Прислали мне видео-интервью троюродной сестры моего отца, Брониславы Брейтбарг, Яд ва-шему. 90-летняя, она рассказывает об оккупации, о марше смерти из Одессы в Доманевку, о лагере, о возвращении в Одессу после освобождения.

Я уже, конечно, об этом всем слышал, смотрел и читал очень много, но каждый раз как первый.
Когда евреев собрали, спросили, кто знает немецкий. Ее 16-летний брат Изя и ещё несколько школьников вышли вперёд. Больше она его не видела.

От ужаса и безысходности в лагере она и ещё несколько ребят решили поститься в Йом-Кипур. Впервые в жизни. И вот в середине дня кто-то из местных дал им кусок хлеба. Вы себе представляете, что такое там был кусок хлеба? Но никто из них до конца дня к нему не прикоснулся.

Когда Одессу освободили, она, 16-летняя девочка в юбке из мешка и с обмотками на ногах вместо обуви, решила идти в Одессу пешком. Шли неделю. Придя в родной город, они увидели благополучных дам, в шикарных платьях. И девочке стало мучительно стыдно. «Мы стыдились, нам было стыдно».

Даже ближайшие подруги до 80-х не знали про ее страшные военные годы. Во-первых, не очень-то безопасно было рассказывать про жизнь на оккупированных территориях. Но, главное, даже дома эти разговоры не велись. Это то, о чем невозможно вспоминать и говорить. Например, упоминание о погибшем сыне для матери было табу. Это для себя, для бездны в душе.

И совершенно для меня немыслимое. После этих чудовищных трёх лет девочка сразу поступает в техникум, потом в медицинский институт, становится известным специалистом. Прошлое остаётся прошлому — дети, внуки, правнуки это настоящее.