Часть I, Часть II, Часть III, Часть IV, Часть V, Часть VI, Часть VII, Часть VIII, Часть IX,   Часть X
Начало см. в № 9–12 (293–296), № 1–4 (297–300), № 6 (302), № 8 (304)

Пиют

Из столкновения творческoго порыва и приверженности традиции родился уникальный жанр литургической поэзии, известный под названием пиют. Слово явно образовано от греческого «пойэтес» («поэт»; византиец Товия бен Элиэзер постоянно использовал более правильную производную форму — пойтан вместо обычного арамейского пайтан). Точнее особый характер данной поэзии передавал синоним этого термина «хазанут» — сочинения хазанов, то есть ведущих молитву в синагоге, но слово употреблялось реже. В арабоязычной литературе часто можно встретить заимствованное из иврита слово «хизана». Даже в самых развитых и сложных произведениях этого жанра видно, что происходят они от импровизаций во время синагогальной службы.

Долгое время новые произведения мало отличались от других молитв, введенных выдающимися раввинистическими лидерами, например Равом. Наделенный прекрасным голосом, основатель ешивы в Суре, живший в III веке, как говорят, «был привычен восходить к биме» и сочинять новые молитвы. Многие важные молитвы, которые до сих пор читают в еврейских молельных домах, например уже упоминавшаяся ранее «Алейну», обязаны своим существованием или окончательным видом поэтическому и музыкальному таланту Рава. Столетием позже некий Бар Авин приветствовал Рава, который посетил их город, кратким стихотворением, в нем автор остроумно намеками описывал гостя, там содержались аллюзии на библейские события, грехи поколения и призыв к Б‑жественному милосердию, то есть были охвачены многие важнейшие темы поздней священной поэзии. Это искусство, похоже, особенно почиталось в священнических кругах. Потомки коэнов и через несколько веков после разрушения Храма еще жили в Земле Израиля в закрытых общинах, по‑видимому, они сохранили множество воспоминаний о своей роли в ритуалах древнего святилища и долго еще грелись в лучах былой славы и тосковали по ней. Некоторые из них, видимо, сочиняли стихи о древних «сменах», о готовности немедленно воспрянуть в момент пришествия Мессии и без промедления восстановить древние ритуалы во всем их величии.

Особое место среди поэтов‑священников занимает некий Адута, или Хадута. По данным М. Зулая, он был членом одного из «священнических сообществ, каждое из которых знало свою конкретную задачу и каждый день ожидало восстановления Храма и возвращения к исполнению обязанностей коэнов». Адута написал 24 стихотворения в память о 24 «жребиях», перечисленных хронистом (Диврей а‑ямим I, 24:7–19). Очевидно, эти стихотворения предназначались для чтения в течение 24 суббот, когда группы коэнов традиционно служили в Храме, и их можно считать одним из самых ранних примеров пиютов, предназначенных для субботней, а не для праздничной службы. Это обстоятельство, однако, не противоречит их древности. Датировка не вполне ясна, но очевидно, что стихотворения появились до возникновения ислама и могут считаться древнейшим зафиксированным памятникoм жанра.

Гораздо больше известен другой поэт‑священник — Йосе бен Йосе, которого часто называли Сиротой, видимо, по той единственной причине, что его имя совпадало с патронимом По распространенной в ряде еврейских общин традиции ребенку не дают имени живого родственника (особенно отца). Предполагалось, что имя, совпадавшее с патронимом, мог носить только человек, родившийся после смерти своего отца.
, в то же время во многих средневековых общинах, в том числе испанских, евреи не считали запретным давать ребенку имя живого отца. Вопреки другой легенде, Йосе не был и храмовым первосвященником, он был коэном, жившим в Земле Израиля и неистово гордившимся древней славой священников. Его величайший вклад в еврейскую литургию состоял в поэтическом описании храмового ритуала Судного дня — высшей точки служения древних священников. Эта служба, которую для краткости называли просто авода («служба») в прозаическом тексте Мишны была описана весьма экспрессивно. Используя текст Мишны и даже кое‑где цитируя его дословно, Йосе сочинил на эту тему три пространные поэмы.

Нередко высказывались предположения, что три текста предназначались для чтения во время утренней службы, мусафа (дополнительной утренней молитвы) и дневной службы Судного дня. Одна из них действительно содержит пометку позднейшего переписчика — «для минхи Минха (ивр.) — послеполуденная молитва. ». Более вероятным представляется, что изначально поэт приурочил их к трем различным случаям в течение года. Впоследствии общины столкнулись с необходимостью сделать выбор между тремя равно выдающимися текстами и решили использовать все во время длинного богослужения важнейшего ежегодного поста. По сообщению Гая Гаона, все ешивы без исключения утвердили чтение аводы во время мусафа. Лишь со времен Гая бен Давида, первого главы ешивы, который постоянно проживал в Багдаде, местный обычай читать этот текст также во время утренней службы постепенно вошел в общий обиход. Впоследствии Саадья, еще один житель Багдада, упоминал две из трех поэм Йосе наряду со своим стихотворением: он предлагал читать одну из них во время утренней службы, а вторую или его собственный текст — во время мусафа и ничего не говорил о дневной службе.

Йосе использовал несложные стилистические приемы, чтобы донести свои идеи до молящихся. Позднейший арабо‑еврейский историк литературы не без оснований охарактеризовал его стиль письма термином «хутаб», то есть риторический дискурс. Пространная поэма «Азкир гвурот Элоа» («Припомню могучие подвиги Г‑спода») состоит из 228 стихов, расположенных в порядке алфавитного акростиха (десять стихов на каждую букву ивритского алфавита, за исключением последней буквы, которая используется в 18 стихах). Предвосхищая деление, которое будет актуально в позднейшей литургической литературе, Йосе отвел первые 12 букв (или 120 стихов) поэтической парафразе событий, описанных в Библии от сотворения мира до первого «первосвященника» Аарона. Оставшиеся десять букв (108 стихов) содержат подробное описание храмовой службы Судного дня, причем повествование в трех важнейших пунктах перемежается цитатами из Мишны. Примерно так же сложена более короткая поэма, она состоит из 66 стихов и начинается словами «Ата конанта» («Ты основал мир»). Здесь историческое вступление ограничивается первыми 15 стихами. Акростих охватывает 22 стиха от алеф до тав, затем 22 стиха от тав до алеф и, наконец, еще 22 стиха в обычной последовательности. Цитат из Мишны здесь еще больше.

Можно вскользь отметить любопытную деталь — «Ата конанта» в некоторых французских общинах долгое время читали вместе с небольшим вступительным стихотворением, начинающимся словами «Этен теила» («Вознесу хвалу»), которое приписывали не кому иному, как апостолу Петру. В этом случае Симона–Петра явно перепутали с ранним пайтаном, вероятно с Шимоном бен Мигашем а‑Коэном — близким современником Янная. Средневековый проповедник, несомненно, имел в виду этого поэта, когда говорил об авторе литургических стихотворений «на весь год, подобном Калиру».

Простота царит также в «исповеди» Йосе («Омнам ашамну», «Поистине мы согрешили»), которую до сих пор читают в ашкеназских общинах вечером в канун Судного дня. Это стихотворение написано двойным акростихом, по два стиха на каждую букву, и примечательно тем, что в нем есть рефрен, который, несомненно, представляет собой повторение за хазаном в синагоге. Оно посвящено одной из главных тем древней еврейской литургии. Автор подчеркивает, что Б‑г терпит зло так же, как и добро, и страстно молит Его простить Израиль за грехи ради Него самого, а не ради народа. Ни Йосе, ни кто‑либо из его последователей, однако, не осмелился бы зайти так далеко, как их сирийский собрат по перу Йосе Кириллонас (ок. 400 года). В стихотворении, посвященном нашествию саранчи и набегам гуннов 395–396 годов, сирийский клирик молил: «Воздержись от кары, ибо я един с Тобой; когда Ты караешь меня, то целишь в Себя Самого. Ибо Твоя плоть — моя плоть, и не рази в нее; Твои тайны вошли в меня, не дай им выйти наружу». Еще примечательнее, что в недавно опубликованном кратком вступительном стихотворении, в котором Йосе просит у Г‑спода позволения (ршут) обратиться от имени общины, он использует и акростих, и рифму. Стихотворение начинается словами «Эраше лифтоах» («Да позволено мне будет начать песнопениями») и содержит довольно примитивную рифму на ‑мот во всех 22 полустишиях.

Можно лишь пожелать, чтобы мы больше узнали об эпохе деятельности Йосе. Точно известно, что он жил и творил через некоторое время после завершения Мишны, видимо, до правления Юстиниана, скорее всего в V веке. Йосе сочинял стихи, в первую очередь для осенних праздников, и редко и как будто случайно обращался к агадическим темам — все это однозначно говорит о том, что его еще не волновало, чем можно заменить запрещенное изучение Устного Закона. Его простой стиль, несовершенные приемы, страстное благочестие и сочетание эпических переработок библейской истории с яркими описаниями основных ритуалов и идущими от самого сердца молитвами о Б‑жественном прощении напоминают Ефрема Сирина. У нас нет свидетельств о личных и литературных связях между двумя поэтами и даже об их знакомстве с сочинениями друг друга. По‑видимому, они выражали общую духовную и религиозную атмосферу перехода от античности к Средневековью.