллиона греков были переселены из Малой Азии меньше чем за год. Из них 80 тысяч поселились в Македонии, которая меньше Палестины. Им помог заем Лиги Наций в размере десяти миллионов фунтов. Еврейский народ может собрать необходимые средства, мы можем сделать невероятное усилие, мы можем с вашей помощью решить проблему… Я прошу вас использовать ваше влияние в британском правительстве и заручиться его согласием на такой радикальный способ решения стоящей перед нами всеми проблемы.

В том виде, в котором документ опубликован в книге «Дорога к сентябрю 1939 года», он выглядит бессвязным письмом враждебно настроенному английскому чиновнику. На самом деле Жаботинский отправил срочное сообщение ключевому американскому чиновнику, который знал его и восхищался им, обладал положением и статусом в администрации Рузвельта и реально мог развернуть план эвакуации, имеющий недавний исторический прецедент: трансфер «миллиона греков… меньше чем за год».

Жаботинский продолжал проталкивать план эмиграции в 1938 и 1939 годах. В ноябре 1938 года, через неделю после Хрустальной ночи, он разослал телеграммы нескольким европейским правительствам, прося у них помощи в «репатриации в Палестину в ближайшие годы всех евреев Германии и еще полумиллиона евреев из других стран, где евреи страдают от угнетения». Если этот план был непрактичным, то одной из причин непрактичности было нежелание сионистского движения поддержать его.

В книге «Американское творение: Триумфы и трагедии провозглашения республики» («American Creation: Triumphs and Tragedies at the Founding of the Republic») выдающийся историк Джозеф Дж. Эллис критикует ретроспективный взгляд на историю за то, что он представляет собой «обычно не историю вовсе, а чаще всего снисходительную игру в превосходство, в котором живые устраивают политические забавы над мертвыми, уже неспособными отстоять себя». На самом деле, пишет Эллис, ретроспективный взгляд — это «палка о двух концах», потому что свойственная ему «проницательность… в реальности не дает увидеть, какой выбор стоял перед участниками событий в любой конкретный момент». Евреев Европы захлестнула в сентябре 1939 года волна ненависти, нагнетаемая вооруженными идеологиями — нацистской и коммунистической. Страны, пытавшиеся стоять в стороне от конфликта, покинули их, пока в конце концов конфликт не захватил и их. Возможно, оглядываясь назад, можно сказать, что никакой план эвакуации не мог бы спасти евреев. Но если рассказывать историю в прямом, а не в обратном направлении, следует обращаться особое внимание не только и не сколько на достижения, но и на надежды и инициативы — как ключевые персонажи пытались изменить историю в реальном времени.

В соответствии с этим стандартом — стандартом, открыто разделяемым авторами «Дороги к сентябрю 1939 г.», — отказ Жаботинского согласиться с «реальностью» других людей заслуживает внимания и похвалы, а не презрения. В конце тридцатых годов ни один сионистский лидер не подошел к пониманию момента ближе, чем он. К тому моменту он построил крупнейшую сионистскую организацию в Польше, где проживало тогда большинство европейских евреев. Он лично вел эффективные переговоры с премьер‑министром Польши и королем Румынии, требуя у них надавить на Британию, чтобы она открыла Палестину для евреев. Он предпринимал попытки привлечь к этому делу и правительство США. Постоянно разъезжая по миру и обращаясь к огромным массам людей на хорошем польском, французском, английском и идише, он неустанно призывал евреев уезжать.

Как и все прочие, Жаботинский не мог в 1939 году предсказать начало войны; он думал, что ее удастся избежать. Однако, как отмечают авторы, «никто не мог знать, что 1 сентября разразится война, и тем более никто не мог вообразить, что Польша — которую многие считали сильной европейской страной — падет за несколько недель». Никто не мог представить себе и чудовищного плана массового убийства еврейского народа по всему континенту.

Но Жаботинский видел в тумане будущего больше, чем любой другой сионистский лидер. И он действовал без поддержки — наоборот, при противодействии — всех прочих сионистских лидеров и организаций. В превосходной в других отношениях книге о том страшном времени, в условиях реальной угрозы самому существованию людей, не имевших преимущества ретроспективного взгляда, он заслуживает гораздо большего восхищения.

Оригинальная публикация: Could Jewish and Zionist Leaders Have Done More to Rescue the Jews of Poland?