Операция «Финал»
Режиссер Крис Вайц
США, 2018

«Операция “Финал”» Криса Вайца счастливо избежала превращения в очередной тоскливый фильм о Холокосте, каких много: до отказа наполненные почтительным трепетом, они неспособны передать настоящие чувства.

В бытность мою ребенком у моих родителей был друг Цвика. Это был лысый человек с большими глазами и широкой улыбкой — такой дядечка, который способен развеселить компанию, просто войдя в комнату и поздоровавшись. Я всегда думал, что Цвика художник или что‑то вроде этого, потому что он показывал мне свои рисунки, которые сделал за много лет до нашей встречи, яростно чиркая пастельными карандашами по страницам путеводителя по Буэнос‑Айресу. Родители объяснили мне, что Цвика ездил в Аргентину, чтобы схватить там человека по имени Адольф Эйхман, доставить его в Израиль и отдать под суд.

Цвика гораздо лучше известен под именем Питер Малкин, а его роли в захвате, сопровождении и транспортировке в Израиль архитектора «окончательного решения» посвящен новый, прямо‑таки захватывающий фильм Криса Вайца «Операция “Финал”».

Если эпитет «захватывающий» представляется вам неуместным, учитывая всю серьезность темы, только подумайте о том, как режиссер Крис Вайц мог бы загубить картину. А загубить он ее мог многими способами. Например, мог сделать такой же утомительно скучный фильм, как «Семь дней в Энтеббе» Жозе Падильи, который намазал экран толстым слоем символов, ни капли не трогающих зрителя и ничего ему не сообщающих. В фильме Падильи сцены нападения на терминал в Уганде перемежаются кадрами с современным танцем, что непреднамеренно дает потрясающий комический эффект, один из лучших в современном кино. Или, что проще, Вайц мог бы свести свой фильм лишь к одному из его элементов, показав нам напряженную психологическую драму — девятидневный интеллектуальный поединок израильского шпиона и беглого нациста в безвоздушном пространстве запертой комнаты или такой динамичный экшн, череду смелых маневров и чудесных спасений, а ля «Операция “Арго”» Бена Аффлека.

Но Вайц — один из самых недооцененных из ныне работающих режиссеров. Он понимает — и продемонстрировал это в «Моем мальчике» («About a Boy») или в такой трогательной «Лучшей жизни» («A Better Life»), — что интересные фильмы, как и интересные люди, должны быть многогранны. Он не боится отступать от сценария, позволяя героям иметь слабости и недостатки, особенно если они вступают в противоречие с сюжетом.

А какая у него была команда! Во главе — Оскар Айзек в роли Малкина, удивительно похожий на человека, которого я знал, шутник и импровизатор, чья смелость всегда превосходила здравый смысл. Далее — Лиор Раз, известный нам по израильскому сериалу «Фауда», играет авторитарного шефа «Моссада» Иссера Хареля. Мелани Лоран играет доктора Ханну; Ханна испытывает острое чувство вины и размышляет о том, нарушила ли она клятву Гиппократа, насильно вколов нацистскому преступнику снотворное. И наконец, трогательный Ник Кролл играет Рафи Эйтана, руководителя группы по захвату Эйхмана; его добродушные шутки маскируют пропасть неуверенности и боли. Почти все агенты, отправленные в Аргентину ловить Эйхмана, потеряли своих близких — они погибли в машине смерти, сконструированной Эйхманом. И в тот или иной момент почти все они чувствуют непреодолимую потребность прокрасться наверх, в комнату немца, и убить его самым жестоким способом Доставить себе такое удовольствие.

Вайц кипятит всю эту компанию на медленном огне. Они сидят на конспиративной квартире, едят, пьют и ссорятся, не имея права убить и возможности примириться с человеком, которого стерегут, завязав ему глаза и привязав, в одном нижнем белье, к кровати, и который при этом не выражает ни капли раскаяния. Если вы надеялись увидеть на экране «банальность зла», должен вас разочаровать: Эйхмана играет сэр Бен Кингсли, которому удается быть одновременно повелительным, зловещим и уязвимым, даже когда он в окружении агентов «Моссада» сидит на унитазе и произносит монолог об экскрементах. А это куда больше, чем требовалось от Ганди в его исполнении.

В то же время к конспиративной квартире приближаются спасатели Эйхмана. Их возглавляет его сын Клаус в исполнении Джо Элвина — задумчивый блондин, своим существованием поднимающий вопрос об уместности тут сострадания. Он сын чудовища, но сам не сделал ничего дурного и страдает оттого, что исчез его отец. Осознание этого факта окрашивает каждое близкое попадание, от которого и так учащается пульс, в более темный цвет и ставит острые вопросы о соотношении справедливости и мести — куда более острые, чем в другом фильме о мстящих агентах «Моссада», скорбном и нравоучительном «Мюнхене» Стивена Спилберга и Тони Кушнера.

Но стержень всего фильма — это танго, которое танцуют двое: ловец и пойманный, Айзек и Кингсли, которым не остается ничего иного, кроме как увидеть в противнике человека. Чтобы убедить Эйхмана подписать бумаги, необходимые для посадки в самолет (в фильме авиакомпания «Эль‑Аль» требует согласия пассажира), Малкин вынужден уважить его человеческое достоинство — разрешить ему покурить, побриться и даже поговорить по душам. В свою очередь, нацист старается снискать расположение моссадовца, расспрашивая Малкина о его сестре Фруме, расстрелянной в зимнем лесу в ходе одной из операций отлаженного Эйхманом механизма геноцида. Он жаждет узнать, что произошло с его собственной семьей — и издает душераздирающий крик, когда понимает, что сотрудники «Моссада» не тронули его жену и сыновей, а в разговоре с Малкиным симулирует эмпатию, пытается убедить того, что способен почувствовать его боль. Но он неспособен: в кадрах из прошлого нам показывают подонка — в форме СС, плаще и с подведенными глазами, который надменно возвышается над рвами, заполненными телами убитых, как рок‑звезда на сцене, сверху вниз поглядывающая в зал на своих поклонников. Этот человек явно неспособен на какие‑либо чувства.

Пока герои Айзека и Кингсли разгадывают друг друга, зрители заняты тем же, и это делает фильм напряженным и увлекательным даже для тех, кто прочитал все что можно про суд над Эйхманом и его казнь. И дело здесь не только в кинематографическом мастерстве, но и в степени свободы, которую режиссер готов дать зрителям. Вайц чувствует себя достаточно уверенно, чтобы позволить нам слушать Эйхмана непредубежденно — так же, как и Малкина, он верит, что зритель сам найдет выход из морального лабиринта, который выстраивает перед ним харизматичный и убедительный нацист. В наше время, когда многие режиссеры превращают свои картины в демонстрацию собственной политической позиции, Вайц предлагает нам нечто более ценное — исследование неконтролируемых чувств и крайностей, в которые мы ударяемся, когда речь заходит о заслуженном возмездии.

«Чем больше его слушаешь, — писала Ханна Арендт об Эйхмане в своем знаменитом репортаже из зала суда, — тем явственнее понимаешь, что его неспособность говорить напрямую связана с его неспособностью мыслить, а именно — мыслить с точки зрения другого человека. Общаться с ним было невозможно, и не потому, что он лгал, а потому, что он был окружен надежной защитной стеной, отгораживающей его от чужих слов и чужого присутствия и, следовательно, от самой реальности». Но Вайц видит Эйхмана иначе. Его Эйхман — фигура демоническая как раз потому, что прекрасно умеет мыслить с точки зрения другого человека, своего следователя, и умеет превращать этот навык в оружие. Он не считает нужным проявлять эмпатию — только в тех случаях, когда это сулит ему выгоду, и это свойство дополнительно убеждает нас, что он человек, и человек страшный. Такие люди приносят смерть и несчастье не потому, что они безвольно исполняют приказ, а потому, что хотя они и могут что‑то изменить, но не хотят и не будут этого делать. И таких людей можно встретить на каждом углу, в любой жизненной ситуации.

Противоядием от такого злодейства будет внимание к нашим чувствам, эмоциям и импульсам, признание их значимости, анализ того, что побуждает нас смеяться или плакать, целовать любимую или брать в руки револьвер. «Операция “Финал”» дает нам возможность заняться этим анализом, и за счет этого счастливо избегает превращения в очередной тоскливый фильм о Холокосте, каких много: до отказа наполненные почтительным трепетом, они неспособны исследовать что‑либо подлинное и действительно интересное. Вайцу удалось наполнить жизнью всем известную историю. Я думаю, Цвике бы понравилось.