Знаменитый американский писатель Герман Вук был человеком, двигавшимся против течения. Всю свою творческую жизнь, растянувшуюся на целую эпоху от Первой мировой войны до айфонов, он отстаивал собственное право придерживаться ортодоксального иудаизма ради миссии «еврейского писателя» и ради оптимизма, с которым он смотрел в еврейское будущее. Всем этим и многим другим Вук в немалой степени обязан интенсивным, продолжавшимся несколько десятилетий отношениям с Ребе, благословенной памяти раввином Менахемом‑Мендлом Шнеерсоном.

Как и многие другие американские евреи, его современники, Вук — скончавшийся 17 мая всего за 10 дней до своего 104‑го дня рождения — родился в традиционной ортодоксальной семье. Он вырос в Бронксе, учился в Колумбийском университете и работал в шоу‑бизнесе. Когда началась Вторая мировая война, он поступил в военно‑морской флот — которым он восхищался потом всю жизнь — а вернувшись домой, опубликовал роман о войне. Славу, состояние и Пулитцеровскую премию принесла ему третья книга — «Бунт на “Кайне”». Но вопреки популярной тенденции Вук не отверг еврейскую традицию, а продолжал придерживаться верований и обрядов своих родителей, дедов и прадедов.

Всю жизнь, в том числе творческую, Вук — в хабадской общине Палм‑Спрингс (Калифорния), прихожанином которой он был несколько десятков лет, его знали под именем «реб Хаим Зелиг», — был соблюдающим евреем и гордился этим. Он начинал день с изучения еврейских текстов и заканчивал его уроком Талмуда. В своем творчестве, например, в романе «Марджори», он позволял персонажам сомневаться в вере — не высмеивая ее, а серьезно относясь к сложности обрядов. Вместо того, чтобы списать религию со счетов, он позволил ее трансцендентальной красоте коснуться его персонажей и тронуть их — а через них и читателей. Когда другие писатели и критики негативно высказывались об этом, он просто игнорировал их выпады.

Он останется «одним из немногих ныне живущих писателей, исполненных добродетели», — сказал в интервью к столетию Вука в выходящей в Палм‑Спрингс газете Desert Sun его биограф Арнольд Блейхман.

Вук уже был популярным и успешным писателем, когда он переработал свой бестселлер «Бунт на “Кайне”» в пьесу, поставленную на Бродвее, а затем экранизированную. Но даже в шумном бродвейском мире Вук исчезал, как только приближался шабат, оставляя «полупогашенные огни, неубранные чашки из‑под кофе, раскиданные повсюду листы с текстом ролей, орущих рабочих сцены, замученного режиссера, рвущего на себе волосы продюсера… и густой табачный дым» Вук Г. Это Б‑г мой. / Пер. с англ. Г. Брановера. Иерусалим: Шамир, 1991. С. 71‑72. . Он возвращался домой, где его ждала семья, «празднично накрытый стол, на нем — цветы и все, что положено в шабат: горящие свечи, румяные халы, фаршированная рыба, искристое вино в сверкающем дедовском хрустале».

Это слова из другой книги Вука, «Это Б‑г мой», которую он сочинил в ответ на вопрос еврейского приятеля, который интересовался, не знает ли тот каких‑нибудь обучающих материалов по иудаизму. «Это Б‑г мой», с добавленным позднее подзаголовком «Еврейский образ жизни», стал бесценным источником для неевреев, которые хотят понять иудаизм, и оказал огромное влияние на евреев любого происхождения.

В этой книге писатель взялся объяснить суть еврейской веры доступным и понятным языком. Книга оказалась невероятно популярной, многократно переиздавалась и переводилась на множество языков, превратившись с базовый справочник для всех, кто интересуется аутентичными еврейскими практиками. В Советском Союзе, где десятилетия борьбы с религией привели к тому, что у миллионов евреев не было самых элементарных познаний в области иудаизма, она стала популярным учебником для людей, мучимых духовной жаждой и возможностью получить необходимые сведения об иудаизме.

Вук посвятил «Это Б‑г мой» своему деду, Менделю‑Лейбу Левину, который был раввином в Минске, а позднее в Нью‑Йорке и Тель‑Авиве.

«От деда [по матери] я унаследовал тягу к учению и простую и бесхитростную любовь к вере, — писал Вук в письме 1967 года — Он был любавичским хасидом, который учился <…> в хабадской традиции соединения знания и радости».

Этот неуклонный энтузиазм и любовь, а также твердость нравов, которые они прививали, никогда не покидали Вука. В своем творчестве, включающем более двух десятков книг, в том числе «Ветры войны», «Война и память», «Внутри, вовне», «Надежда» и «Слава» (он придерживался строгого рабочего графика вплоть до конца жизни и последней книги «Моряк и скрипач: Рассуждения столетнего писателя», вышедшей в 2015 году), Вук от всего сердца призывал к правильному моральному выбору, недвусмысленно говорил о существовании добра и зла и подчеркивал, что мысли, слова и действия отдельных людей имеют огромное значение.

Персональная непреклонная ортодоксия Вука сочеталась с умением подавать пример братьям и показывать, как нужно быть соблюдающим евреем. Так было, например, в 1955 году, когда Вук попал в колонку сплетен «Львиное логово» газеты New York Post — и не из‑за скандала, а из‑за того, что губернатор Мэриленда дал в его честь торжественный обед и позаботился, чтобы все блюда были кошерными. Позднее, когда Вук жил в Палм‑Спрингс, он каждую субботу по утрам проводил урок Хумаша в Бейт‑Хабаде, а после обеда учил Мишну. Он регулярно занимался изучением Талмуда в хевруте, а когда слабость вынудила его перенести занятия на дом, он продолжал совместное обучение через Скайп.

«Его Тора, его иудаизм — это была его натура, — объясняет раввин Йонатан Денебейм, директор хабадского центра в Палм‑Спрингс, который много лет был раввином и другом Вука и вел молитву на его скромных похоронах. — Он обладал даром слова, но это было второстепенно — прежде всего, он был евреем. А литература была средством.

Он был молодым и активным человеком, который учил тех, кого он называл “стариками”, хотя они были на двадцать лет моложе него».

Городской мальчик и Зейде

Хаим‑Авиезер Зелиг (Герман) родился 27 мая 1915 года в семье Авраама‑Ицхака и Эстер‑Шайны Вук. Вместе с другими детьми он рос в Бронксе, в квартире на четвертом этаже. Родители приехали в Америку из Белоруссии, и семья молилась в районной синагоге «Минскер шул», где состоялась бар‑мицва Вука. Его родители были ортодоксальными евреями, религиозными, но изо всех сил старавшимися вписаться в американскую жизнь. Вскоре после бар‑мицвы Вука из России приехал его дед по матери, раввин Мендель‑Лейб — и это событие будущий писатель запомнил на всю жизнь.

«Было воскресенье, — когда вся семья отправилась встречать человека, которого они называли Зейде, вспоминал Вук в 1972 году на мероприятии, устроенном в Миннесоте по случаю 70‑летия Ребе. — Корабль прибыл в субботу, и дед не мог сойти на берег [из‑за шабата]. Капитан никогда о таком не слышал, но дед сказал: “Прошу прощения” — знаете, на своем идише — “но я с корабля не сойду”».

Зейде‑Мендель Лейб оставался на корабле, пока не кончился шабат, и сошел на берег в воскресенье утром.

«Так в мою жизнь вошел любавичский хасидизм, — рассказывал Вук. — Когда приехал дед, он принес в нашу жизнь что‑то совершенно новое… Его поступки полностью соответствовали словам. Нет ничего важнее, чем быть евреем. Ничего».

Закончив школу, Вук поступил в Колумбийский университет по специальности «сравнительное литературоведение и философия» и начал свою литературную карьеру, сочиняя юмористическую колонку в университетской газете и издавая целый университетский юмористический журнал. В течение нескольких лет в колледже и сразу после него он попробовал вести светский образ жизни, но вернулся к еврейским практикам. Окончив университет, он устроился писать юмористические скетчи для радио, а в 1936 году начал работать постоянным автором популярного тогда радиокомика Фреда Аллена.

После нападения Японии на Перл‑Харбор Вук поступил в военно‑морской флот и служил на корабле «Зейн», минном тральщике эпохи Первой мировой войны, которому предстоит стать прототипом вымышленного корабля «Кайн».

Его мать Эстер сказала сыну‑мичману, что он не может отправиться на войну, не получив благословения Любавичского ребе. Шел 1943 год, и недавно овдовевшая мать на метро повезла его в бруклинский квартал Краун‑Хайтс, где они получили частную аудиенцию у шестого Ребе, благословенной памяти раввина Йосефа‑Ицхака Шнеерсона.

«[Шестой] Ребе велел ему особенно твердо выполнять заповедь о наложении тфилин, — вспоминает Денебейм, который вместе с женой Сюзи подружился с Вуками, когда писатель с женой поселились в Палм‑Спрингс и стали ежедневно приходить в Бейт‑Хабад. — Ребе сказал ему, что хотя в чрезвычайных ситуациях и на войне можно менее строго выполнять практические заповеди, но Вук должен очень внимательно относиться к тфилин».

Вук вспоминал об этой аудиенции в «Воле к жизни», описывая раввина Йосефа‑Ицхака как «мягкого человека с очень сильным характером, недавно вырвавшегося из оккупированной нацистами Европы после терзаний советской тюрьмы», вспоминал, как он «любезно принял нас, и мы говорили на идише. Его голос был слабым от астмы, и он почти шептал. Когда я уходил, он благословил меня и дал 10‑центовую монету».

Вук хранил монету раввина Йосефа‑Ицхака все годы, проведенные на юге Тихого океана, и каждый день накладывал тфилин. Большую часть войны он провел на «Зейне», который выполнял опасную задачу поиска мин, а в январе 1945 года его перевели на судно «Саусед», где он служил офицером. На борту «Сауседа», незадолго до этого пережившего атаку камикадзе, Вук исполнял роль «злого полицейского» при капитане — «хорошем полицейском», и нижние чины писали на него жалобы.

Война в Тихом океане закончилась в августе. Через месяц, 17 сентября, когда Вук должен был стать капитаном «Сауседа» и направить корабль обратно в Бруклин, на Окинаве они попали в тайфун. Каким‑то образом — «чудом», как неоднократно подчеркивал Вук — всем находившимся на борту удалось спастись. Корабль после этого случая списали.

Оказавшись на следующее утро на берегу, все стали «оказывать ему большое почтение» и называли его «лейтенантом Вуком» — «он чувствовал себя странно», потому что раньше команда относилась к нему плохо, рассказывает Денебейм. «Он пошел к старшему по званию офицеру и спросил его, что происходит?»

«Ты спас всех, кто был на корабле», — ответил тот.

«Что?!»

«Не ты! А черные коробочки, которые ты каждый день надевал на мостике!»

Вук хорошо запомнил этот день, потому что это был Йом‑Кипур, и он весь день ничего не ел. Когда на «Саусед» налетела волна, Вук спас две вещи: свои драгоценные тфилин, которые раввин Йосеф Ицхак велел ему накладывать каждый день, и черновик первой книги «Восход Авроры».

Всю жизнь Вук испытывал особенную любовь к книге Йоны — афтаре, которую читают в Йом‑Кипур. В ней рассказывается история человека, который чуть не погиб в море, и обреченного города, который он помог спасти.

Как стать еврейским писателем?

В 1945 году Вук женился на Бетти (Саре) Браун. У них родилось трое детей, и они прожили вместе более шестидесяти лет, вплоть до смерти Бетти. За первым романом Вука «Восход Авроры», опубликованным за два года до свадьбы, последовал «Городской мальчик». Но ошеломляющий успех принесла ему третья книга, «Бунт на “Кайне”». В ней Вук вывел образ капитана «Кайна», властного и параноидального человека, который, как опасаются некоторые члены команды, ведет их к смерти в океане. Поэтому они насильно освобождают капитана от его обязанностей, применив малоизвестные статьи 184, 185 и 186 Морского устава. На протяжении всей книги читатель не сомневается в справедливости их решения, но в конце Вук оставляет читателя в сомнениях, не ошиблись ли бунтовщики.

Менее неоднозначными были его эпические военные романы «Ветры войны» (1971) и «Война и память» (1973), посвященные истории нееврейского клана Генри и еврейского семейства Ястров. Почти 2000 страниц, в которые складываются эти романы, которые Вук считал «главным делом» своей жизни, рисовали картину мира, охваченного войной, и познакомили поколения читателей с ужасами преследования евреев во время Холокоста. «Ветры войны» заканчиваются тем, что молодая американка Натали Ястров находится на буксирном судне у европейских берегов с новорожденным ребенком, а немецкие нацисты, итальянские фашисты и американские бюрократы закрывают ей дорогу к свободе.

«Я начинаю чувствовать себя еврейкой», — говорит Натали дяде, известному ученому, который всегда стеснялся своих еврейских корней. «Да? — отвечает он. — А я никогда и не переставал чувствовать себя евреем. Я думал, что смог убежать от этого. Похоже, что нет».

Одной из бесчисленных читательниц романа была Виви Дерен — молодая женщина, работавшая эмиссаром Хабада в Амхерсте, штат Массачусетс. Вук был почти родственником родителей Дерен (и тестя и тещи Денебейма), раввина Залмана и Риси Познер, эмиссаров Хабада в Нэшвилле, штат Теннеси. Писатель останавливался у Познеров во время частых приездов в город, где жил его племянник с семьей. Однажды в канун праздника Шавуот, еще до того, как вышли «Война и память», Дерен разговаривал по телефону с матерью, которая сообщила ей, что Вук будет у них на праздник.

«Я сказала: “Спроси у него, что случится с Натали”», — вспоминает Дерен.

«Читайте теилим», — последовал ответ Вука. Похоже, он еще не знал, погибнут ли его герои вместе со своими единоверцами.

Когда, наконец, вышел роман «Война и память», оказалось, что Натали и ее маленькому сыну все‑таки удалось выжить. Но ее дядя, доктор Аарон Ястров, профессор и писатель, который, как мы узнаем, несколькими годами раньше, перешел в другую веру, погиб. В плену у нацистов Ястров возвращается в вере отцов, начинает накладывать тфилин, учить Талмуд и фиксировать свой путь к покаянию в рукописи, которую он назовет «Путешествие еврея». Старик погибает в газовой камере со священными словами Шма Исраэль — «Слушай, Израиль» на устах.

«В Терезиенштадте я испытывал странную горькую радость, которой я не знал, будучи американским профессором и модным писателем, живущим на тосканской вилле. Я был самим собой, — читаем мы в последней дневниковой записи Ястрова. — Я родился, чтобы нести это пламя».

Еврейское пламя и его свет видны во всех произведениях Вука. Когда Натали наконец воссоединяется с маленьким сыном Луисом, он сжимает его в объятиях, качает и напевает ему на идише:

Дос вет зайн дайн беруф, — поет она. — Рожинькес мит мандлен»

«Почти в ту же секунду, — описывает Вук, — Байрон и Рабинович закрыли глаза руками, как будто их ослепил внезапный невыносимый свет».

Внутренняя потребность Вука нести в мир «внезапный свет» еврейской матери, поющей Рожинькес мит мандлен, или урока Талмуда в Терезиенштадте, составляет его уникальность.

Хотя читатели скупали его книги и принесли ему популярность, критики были недовольны и считали, что популярность скорее свидетельствует о том, что писатель он второразрядный. Еще больше антипатии внушала им его упрощенная, по их мнению, старомодная мораль.

«Он пишет в полной уверенности, что еврейская жизнь <…> может только распасться и зачахнуть, если она осмелится вырваться за моральные и духовные пределы иудейского буржуазного стиля», — писал один критик в рецензии на «Марджори».

И все же Вук оставался непреклонен.

«Среди современных еврейских писателей я выделяюсь и кажусь странным, и я прекрасно понимаю это, — писал он. — В некоторых из них, я думаю, я порождаю унылые размышления о религии, но рассуждение о том, что отказ от поедания лобстеров может оказать какое‑то влияние на великий вопрос судьбы человека [о чем рассуждал Вук в «Марджори»] в огромной и сложно устроенной вселенной, покажется им просто абсурдным. На эту тему я высказался в книге “Это Б‑г мой”, где я бросил все карты на стол…»

Выживание еврейства

Главным вопросом для Вука, по его собственным словам, была экзистенциальная проблема выживания еврейства в современном мире после Холокоста. «В этом весь я», — говорил он миннесотской публике в 1972 году.

Вук разделял всеобщую тревогу еврейских лидеров по поводу смешанных браков, ассимиляции и недостатка базового еврейского образования, получивших такое распространение среди евреев Америки и других стран. «Лидеры видят угрозу выживанию еврейства в нынешнем “кризисе свободы”», — говорится в подзаголовке большого материала в журнале Look, вышедшего в 1964 году под броским заголовком «Исчезающий американский еврей». Вук соглашался: «Я думаю, что еврейский народ находится в опасности — в смертельной опасности», — говорил он. Откуда, спрашивал Вук своих читателей и себя самого, можно черпать веру в будущее еврейского народа, представляющееся сейчас весьма смутным?

Так почему же Вук не только до такой степени решительно и позитивно изображал внутренний свет еврейской жизни и традиции, но и испытывал оптимизм?

Вук, человек, напечатавший миллионы слов, как ни странно, был человеком немногословным (Washington Post однажды назвала его «затворником американской исторической беллетристики»). Но иногда, как, например, на собрании в Миннесоте, он давал возможность заглянуть в свой внутренний мир.

«Ребе верит [в светлое еврейское будущее], — отвечал Вук на собственный вопрос. — Я думаю, что Ребе — вдохновенный еврей, может быть, самый вдохновенный еврей среди нас», — объяснял он. — Ребе «посмотрел мне в глаза и сказал, что так и будет… И это истина».

Многие десятилетия Вук поддерживал глубокие личные отношения с Ребе, просил у него совета, наставлений и поддержки и руководствовался ими. В 1972 году, по случаю 70‑летия Ребе, Вук приехал на фарбренген Ребе в Бруклине в качестве личного представителя президента США Ричарда Никсона. Он привез поздравительное обращение от президента и получил у Ребе частную аудиенцию (заставив тогдашнего посла Израиля в США Ицхака Рабина ждать в очереди). После этого всего за несколько дней Вук побывал в Миннесоте и Лос‑Анжелесе, где выступал на местных собраниях в честь того же события.

Миссия

Вук вел активную переписку с Ребе и многократно приезжал к нему на частные аудиенции. Он дорожил советами, которые Ребе давал ему по поводу литературного творчества (они подробно обсуждали его книги). Но вспоминал он чаще всего о том, как позитивно смотрел Ребе на нынешнее положение еврейства, а также о его неустанных трудах в этом направлении. Он рассказывал, как во время одной аудиенции Ребе осуждал маловеров, предсказывающих упадок. «Американская еврейская община чудесная, — сказал Ребе Вуку. — Хотя им нельзя ничего приказать, их можно всему научить».

Ребе не упускал возможности советовать писателю продолжать писать еще активнее, продолжать оказывать влияние и работать во благо еврейского народа.

Во время фарбренгена, на котором присутствовал Вук в 1975 году в Бруклине — когда писатель от всей души пел и хлопал в ладоши вместе с собравшимися — он, по его словам, сказал ребе (на идише), что израильское издательство перевело и опубликовало не только его роман, но и серьезную книгу об иудаизме «Это Б‑г мой», и добавил, что было напечатано дешевое издание специально для солдат Армии обороны Израиля.

Ребе был рад слышать это, но напомнил Вуку, что его миссия еще не выполнена. «Она нужна и в Америке, — добавил Ребе. — Не забывайте о евреях Соединенных Штатов!»

(Профессор Герман Брановер, любавичский хасид и ученый, возглавлявший организацию «Шамир», которая помогала советским евреям в СССР и за рубежом, перевел книгу «Это Б‑г мой» на русский язык. Перевод Брановера подпольно провозили в Советский Союз, где книга произвела огромное впечатление.)

В письме 1985 года «достопочтенному Ребе» Вук писал: «Мне остается поблагодарить вас за ваши добрые слова о моих скромных свершениях на ниве [еврейского образования] и с глубочайшей благодарностью принять ваши благословения».

Ребе не желал слышать об этом. «Я должен не согласиться с такой самооценкой, — писал он в ответ, — на том основании, что результаты говорят сами за себя. Больше того, в широких сегментах еврейской публики, особенно американской, воздействие ваших “скромных свершений” по очевидным причинам глубже и шире, чем может мечтать какой‑нибудь раввин или Ребе (не исключая и меня)».

«В интересах взаимного согласия я готов согласиться с вашим утверждением о “скромных свершениях” — в относительном смысле, по сравнению с вашими потенциальными и будущими свершениями, которым суждено затмить ваши прошлые достижения…»

Пламя

Пытаясь рассказать о том, какой эффект произвел Ребе на его жизнь и какую роль он сыграл для всего еврейского народа, в том числе в качестве неистощимого источника оптимизма вопреки всем препятствиям, Вук вновь обратился к образу пламени.

«Пламя иудаизма очень слабо горело в наш век. Оно горит слабо не только в Америке и практически погасло не только в Советском Союзе, оно горит слабо и в Израиле, — говорил Вук, обращаясь к миннесотской аудитории. — Но под почерневшими поленьями всегда тлеет маленький уголек, и раз за разом в нашей истории в самый неожиданный момент вспыхивало пламя, и от этого пламени мы загорались и создавали новый костер».

Любавичское движение, сказал Вук, это «красный уголек под <…> тлеющим поленом иудаизма», а Ребе — «это пламя».

Подчеркивая важнейшую, по его мнению, роль Ребе в выживании еврейского народа в современном мире, Вук с жаром говорил в больших и маленьких залах от Вашингтона и Филадельфии до Лондона, о ключевом месте любавичского хасидизма на еврейском небосклоне. «В громкой поступи юных хасидов Хабада я не слышу голоса прошлого, — заявлял Вук в Лос‑Анжелесе в конце 1972 года — Это живой иудаизм, и это будущее иудаизма. Это глас будущего».

И это были не просто слова. У Вука уже давно завязались активные и глубоко личные отношения с эмиссаром Ребе, раввином Авраамом Шемтовом, исполнительным директором фонда «Американских друзей Хабада», который стал его близким другом.

Вук молился в хабадской синагоге Палм‑Спрингс, поддерживал ее, учил там и читал лекции и считал своим раввина этой синагоги Йонатана Денебейма. Они дружили, и Вук по случаю писал о Денебейме и о своем восхищении этим человеком. Денебейм, в свою очередь, проводил много часов в совместном обучении и беседах со свои знаменитым прихожанином, которого он называл своим «суррогатным отцом <…> на протяжении 40 лет», строго оберегая частную жизнь Вука. К детям Денебейма, которые часто приходили к нему и занимались с ним у него дома до конца жизни писателя, он относился как к своим собственным.

«Мистер Вук был необычным человеком, — говорит раввин Денебейм. — Если многие художники замыкаются в себе и загоняют себя в рамки своего искусства, то он не был скован ими и горел, как свеча».

Вера

«Вера, — объяснял однажды Вук, — это убеждение, которое нельзя доказать. Это знание, которое выходит за пределы логики».

Для Вука была характерна такая вера. В филадельфийском выступлении 1968 года он вспоминал, как за два года до этого побывал в Советском Союзе, где он молился в ленинградской синагоге среди старых сгорбленных евреев и с удивлением встретил там молодого человека — гораздо моложе остальных. Молодой человек был одет в современный костюм, но носил бороду. Вук спросил его, что он здесь делает, и тот ответил, что он любавичский хасид из Риги и приехал попросить Вука передать от него сообщение Ребе. Он назвал Вуку свое имя, но писатель забыл его во время поездки.

«Я передаю Ребе это сообщение сейчас, — сказал Вук собравшимся в Филадельфии. — Ребе точно знает, о ком идет речь. Он жив и здоров, его дети растут хасидами, и он передает Ребе привет».

Вук часто говорил о том, каким видит Ребе мировое еврейство и о том воздействии, которое продолжалось и после кончины Ребе в 1994 году. Свое мнение он отразил в короткой записке, отправленной Йосефу Телушкину после публикации последним ставшей бестселлером биографии «Ребе: Жизнь и учение Менахема М. Шнеерсона, самого влиятельного Ребе в Новейшей истории».

Книга Телушкина, писал Вук, это «простая и искусно поведанная истина о великом человеке, еврейском учителе и лидере ХХ века… Человек воскресает на ее страницах во всей своей простоте и величии… Он будет жить, я думаю, как живет его труд, постоянно одерживая все новые и новые победы».

Как стать любавичским хасидом?

В 1978 году Вук послал Ребе только что вышедшую книгу «Война и память». Книга была посвящена памяти его старшего сына Авраама‑Ицхака (Эйба), который трагически погиб несколькими годами раньше во время несчастного случая. На титульный лист Вук поместил слова пророка Ишаяу Била ѓа‑мавет ле‑нецах («И уничтожит Он смерть навеки»). В ответ Ребе поблагодарил его за книгу, отметив прекрасное посвящение, и сказал, что надеется позже прочитать эту книгу, в которой 1039 страниц. В заключение Ребе упомянул о том, что Вук часто называл себя почитателем, но не активным членом любавичского движения.

«По мнению многих, и моему в том числе, вы уже довольно давно любавичский хасид, — писал Ребе. — Ведь как вам, безусловно, известно, быть любавичским хасидом означает не иметь какой‑то формальный членский билет, или платить членские взносы, или еще что‑нибудь в этом роде, а поступать так, как поступает истинный любавичский хасид: распространять иудаизм и аѓават Исраэль…»

Герман Вук добился больших успехов, получал награды, продал миллионы экземпляров книг и права на экранизацию своих произведений и всегда твердо придерживался своих убеждений. Он учил и преподавал Тору не как любитель, а как ученый, и однажды назвал себя «евреем Талмуда». Превыше всего была в нем любовь к еврейскому народу.

Но он был стойким человеком, и он не желал почить на лаврах. Вук провел почти 104 года на земле, и его путь, как личный, так и профессиональный, превратил его из скептика в оптимиста, от защитника веры до эмиссара, глядящего вперед. Увидев тлеющие угольки в угасшем костре американского еврейства, он раздул пламя, чтобы обогреться и сделать его источником энергии для себя. Он использовал свой огромный талант, чтобы поддерживать и усиливать это пламя.

Вук пережил не только своего сына Эйба, но жену Сару, которая скончалась в 2011 году. Он оставил двух сыновей Нафтали‑Герца и Йосефа‑Ицхака, внуков и правнуков. 

Оригинальная публикация: The Rebbe and Herman Wouk’s Fascinating, Decades-Long Relationship