В Еврейском музее и центре толерантности открылась выставка «Исаак Левитан и авторский кинематограф» (куратор Мария Насимова, автор идеи Катя Крылова, работает до 20 января 2019 года). К выставке музей выпустил книгу, с редактором, составителем и одним из авторов которой, известным петербургским искусствоведом Кирой Долининой «Лехаим» поговорил о том, что значит Левитан для нас и нашего кино.

ИРИНА МАК → Идея соединить Левитана с кино при всей ее неожиданности кажется тем не менее логичной.

КИРА ДОЛИНИНА ← И совершенно справедливой, потому что, когда вспоминаешь советские фильмы, особенно застойного времени, выясняется, что чем глубже застой, тем больше в фильмах условного Левитана, тем чаще пейзаж принимает на себя важную эмоциональную нагрузку, которая была не так нужна, например, в эпоху оттепели…

ИМ → …когда пейзаж мог быть просто пейзажем.

КД ← Да, и вообще развитие пейзажа в русском кино похоже на развитие пейзажа в русской живописи. Он долго оставался просто фоновым, третьестепенной значимости жанром. Но в важный момент исторических перемен стал востребован в новых функциях, в том кино, которое в нашем восприятии в первую очередь связано с пейзажем, — это Тарковский, Кончаловский, Михалков, Соловьев, Балаян. Пейзаж берет на себя функцию одного из главных героев и часто отвечает не только за эмоциональный фон. В этом смысле идея кураторов музея имеет абсолютное право существовать и развиваться во все стороны. Левитан здесь не столько сам Исаак Левитан, сколько наше представление о том, что такое русский пейзаж после Исаака Левитана.

Музей придумал и рассказал выставкой некую историю. Но книга о другом. Я очень благодарна Марии Насимовой за то, что нам — мне и дизайнеру книги Ирине Тархановой — заказали не каталог, который рассказывал бы о том же, о чем и выставка, а отдельную книгу. В ней мы смогли рассказать не одну, а несколько историй, связанных с темами «Левитан и кинематограф», «Кинематограф и пейзаж», «Левитан и русская мифология»…

ИМ → Надо рассказывать о Левитане иначе, чем все привыкли?

КД ← Обязательно, вообще историю русского искусства надо регулярно перетряхивать, особенно историю авторов, которые у нас проходят как хрестоматийные. Мы знакомимся с ними в первом классе и научены школой, как на них смотреть. Переменить этот взгляд невозможно, если не заставить себя задуматься. Если ты в школе пишешь про картину Левитана «Весна», сочиняя сюжет, ты всегда будешь смотреть на русский пейзаж как на источник сюжета, нарративный по определению. Но Левитан проходит по другому ведомству. Его картины — про настроение и эмоции. У нас Левитана уравняли с Васнецовым, а он ведь — чистая живопись. На выставках мы априори воспринимаем его полотна как «истории о русской природе». А там нет «историй» и не должно быть. Это другое искусство, и, интересно, что к концу жизни Левитан позволяет себе, как живописец, серьезный отход от того, что у нас принято называть…

ИМ → …традицией?

КД ← Реализмом. Традицию Левитан нарушил уже своим взглядом на природу. Бенуа считал, что Левитан принес в русскую живопись и в русский пейзаж поэзию. Благодаря Левитану мы стали воспринимать русскую природу как нечто прекрасное, а не убогое. До него даже волшебный художник Федор Васильев, который первым стал писать лужи и разбитые дороги, просто предлагал: давайте всмотримся через убогость, не через красоту. Красота природы — это Италия, Альпы, море, а «красота среднерусской полосы» — это вроде бы абсурд. Если в литературе мы получили эту красоту с Пушкиным, то в искусстве на нее никто до Левитана не посягал. У его учителя Саврасова очень нежные работы, сейчас бы мы сказали, поэтические, но чуть сюжета, чуть истории — того, что облекается словами.

ИМ → «Над вечным покоем» можно облечь в слова.

КД ← «Над вечным покоем» — нетипичная работа для Левитана. Его взгляд на природу — то, что он описывает в письмах Чехову, как он делает это на холсте, повторяя раз за разом мотивы, вплоть до последней кочки, с той разницей, которая определяет настроение. В этом смысле советские искусствоведы все правильно сказали — «пейзаж настроения». Есть там этот слом, мы его чувствуем. Он есть и у тех, кто шел за Левитаном. Когда русскому искусству навязали соцреализм, Игорь Грабарь «делает Левитана» : перейдя через свой импрессионизм, возвращается к Левитану как к точке, которую можно выдать за соцреализм. И интересно, как этот «Левитан» становится именем нарицательным. Мы смотрим в окно и говорим: «типичный Левитан». В березах видим «Левитана». Он становится мифом. Но стóит иногда художника от мифа отодвинуть. Почему мы думаем, что природа наша небогата и любить ее надо как будто с подпоркой? Мы выросли в этой природе, мы вроде бы должны любить ее не потому что она красива, а за воспоминания, запахи, игрушки, которые потеряли на даче.

ИМ → Левитан и есть та игрушка…

КД ← Конечно, и эти личные впечатления мы готовы передать скорее через Левитана. Поэтому книга называется «Сними мне Левитана» — есть такая расхожая фраза у кинооператоров.

ИМ → Как соотносятся пейзажи Левитана с его еврейством? До него здесь не было евреев в искусстве, но насколько имеет право на существование версия о том, что Левитан писал природу и обходился в пейзажах без людей из‑за известного религиозного запрета?

КД ← Прямой зависимости, наверное, нет, он стал пейзажистом, потому что любил это, у него была болезненная страсть к изображению природы, к тому же он был меланхолик и мизантроп и находил себя скорее в природе, чем в общении. Но можно сказать и иначе: он был евреем в то время, когда быть евреем было очень сложно. А талантливым еврейским мальчиком — еще сложнее. Эта показательная безлюдность, мне кажется, связана с его представлением о вселенной. Ведь пейзаж совсем не обязательно без людей, наоборот, классический пейзаж очень даже населен. Тут мировоззрение.

ИМ → Тем более что и портреты у него есть.

КД ← Это отдельная история — он прекрасно портретировал, он это умел. В нашей книге есть статья, затронувшая важное соотношение еврейства Левитана с пейзажами: это в нем сидело и не могло быть иначе. Если бы сложилось по‑другому, Левитан мог бы сидеть всю жизнь и толковать Тору. Его отец Илья Абрамович Левитан окончил ешиву и давал уроки иностранных языков. То, что семья переехала из Вильно в Москву, было удачей. Но Левитану не давали забыть, что он еврей, даже самые любящие люди — соученики, друзья. Как не давали об этом никому из нас забыть в советской школе: в конце классного журнала, помнишь, была указана национальность? И не только учителя, но особенно дети любили туда заглядывать. Левитану его происхождение помнили даже при том, что он был «певец русской природы» и отлично понимал, что он главный певец.

ИМ → И дважды его, как еврея, выселяли из Москвы.

КД ← Когда за твою 40‑летнюю жизнь тебя дважды выселяют из родного города, где ты уже крупный художник и стоит очередь из заказчиков… Это, может быть, не сюжет для выставки, но представлять Левитана вне его еврейства невозможно. Он играл с этим, поминал это в письмах и речи, мог переодеваться в восточные костюмы, но это всегда оставалось открытой раной.

ИМ → И тогда очень понятна его страсть к природе — если думать о повторяющихся мотивах в его работах как о способе рефлексии

КД ← Именно, отношения Левитана с природой — это отношения чрезвычайной интимности. Даже не романтика, не лирика, а болезненное всматривание, самокопание. Его пейзажи — про него самого, про истошную тоску, про маленького человека в очень большом мире. И советское кино 1970‑х — начала 1980‑х как раз много говорит о маленьком человеке.

ИМ → Как еврей он был маленьким человеком в кубе.

КД ← Потому кинематограф это и взял. Помимо того, что это пейзаж настроения, природа в этих фильмах появляется там, где человек уменьшается до полного растворения. Например, у Романа Балаяна в «Полетах во сне и наяву», в момент последнего трагического бегства героя, когда Янковский бежит через стога , он растворяется в природе. Как Левитан.

ИМ → Раньше если бы кто‑то сказал, что открылась выставка Левитана, мы подумали бы : скука, сколько можно. Сейчас мы видим увлекательную выставку, с неожиданными работами… Для тебя среди них тоже есть сюрпризы?

КД ← Несколько. Есть, например, чудесный зимний пейзаж, к которому подобрана параллель из «Истории Аси Клячиной» Кончаловского, — безотрадная русская деревня, снег, который все скрасит и перепишет. И пруд с водяными лилиями — Левитан их называет «ненюфарами». Темная вода, зеленые листья, большие цветы — конечно, это привет Моне, но куда больше Одилон Редон. Мог бы стать символистом, но не успел.